Томас в сомнении потер лоб. Подбородок Джанет был вздернут, да и блеск в ее глазах был ему хорошо знаком.

– А что, если ветер слишком разгуляется? – вяло спросил он.

– Так что из того? Я ветра не боюсь. Может, ты боишься?

Он сделал последнюю попытку воспротивиться:

– Для нас не окажется места, Джени, мы будем мешать.

– Вот этого, Томас, можешь не бояться. С капитаном я все уладила, и он готов взять нас.

И, подхватив узлы, она с улыбкой распрощалась с хозяйкой, вышла из дома и с противоположной стороны улицы через плечо окликнула Томаса.

Они направились в ту часть гавани, где у причала стояло на якоре их судно. Томас ожидал, что Джанет попросит еще хоть разок взглянуть на магазины, но он ошибся. Его жена не собиралась тратить время на ленты и прочие мелочи, когда впереди ее ждали корабли.

На причале она задержалась, любуясь лесом высоких мачт, устремленных в небо, и поразила мужа своим знанием названия каждой мачты и разных частей такелажа[5].

– Ты думал, что я все время проводила, учась шить да готовить, так ведь? – презрительно спросила она. – Нет, этой ерундой я никогда не интересовалась, а частенько убегала на берег с единственной целью: как можно больше узнать о кораблях.

– Ума не приложу, Джени, как тебе удалось стать женщиной, такой, какая ты есть, – недоумевал муж.

Она рассмеялась и взяла его под руку.

– При всем том я не сильно изменилась, – ласково сказала она.

Наконец они подошли к «Водяному» – так называлось их судно – и поднялись на борт.

Капитан попытался было помочь Джанет, но она негодующе тряхнула головой и, одной рукой подобрав юбки, а другой взявшись за веревку, поднялась по грубо сколоченному трапу. Оказавшись на палубе, она, вместо того чтобы сразу спуститься в каюту, где, как шепнул ей Томас, женщине и следует находиться на корабле, остановилась у фальшборта[6] и стала с интересом оглядываться по сторонам. Сам Томас весьма критически отнесся к линиям и корпусу этого небольшого судна, но остерегся высказывать свои мысли вслух.

Несмотря на заверения капитана, корабль отчалил от пристани только через два часа, почти в пять пополудни.

– До дому мы доберемся не раньше полуночи, если нам вообще суждено до него добраться, – заметил Томас, с тревогой глядя на небо, которое с северо-востока быстро затягивалось тучами. – Погода, похоже, меняется, – сказал он капитану.

Джанет была в восторге от мысли, что их ждет трудное путешествие, но Томас думал об оставшихся дома детях и проклинал себя за то, что, поддавшись слабости, уступил жене.

Возвращаться было слишком поздно, они уже вышли из пролива и направлялись в открытое море, мыс Рейм остался далеко за кормой.

– Коли ветер усилится, нам предстоит нелегкая работенка, а, капитан? – спросил Томас.

– О нет! Думаю, обойдется парочкой шквалов, – рассмеялся капитан. – Ничего страшного. По-моему, никакой опасности. На худой конец, попробуем войти в Сент-Брайдс[7].

Но Томасу вовсе не хотелось проводить ночь в Сент-Брайдсе, к тому же он не слишком верил в способность капитана отыскать вход в маленькую гавань, скрытую в тени большого острова, расположенного в полумиле от нее.

Вскоре совсем стемнело и полил дождь. Джанет уговорили спуститься вниз и погреться около маленькой печки.

Томас остался с ней, но время от времени поднимался на палубу проведать, как идут дела.

Судно сильно качало, однако никого из них не тошнило. Сидя в полном молчании, они прислушивались к скрипу мачты, вою ветра и шуму дождя.

По лицу Томаса Джанет видела, что он очень обеспокоен, и корила себя, но сердце ее ликовало оттого, что она на корабле, в открытом море и что каждый порыв ветра несет в себе опасность.

Как бы ей хотелось быть сейчас на палубе вместе с мужчинами, до крови на руках натягивать канаты или изо всех сил налегать на штурвал.

«Почему я не родилась мужчиной? – думала она. – Тогда я была бы там, наверху». Собственная принадлежность к женскому полу казалась ей цепями, которые сковывали ее, подобно тому как болтающиеся вокруг колен длинные юбки мешали ей двигаться.

Она страстно желала, чтобы этой ночью с ней был тот, другой, кто составлял часть ее существа, с такими же, как у нее, черными волосами и темными глазами. Тот, кто еще не пришел, но вглядывался в нее из будущего, неотступно сопровождал ее в снах. Они бы не сидели в каюте, как двое заключенных, а, смеясь, стояли бы рядом на палубе, и ветер развевал бы их буйные, пропитанные морской водой волосы. Его рука лежала бы на штурвале, глаза то и дело обращались бы наверх, чтобы проверить состояние парусов, а затем опускались вниз, чтобы бросить на нее быстрый горячий взгляд.

У него длинные ноги и квадратные плечи, как у Томаса, но он более плотно сбит и гораздо сильнее. Одно движение свободной руки в ее сторону – и вот он уже обнимает ее и смеется, как умеет смеяться только он.

Она знала его низкий, какой-то беспечный голос, знала запах, тепло его плоти.

Джанет закрыла глаза и стала молиться: «О любовь моя, приходи скорее, я изнываю и томлюсь от ожидания».

Открыв глаза, она увидела, что перед ней стоит Томас, ее муж, стоит как тень и отражение того, кого она любит.

Томас подошел ближе и опустился рядом с ней на колени.

– Джени, я еще никогда не видел тебя такой прекрасной, – прошептал он. – Ты так любишь море и корабли?

Она положила руки на плечи мужа и привлекла его к себе.

– Иногда это бывает сильнее меня, – сказала она ему. – Как в те давние дни, когда женщина душой чувствовала обращенный к ней призыв Господа все бросить: дом, обычную жизнь, может быть, даже возлюбленного, чтобы вдали от суетного мира, в монастырских стенах, вверить себя Его попечению. Нечто подобное порой находит и на меня: покинуть Плин, тебя, детей и уплыть туда, где только ветер да море были бы моими спутниками.

Он крепко прижал ее к себе, осторожно лаская робкими, нервными руками.

– Разве ты не счастлива, Джени, разве жалеешь, что мы поженились и вместе провели эти несколько благословенных лет?

– Нет, дорогой, не жалею и никогда не буду жалеть.

– Может быть, эти последние месяцы я бывал с тобой не так часто, как следовало бы. Может быть, слишком много занимался работой, слишком много о ней думал. Но, Джени, дорогая моя жена, свет очей моих, отрада моего сердца, я люблю тебя за все твои милые странности, хоть и не могу их понять. Ты не бросишь меня навсегда ради своих снов? Обещай мне, что не бросишь и не уйдешь туда, где я не смогу к тебе прикоснуться!

– Тебе будет одиноко без меня?

– Ах, Джени, неужели ты не понимаешь, с какой неутолимой жадностью тянет меня по ночам прикоснуться к тебе, к твоему нежному благословенному телу, которое принадлежит мне, ощутить на моем сердце твою руку? Ведь мы живем в одном доме, ты заботишься обо мне и о детях – ты живое, дышащее существо, которое и есть для меня дом.

– Нет, телом я тебя никогда не покину, Томас. Я знаю, что Джанет Кумбе принадлежит своему мужу, своим детям, самому Плину. Там мои корни, я приросла ими к родным местам, как деревья в тени Труанского леса, и ничто не может оторвать меня от тебя.

Довольный ее ответом, Томас склонил к ней голову, и Джанет увидела, как он, упокоенный смертью, совсем как сейчас, лежит рядом с ней, словно уснувший ребенок, меж тем как ее неугомонный дух, вырвавшись из глубины, летает с чайками и песнь моря рвется из его уст.

В каюту заглянул спустившийся с палубы капитан:

– Располагайтесь и чувствуйте себя как дома. С таким ветром до Плина мы доберемся не раньше часа или двух дня, но опасности нет, и вы можете спокойно спать, пока я вас не разбужу.

Джанет поднялась с колен:

– Томас, взглянем разок на море! Я хочу опять почувствовать воздух на своем лице.

Они вместе поднялись на палубу и оглядели окружающую их картину. Ветер переменился и теперь дул на запад, дождь перестал. Ночь была темна, и только звезды светили на небе. Корабль, целый и невредимый, продолжал пенить морские воды. Ни малейшего признака земли – ничего, кроме моря, неба да воя ветра в парусах. Джанет стояла на носу корабля, пелерина развевалась у нее за плечами, темные волосы походили на буйную гриву дикого зверя.