По-настоящему тут заблудиться трудно: идя по направлению поваленных деревьев, рано или поздно выйдешь на реку Хушмо, а Мите известно, что на Хушмо имеется выстроенное экспедицией Кулика зимовье, от которого идет тропа к избушке Кулика. Но, выйдя на эту реку, как Он будет знать, куда итти к зимовью — вверх или вниз по реке? Хушмо длинна, и если Митя возьмет неверное направление, мы его не скоро увидим…

Время от времени подавая сигналы из винтовки, мы не теряем надежды, что охотник вернется. Но вот тьма давно уже поглотила Страну Мертвого Леса, остыл оставленный Мите ужин, а юноши все нет. Сытин берет в руки ружье, сует в карман кусок хлеба и банку консервов и говорит:

— Митя, несомненно, прошел на Хушмо. Я пойду туда и у зимовья буду стрелять, чтобы он знал куда итти.

Сытин надеется на свою память, — он был на Хушмо вместе с Куликом и знает, где находится зимовье. Но когда он уходит, тунгус бормочет, ни к кому не обращаясь:

— Один кружал — стало два… Будет худо, если не встретится Белый Человек…

XIV. «Два кружал — стало три».

Утро занялось хмурое. Тянет пронизывающий северный ветер. Еще угрюмее смотрит Страна Мертвого Леса, придавленная тусклым нависшим небом.

Завьючиваем последнюю лошадь. В это время над нами, свистя крыльями, проносится десяток тетеревов. Это, несомненно, те самые птицы, которые предательски увлекли Митю в глубь мертвой тайги, но, хватаясь за ружье, я забываю об этом. Тетерева садятся совсем близко, и нет возможности удержаться от соблазна.

Рассчитывая нагнать отряд в пути, предупреждаю, чтобы меня не ждали. Углубляюсь в бурелом. Местность открытая и, пробираясь через сухой валежник, я произвожу много шума, но птицы доверчиво подпускают меня на выстрел. Тетерева с любопытством вытягивают длинные шеи: вероятно, они видят человека в первый раз. Ближайший тетерев падает на землю, но второй, в которого стреляю в лет, оставляет после себя лишь несколько перьев. Табун снимается и перелетает в мелкую поросль ближайшего болота.

Оглядываюсь назад — отряда не видно. Что-то шепчет мне, что охоту на этом следует закончить. Но разве можно устоять, имея на поясе красавца-косача и видя, как остальные ждут лишь того, чтобы присоединиться к первому трофею? Охотник меня поймет.

Птицы, однако, напуганы. Снимаются вне выстрела, перелетая в следующее болото. Лишь после нескольких подходов добываю еще одну. Только тогда тетерева догадываются, как им избавиться от моего преследования. Снявшись еще раз табуном, они разлетаются в разные стороны.

Я все-таки пытаюсь обмануть одного тетерева, который садится на сухую листвениицу ближе всех, но он вскоре улетает, скрываясь из вида. Тогда я прихожу в себя. Смотрю на часы и не верю глазам. Неужели я гонялся за тетеревами три с лишним часа? С бивака я вышел в семь, а теперь одиннадцатый. Где же может находиться отряд?

Вспоминаю, что, преследуя птиц, я все время шел как будто на восток, а путь отряда лежит на север. Следовательно, чтобы нагнать его, мне надо итти на северо-северо-запад. Солнца на небе нет, и я лезу в карман за компасом, но он остался в сумке, которую я не взял. Непростительная оплошность!

Впрочем, дело поправимо: бурелом — это тот же компас. Целый чао ломлюсь через дьявольский завал сухого леса, затем делаю два условных выстрела. Слушаю долго, до звона в ушах, но ни один звук не нарушает гнетущего безмолвия. Лишь ветер порой шуршит сухими сучьями.

Еще час борьбы с буреломом, и я упираюсь в большое болото, густо заросшее высоким, в рост человека, ерником. Его надо обходить, но, пройдя несколько сот метров, в нерешительности останавливаюсь. Кругом все так однообразно, что нет ни одного предмета, по которому можно было бы ориентироваться, а бурелом теряет свою закономерность. Стволы деревьев лежат в разных направлениях. Это уже совсем скверно. Так, пожалуй, я не скоро отсюда выберусь.

Оставляю болото и спешу на более высокое место. Вскоре поваленные деревья снова принимают определенное направление. Пройдя километров пять, повторяю сигнал, но ответа опять не получаю. Страна Мертвого Леса молчит, как сфинкс. Тогда я взбираюсь на одиноко торчащий ствол мертвой лиственницы и окидываю взглядом горизонт. Мертвая тайга, убегая вдаль взлохмаченными увалами, смотрит безнадежной пустотой. Ни одной движущейся точки!

Конечно, реку Хушмо я в конце-концов найду, но со мной может случиться то же самое, что и с Митей. Выйдя на реку, я не буду знать, в какой стороне искать зимовье. Наш тунгус, пожалуй, уже может сказать:

«Два кружал — стало три»…

Перспектива долгого одиночества среди мертвой тайги мне не улыбается, — при мне очень небольшой запас патронов. Отряд надо найти во что бы то ни стало, пока он не ушел слишком далеко. Достигнув Хушмо, товарищи, несомненно, примут меры, чтобы разыскать меня, но разве скоро найдешь человека среди этого почти фантастического бурелома?

Кулику в его избушке, думается мне, нечего беспокоиться о бандитах, если бы даже они вздумали нанести ему визит. Этот бурелом охраняет его от нежелательных посещений надежнее, чем охраняла бы сотня вооруженных с головы до ног людей.

Небо все более хмурится, каждую минуту надо ждать дождя или снега. От непрерывной гимнастики, которую предоставляет из себя ходьба по бурелому на мне все мокро. Часовая стрелка показывает час. Значит, я иду уже около трех часов. Прошел я немного: какой-нибудь десяток километров, но по количеству затраченных сил это расстояние втрое больше.

Сажусь на ствол дерева и закуриваю папиросу, но она тотчас же теряет свой вкус. Из-под ног скалит мне зубы белый череп — человеческий!.. Кто и когда нашел себе тут смерть? Но мертвая тайга никогда не раскроет этой тайны…

_{Из-под ног скалит мне зубы белый череп — человеческий?..}

Неожиданная находка действует неприятно. «А что, если я здесь сломаю ногу? Кто найдет меня тогда?» — мелькает мысль. Окружающая обстановка действует угнетающе. Не Докурив папиросы, оставляю ствол и иду дальше.

Вдруг я останавливаюсь. Длинный тягучий звук прорезает тишину. Этот, звук тосклив, как завывание голодного волка в лунную ночь, но мне он кажется не менее приятным, чем звуки хорошей скрипки.

Это воет одна из наших собак, заблудившаяся, как и я, в буреломе. Отряд должен быть недалеко.

Сибирская лайка теряется в тайге удивительно быстро: отойдя от хозяина на две сотни шагов, она уже начинает скулить.

Даю сигнал ружьем. Вой смолк, и снова в ушах звенят колокольчики тишины. Но вот далеко-далеко слышатся два коротких звука. Мертвая тайга возвращает наконец мне выстрелы…

— Потерять сразу троих — это уж слишком! — укоризненно качает головой Суслов. — Хорошо, что скоро выбрались.

— Мне указал дорогу белый человек, — говорю я. — Если, бы не он, вы, пожалуй, не скоро увидали бы меня.

— Вы шутите, конечно?

— Нисколько. Меня на самом деле погнал вперед белый человек, только он состоял из одного черепа. Если бы я засиделся на колоде, мне не удалось бы вас нагнать…

XV. Лагерь № 13.

Сливаясь с тусклым горизонтом, темной грядой надвигается хребет. Рабочий Сизых, участник метеоритной экспедиции, говорит, что это последний барьер, отделяющий нас от центра падения метеорита. За хребтом находится Великое Болото, на котором засел наш ученый Кулик.

Ветер прекратился. Сверху летят белые пушинки. Они падают все чащей чаще и в течение получаса покрывают белым саваном Страну Мертвого Леса. Вот и зима.

Отряд взял направление удачно. В глубоком провале, по дну которого, извиваясь, бежит река, виден сруб зимовья. Это лагерь № 13. Плывя в 1927 году на плоту по Хушмо, Кулик сделал здесь тринадцатую остановку. Зимовье выстроено летом этого года.