Мальчик открыл тетрадь на чистой странице и начал писать, аккуратно и медленно выводя буквы:

«25 октября. Сегодня я, наконец, увижу отца. Я не видел его уже около двух месяцев. И даже не знал, что с ним. И всё же мама рассказала мне правду. Я знаю, что ей трудно будет посмотреть ему в глаза, после всего. Но у меня к нему столько вопросов… Я даже не знаю, как он выглядит сейчас, будет ли рад меня видеть. Я очень сильно нервничаю…»

Надев колпачок на ручку, Том снова перечитал написанное и задумался. У мамы в последнее время было несколько способов говорить о Йорге — в тех редких случаях, когда она вообще о нём говорила, — и каждый раз она объясняла, что с ним не так, по-разному. Чаще всего суть её рассуждений сводилась к тому, что нет ничего страшного в постоянном содержании в психиатрической клинике. Это не значило, что Йорг болел, просто так сложились обстоятельства. Она старалась успокоить своего сына и дать ему понять, что это не приговор — не все заканчивали так. Она не хотела, чтобы Том думал, будто у его судьбы всего одна дорога.

Он так не думал. Он решил для себя, что сам выяснит правду, не основываясь ни на чьём мнении. И был счастлив, что Симона восприняла, наконец, его просьбы всерьез и решилась на небольшое путешествие в мир скорби. Она только намекнула, что не стоит никому об этом рассказывать, чтобы не прослыть «психом» и «сыном ненормального».

Том так и поступил. О его приступах не знал никто — только Билл, которому Том доверял все свои секреты. Лучший друг не смеялся над ним, он просто слушал. Кто, как не он, знал — каково это, когда никто больше не понимает тебя.

Машина, дернувшись, остановилась, и Том поднял глаза.

— Приехали?

Мать кивнула.

— Ты готов? Если тебе не хочется проходить через все это, мы просто можем развернуться и поехать домой.

Симона старалась, чтобы ее голос звучал нейтрально, но напряжение было скрыть довольно трудно. Том отрицательно помотал головой и уверенно произнес:

— Я хочу его видеть, мам. Я хочу увидеть папу.

— Ну, тогда пойдём.

Том не знал, брать ли ему дневник с собой или оставить в машине. Он хотел бы рассказать отцу так много, боялся, что не упомнит всего, что с ним произошло. Но решил, что отложит это на потом. В конце концов, в этой, второй по счету, тетради, было заполнено лишь несколько страниц — всё остальное осталось дома.

Доктор Брайтман, с которым Симона договорилась о сопровождении, повел их по коридорам клиники, и женщина крепко сжала руку сына. Симона всё это время думала, что разобралась с чувствами к Йоргу, но чем ближе она подъезжала к больнице, тем сильнее билось сердце. Она ощущала опасность. С одной стороны, хотелось увидеть его и сказать, как она сожалеет. С другой — хотелось обрушиться на него с упрёками в том, что он стал таким слабым и больным, оставил её одну воспитывать сына. Её разрывали очень противоречивые эмоции.

Симона боялась, что при встрече с Йоргом Том может заразиться безумием. Потом она отгоняла их, говоря себе, что все это ерунда. Просто тот злополучный день никак не исчезал из памяти. Всё ещё не верилось, что её муж и тот сумасшедший человек, к которому они шли — одно и то же лицо.

Энтузиазм мальчика, тем временем, постепенно испарялся. Мать почувствовала, как сжались его пальцы. Запахи дезинфицирующих средств смешивались с запахом мочи и ещё чего-то неопределенного. День был солнечным, но даже эти лучи не грели сейчас идущих по коридору. Всё здесь воспринималось словно через призму боли, царившей в этом месте.

В коридоре находилось несколько пациентов: девушка, крутившая кубик Рубика с закрытыми глазами, средних лет мужчина, ходивший по кругу, и неказистый парень с белобрысой щетиной на подбородке, смотревший на посетителей так, словно они были его злейшие враги. Двери в палаты располагались через каждые несколько шагов, оттуда доносились крики, вопли и леденящий душу смех.

Брайтман поспешил извиниться:

— Обычно никто не ходит этим путем, но главный коридор сейчас реставрируется…

Пронзительный вопль прервал его. Том, моргнув, спросил:

— Что это было?

— Некоторые из жильцов таких мест… ну знаешь.. не тихие, — ответил доктор, словно говорил о беспокойных соседях. Он старался звучать буднично, но Тому всё равно стало не по себе от его наигранно-непринужденного тона.

— И папа здесь всегда… эээ… содержится? — Том испуганно проводил глазами женщину с кубиком Рубика.

Симона покачала головой.

— Нет, он не в этом крыле. Папа, возможно, покажется тебе немного сонным, но это из-за лекарств, поэтому не беспокойся, ладно?

— Ладно, — эхом откликнулся Том, засунув нос в ворот толстовки, чтобы не вдыхать больничные пары. Ему не нравилось это место.

Они прошли еще один коридор, и Брайтман провел их в приёмную, на двери которой горела надпись: «Наблюдение». В одной стене было большое окно, через которое можно было наблюдать за происходящим в соседней комнате, где из мебели располагались только стол и пара металлических стульев. Часы, закрытые проволочной сеткой, висели на дальней стене и обозревали пустую комнату, словно страж. Помещение напомнило Тому камеры для допросов преступников в полицейских участках, которые он видел в кино. На столе в приёмной находилась металлическая панель с кнопками.

— Это чтобы я мог позвать кого-нибудь, если мне вдруг понадобится помощь? — догадался Том.

Брайтман облизнул губы.

— Да, ты догадливый. Если вдруг кому-то станет плохо или с кем-то случится приступ.

— Ясно, — протянул Том.

Симона оглядела комнату.

— Мне лучше будет уйти, — неуверенный то ли вопрос то ли утверждение.

— Да, — ответил Майк. — На этой стадии присутствие вас двоих сразу преждевременно, как мне кажется. Для начала мы позволим Йоргу пообщаться с Томом наедине.

Поколебавшись, миссис МакГрат вышла. Втайне она была даже рада, что ей не придётся смотреть в глаза мужу, хотя она и отругала себя за эту мысль. Доктор открыл дверь в соседнюю комнату и жестом пригласил Тома сесть на один из стульев.

— Посиди, твой отец придёт с минуты на минуту.

Том сделал, что сказали и, повернувшись, увидел, как за доктором Брайтманом с лязгом захлопнулась дверь. Мальчик посмотрел на окно: с этой стороны оно было тусклым и непрозрачным. Он попытался придвинуть стул поближе к столу, но тот не двигался. Каждый предмет мебели в этой комнате оказался прикручен к полу болтами.

Время тянулось до бесконечности, Том слушал ровное тиканье часов и смотрел на дверь, гадая, изменился ли его отец за это время? Слабый свет флуоресцентной лампы придавал еще больше холода и безжизненности всему, что находилось в комнате.

Казалось, прошла целая вечность, но затем, наконец, за мутным стеклом мелькнула тень, и дверь открылась. Том понимал, что изменения бросятся ему в глаза сразу же, и хотя он думал об этом всю дорогу, неожиданно оказался абсолютно не готов к виду мужчины, вошедшего в комнату.

Мистер МакГрат был одет в светло-голубую пижаму, на ногах — большие шлёпанцы. Он подошел к столу медленной, вялой походкой. Том помнил отца сильным, мускулистым мужчиной. Он был отличным учёным со светлым умным взглядом и весёлым нравом. Стоявший перед ним никак не вписывался в этот образ. Отец выглядел измученным и похудевшим, словно жизнь, которую он так любил, высосали из него насильно. Глаза его странно блестели. Он казался ужасно старым и усталым, хотя, несмотря на это, все же излучал теплоту. Он сел напротив сына и осторожно коснулся его руки. Том вздрогнул, отчего наручники на руках папы звякнули.

— Здравствуй, Том. Рад тебя видеть, — пробормотал Йорг, с сожалением глядя на своего мальчика.

— Привет, п-пап.

— Не бойся, — голос отца был тихим. — Я не кусаюсь.

Он улыбнулся, и Том улыбнулся в ответ.

— Я так скучал по тебе пап… У меня есть столько нового, что я хотел бы тебе рассказать… — начал было Том.

Однако, он не успел. Мир совершенно неожиданно, знакомым и теперь уже привычным образом погрузился во тьму, переворачиваясь, как кораблик во время страшного шторма. Том тяжело задышал, сбрасывая с себя эти оковы. Его горло было сдавлено будто стальными прутьями клетки. Не было никакого перехода или ощутимого движения, но комната вдруг оказалась перевернутой. Зрение затуманилось, и все же мальчик увидел, как отец склонился над ним.