Том искренне улыбнулся ему. Он хотел, чтобы Билл остался — он один не был заражен всей этой болезненной атмосферой сумасшедшего дома, в которой приходилось существовать последнее время.

Том подвинулся на кровати, чтобы Билл прошёл и приземлился рядом с ним. В его руках обнаружилась какая-то металлическая коробка, которую Том видел впервые. Она была похожа на бокс, где могли бы лежать конфеты, только немного шире.

— Что это? — Том кивнул на неё.

— Ты не помнишь, поэтому мне придётся рассказать тебе ещё раз. К сожалению, осталось не так много, мой отец всё разорвал, когда разозлился…

Том непонимающе свел брови.

— В общем.. — Билл открыл крышку. Из коробки на него вывалилось несколько листочков и карандашики. — Мои рисунки. Оставшаяся часть, — он перевернул листы, и у Тома от удивления приоткрылся рот.

— Постой, кажется, у меня есть ещё… — неуверенно произнес Том, потирая лоб. Он вспомнил что-то, смутно. Он все время хотел спросить Билла про ту картинку, что нашёл случайно у себя в дневнике.

Том потянулся за тетрадью и, открыв последнюю страницу, положил её между собой и другом. Там, на обложке, был приклеен красивый портрет, однажды выпавший из тетради, после второго провала.

— Точно. Ты сохранил его, — Билл расплылся в улыбке.

Том кивнул. В голову ему неожиданно пришла идея.

— Билл, а нарисуй мне что-нибудь? Что-нибудь хорошее… — он посмотрел на друга с надеждой.

Тот задумчиво погрыз кончик карандаша и прищурился.

— Хорошо, только нам обоим придётся посидеть спокойно некоторое время.

Том согласился. Тогда Билл отъехал к стенке и прислонился к ней, положив свою коробку на коленки, а лист сверху.

— О чём будет твой рисунок? — поинтересовался Том и подполз ближе к другу.

Он подумал с секунду и привалился к вертикальной поверхности, как и Билл. Глянув на худое угловатое плечо, маячившее возле его уха, Том положил туда голову, и Билл слегка замер от этого движения. Тонкие пальцы лихорадочно сжались на карандаше.

— Ну чего ты. Продолжай. Я тебе мешаю? — спросил Том, слегка сползая вниз, чтобы устроиться поудобнее. Билл был такой тёплый, дыхание рядом с ним начало успокаиваться.

Мальчик помолчал немного.

— Нет, ты мне не мешаешь, — немного хрипло пробормотал он, начиная делать первые штрихи.

— Так о чём будет твой рисунок?

— Об улыбке… — отозвался Билл. — Чтобы ты не забывал про неё, несмотря ни на что.

И Том действительно улыбнулся. Он был рад, что Билл вызвался пройти это нелегкое испытание с ним.

You’re the only one, who can pull me out, save me from myself.

_© Like a Storm.

========== 2005 год, 15 апреля, пятница. 8 лет спустя. ==========

С тех пор многое изменилось. Смерть меняет семью, даже такую маленькую, как у Тома. Для Симоны и её сына самым тяжёлым стала именно внезапная кончина мистера МакГрата. Они очень долго пытались смириться с его уходом, и даже по прошествии нескольких лет никто из них не мог сказать с уверенностью, что они разобрались в своих чувствах и сложившейся ситуации.

Время текло, будто река в тумане, бесконечно сменялись дни, но единственным просветом в этой тьме стало то, что со смертью Йорга прекратились и приступы Тома. Но доктор Брайтман всё равно посоветовал регулярно посещать клинику. Том посещал, стиснув зубы, каждый раз с неохотой преодолевая дальний путь. Около года он исправно делал то, что ему говорили, но не потому, что это помогало, а потому, что знал, как это важно для Симоны. Хотя временами ему отчаянно казалось, что действия врача бессмысленны: голова всё равно была полна дурными воспоминаниями и тревожными мыслями.

Однако, несмотря на нестабильное моральное состояние, провалы не вернулись ни через год, ни через два, ни через три. Это вселяло надежду на то, что болезнь всё же отступала. Миссис МакГрат надеялась, что сын немного успокоился, даже не получив нужных ему ответов. До поры до времени её домыслы лишь подтверждались. Брайтман часто спрашивал своего юного пациента о снах, о состоянии памяти, о дневнике и не обнаруживал никаких нарушений.

Правда, долгое время после смерти Йорга Том не написал ни строчки в свою тетрадь. Он просто не мог выдавить из себя ни единой мысли, которую хотелось бы вынести на бумагу. Всё изменилось лишь в один день. В то утро, когда Билл подарил другу на день рождения фотоальбом со всеми их совместными фотографиями — начиная с некоторых семейных праздников, что они справляли двумя семьями, и заканчивая простыми прогулками с друзьями. Том смеялся тогда до потери пульса над теми физиономиями, которые они корчили в камеру и неожиданно понял, что обязан доверить свои переживания бумаге. Он взял тетрадь и начал писать, словно и не было периода полного отсутствия мыслей. Он занёс в дневник всё, что произошло за это время — всё, что наболело, все чувства, тревоги, заботы и проблемы.

Брайтман сказал, что станет лучше — так и получилось. Отсутствие эмоций оказалось просто реакцией на смерть. Но это было нормально, и в итоге мальчик всё же справился с депрессией.

Иногда Тому казалось, что если он будет делать записи, то ничего страшного больше не произойдет. Он однажды решился рассказать о своих домыслах матери, и та рассмеялась, что случалось с ней очень редко в эти дни.

— Знаешь, что ты делаешь? — спросила она, отводя со лба локон рыжих волос. — Ты будто пытаешься переписать историю, сделать её такой, какой тебе ее хочется видеть.

Том кивнул. Может, так оно и было. Он продолжал писать, и призраки его воспоминаний о тех ужасных событиях в клинике с каждым годом становились всё слабее. Он успокаивал себя тем, что никогда больше не увидит Йорга измученным и старым, таким, каким встретил его тогда.

Одна тетрадь сменяла другую, уходили в прошлое секунды, минуты, дни. Постепенно Том научился снова радоваться каждому дню, особенно, когда понял, что его головные боли пропали. К тому же, Билл помогал ему справиться с плохим самочувствием. Он оставался постоянной величиной, той надежной опорой, которая не давала Тому упасть, его лучиком во тьме, и мальчик был признателен лучшему другу за то, что тот всегда стоял на его стороне.

В один прекрасный день Том открыл свой дневник и обнаружил, что прошло уже восемь лет с того момента, как он сделал первую запись. Он не заметил, как пролетело время, и ему пришлось вывести на обложке совсем другую цифру.

*

В этот день в подвале дома Мёрфи царил полумрак. Воздух был спёртым и горячим от жары яркой весны и клубов сигаретного дыма. Ханна обнаружила, что если встать на старое кресло в углу и подняться на носочки, то можно наблюдать за лужайкой перед домом, на которой под струями искусственного дождя, льющимися из шипящего спринклера, блестела свежескошенная трава. Она повернула голову, осматривая подъездную дорожку, на которой стояла газонокосилка «Торо».

— Твоего отца пока не видно, — сказала она, чуть покачнувшись на кресле.

— Отлично, — отозвался Тайлер. — А теперь слезай оттуда, пока кресло не запачкала. Оно для того, чтобы на нем сидеть, а не стоять.

Ханна насупилась и снова посмотрела в окно.

— Ты оставил газонокосилку на дороге.

— Я знаю! — Тайлер раздраженно посмотрел на неё, — если отец приедет, то затормозит перед ней, и мы услышим его! Это же очевидно! Он терпеть не может, когда мы курим дурь в его святом подвале.

Ханна спустилась с кресла. Её взгляд упал на Тома и Билла, которые валялись на убогом продавленном диване, около камина. Точнее, лежал только Билл, закинув голову на колени лучшего друга. Тот не обращал на это совершенно никакого внимания, он сидел и задумчиво строчил что-то в свою извечную большую тетрадь, с которой не расставался никогда. Рука его лежала на плече брюнета, машинально теребя его футболку, пока Билл перебирал кончики его дредов. Каждый из них утопал в своих мыслях, и обоим казалось совершенно естественным находиться в непосредственной близости друг к другу, даже если это и выглядело странным со стороны.