Утром жена наклоняется, приглядывается к супругу, гладит его по ввалившейся щеке.

– Что же это с тобой? – говорит она.

– Ничего такого. Голова побаливает. Бог с ней, пройдет.

– Зря храбришься, милый. Выглядишь очень плохо.

Грешнова приносит ему лекарство от головной боли, льет воду в хрустальный стакан из хрустального графина. Она давно одета в красивое платье, свежа, благоухает французскими духами. Муж не спешит вставать с постели, тянется, сдерживая зевоту. У Грешновых пятеро взрослых детей. Супруги уже в годах, седы, как одуванчики, но старыми их не назовешь: оба спортивны, сухопары, подтянуты. День по календарю нынче простой, будничный, но утро столь ясно, что кажется, будто наступил большой светлый праздник. И спальня Грешновых, мягко освещенная ранним солнцем, предстает во всем своем великолепии: сложная лепнина на высоком белом потолке, дагестанский ковер во весь паркетный пол, зеркало в тяжелой раме с завитушками, превосходная гипсовая копия Венеры в углу на постаменте, электрокамин, отделанный пестрыми изразцами, на камине тяжелые часы с купидонами, розовая тканная драпировка стен, две скрещенные арабские сабли на стене… Все под ретро, под барокко и ампир – в убранство зажиточных домов вернулись старинные стили. Модерн лишь в эллипсовидном телевизоре да лучевой книжной полке черного дерева, крутящейся вокруг платинового стержня, и не книги на полке, а краткие звукозаписи шедевров мировой литературы, мода на классические типографские томики давно прошла, их читают лишь не придерживающиеся моды серьезные люди.

– Не работай сегодня, позвони в офис, отдохни от дел, – советует мужу госпожа Грешнова. – Я знаю, ты плохо спал, поспи сейчас, дела никуда от тебя не денутся.

Не ответив, он поднимается с постели, берет шелковые тренировочные брюки и ловко, как молодой, натянув их на себя, спешит босым по чистейшему полу в спортивный зал. Размявшись там на шведской стенке и гиревом станке, Грешнов чисто бреется, плещется, отфыркиваясь, в душе и, переодевшись в белые брюки и синий служебный пиджак с серебряными пуговицами, садится завтракать в столовой. Столовая пуста, уютна; ее украшают бронзовые канделябры, семейный герб Грешновых и натюрморт кисти голландского художника восемнадцатого века Кальфа, хозяин купил его в Англии на аукционе полотен из российских музеев. Семейный герб представляет собой щит, на котором стилизованный лев, стоящий на задних лапах, держит мешок с долларами и пальмовую ветвь. Эта символика Грешнову не нравится. Но герб есть герб.

Он сидит в одном конце стола, а жена в другом. Красотка-горничная подает хозяину газеты на английском языке. Грешнов любит пробежать, пока завтракает, свежую прессу глазами. Горничная в голубой тунике и белой кружевной наколке. Ее движения легки, целесообразны и до последней степени предупредительны, ее улыбка мила, приветлива и в меру чувственна – по моде. Девушка училась на высших курсах домашней прислуги, работает у Грешновых недавно – вместо безжалостно изгнанной ленивой служанки, – но успела им понравиться. Глянув в последний раз на стол: все ли там есть и удобно ли размещено? – она желает хозяевам приятного аппетита и оставляет их одних.

– Что пишут в газетах? – спрашивает госпожа Грешнова, наливая себе кофе в тонкую фарфоровую чашку, на которой оттиснен японский самурай. – Что в мире нового?

Она добавляет в кофе сливки, кладет сахарный песок и помешивает горячий напиток золоченой ложечкой.

– Ничего нового там нет, – говорит муж, вяло листая газету. – Все одно и то же: хроника семейной жизни богатых домов и правящих особ, политические сплетни, курсы валют. Надоело. Скучища. Хоть бы Снежного человека поймали, или кто-нибудь прилетел с другой планеты, или, на худой конец, взорвалась бомба в крупном коммерческом банке.

– Ну, ты скажешь!

– А что? Не мешало бы. Слишком много этих чертовых банков развелось, надо бы поуменьшить.

– Поуменьшить можно иначе: пусти по миру. Ты сильный, кого хочешь можешь разорить. А взрывать зачем?

– Для развлечения.

Грешнов мрачно усмехается; оставил газеты, мажет маслом хлеб, и на масло кладет черную икру. Он не в духе, и госпожа Грешнова прикусывает язык, она ведет себя с мужем тонко, деликатно и знает, когда, как и что ему сказать. Не сегодня она заметила, что он не только тревожно спит, но вообще с ним происходит что-то необыкновенное: муж вдруг нацеливает взгляд как бы внутрь себя, словно пытаясь увидеть собственную душу, хмурится, вздыхает, а он человек с крепкими нервами, жизнелюбивый, трезво мыслящий, как и положено крупному банкиру.

Он задумчиво ест, вспоминая странный навязчивый сон, а жена следит за тем, как меняется выражение его лица, подернутого пепельной бледностью, осунувшееся после скверного ночного отдыха. В некоторые мгновения муж так смурнеет, что и обстановка за столом, чудится Грешновой, становится мрачной: солнце заходит за тучу, блекнут чайные розы в японской вазе, а скатерть и крахмальные салфетки утрачивают ослепительную белизну.

Позавтракав, они отправляются по делам: Грешнова в Комитет помощи бедным – давно она им бескорыстно заведует, чтобы не проживать жизнь впустую, – а муж к себе в банк. Каждый выводит из гаража свою машину. У жены – белый открытый лимузин на солнечных батареях. Господин Грешнов садится в старый добрый электромобиль черного цвета, похожий спереди на улыбающуюся акулу. Выехав на центральную улицу, банкир медленно ведет машину в потоке транспорта. Поток этот – как величавая полноводная река, у него широкое русло и бесконечное плавное течение. Тут больше всего гелиомобилей, хотя есть еще консервативные машины на тяге от электроаккумуляторов; но все-таки двадцать второе столетие на дворе, и главная энергия, питающая двигатели машин, – энергия Солнца.

Прямые ровные улицы, остекленные небоскребы, искусственные деревья и цветы, многокрасочная реклама… Все надписи на английском языке. Официально в России два государственных языка: русский и английский, но в служебных целях используется английский, все деловые бумаги пишутся на нем, все рекламные проспекты. Передачи по радио и телевидению – тоже на английском. Общение в свете – на английском. Бизнесмены, политики, интеллигенция говорят меж собой по-английски. По-русски – только в узком семейном кругу, среди близких друзей и с прислугой, причем в моде простой старинный слог. Русский, конечно, в обиходе простонародья, особенно среди крестьян. Но и здесь его теснит английский, например, деревенских пастухов зовут ковбоями; дом – коттедж, танцзал в сельском клубе – дансинг, уборная – ватерклозет, пивная – публик-хаус. Все шире, шире. И то сказать: давно назрел в мире вопрос о присоединении России к Американским Штатам Европы, и мешает тому одно обстоятельство: российские власти пока не готовы лишить русский язык положения государственного языка…

Грешнов внезапно решает не ехать на службу. Он не способен сегодня работать. Обойдутся без него. Он глава банка и может позволить себе отсутствовать на будничных плановых совещаниях. Выруливает на стеклопрофилитовый спуск к реке, текущей через город. Съезжает, останавливается, глушит мотор и звонит по телефону спутниковой связи в правление банка. Выходит из машины и по ступенькам, держась за никелированный поручень, поднимается на мост через реку. Мост ажурный, подвесной, парящий в воздухе. С него открывается грандиозная панорама, составленная из сооружений передового зодчества: заоблачных мачт, разновеликих шаров, высотных цилиндров, параллелепипедов, пирамид. (Надо отдать должное архитекторам: предусмотрели они и огромные церкви, затмевающие даже некоторые цилиндры и параллелепипеды.) Господин Грешнов облокачивается о стальные перила и, свесив голову, смотрит на солнечную сверкающую воду. Из головы не выходит сон. Банкир пытается сообразить, когда он мог так зверски прикончить человека, и начинает припоминать время своей не слишком бурной, но и не особенно воздержанной молодости. Он с усердием занимался на финансовом факультете, иногда, не злоупотребляя, выпивал в компании, но как-то дал себе послабление и пустился с друзьями-студентами в трехдневный загул. Были девушки, много вина, было очень весело; и в течение этих дней господин Грешнов с непривычки напивался до бесчувствия, выходя из которого видел только сизый туман да мелькание теней, а слышал отдаленный гул водопада – преобразившееся в его сознании застольное буйство.