«Пора бы ему появиться. Наверное, опять провинился и не дали увольнения. Ненадежный сукин сын. Не зря ли я связался с ним? Мне казалось, что он придурок хороший, ради получения отпуска пойдет на этот шаг, иначе по службе сам никогда не сумеет добыть такого вида поощрения, как кратковременный отпуск на родину. Вроде бы подходящий тип, но…»

Открыл Никанор Иванович дверь письменного стола, выдвинул нижнюю полку и вытащил оттуда конвертик. Открыл его и вынул лежавшую там мужскую фотографию без головного убора, анфас, на паспорт. Долго смотрел на него, стуча пальцем по столу. «Волков Степан Степанович, позывные – «Зверь», самоуверенный тип, типичный придурок. Я его по голосу узнал, еще не увидев лица по его глупой фразе: «Салют честному народу!» Вспомнил Никанор Иванович этот день, когда встретился он здесь же, в мастерской, с Волковым.

Было яркое осеннее утро. Солнце светило прямо в окно ателье. Никанор Иванович зашторивал окна и разговаривал с парой новобрачных не первой молодости, которые вошли в ателье фотографироваться после регистрации брака в загсе:

– Молодые люди, такое событие, как регистрация брака, надо запечатлеть так лирично, чтобы этим кадром любовались вы и ваши внуки. Солнечный свет оставляет большие тени. Для вашего кадра нужен мягкий свет.

Занавесив окна, он ставит стул к белому экрану, служащему фоном, направляет свет софит на стул.

– Теперь садитесь! Молодой человек, вы садитесь на стул чуть боком, она садится вам на колени, одной рукой обнимая вас за шею, другой – держит на уровне груди этот букет цветов. – Подает ему искусственный букет цветов.

Молодая чета выполняет его указания.

– Поплотнее, поплотнее прижимайтесь, головы поближе, – говорит Никанор Иванович, закрывая фотоаппарат и собственную голову черной тряпкой. – Теперь улыбаемся! Радостные лица и не шевелиться!

В это время открывается дверь ателье и заходит Волков Семен Семенович, здоровый мужчина лет пятидесяти, в кирзовых сапогах, в рубашке, пиджак держит за воротник на плече, в руке вещмешок.

– Салют честному народу! – громогласно говорит он.

Молодожены поворачиваются в сторону входа в ателье.

– Стоп, стоп, стоп! – кричит Никанор Иванович. – Молодые люди, вы не отвлекайтесь, а вы, гражданин, не отвлекайте людей!

– Шеф, на паспорт можете увековечить? – так же громогласно спрашивает Волков.

– Можем, можем. Только постойте там за ширмой, не смущайте людей! – Обращается к молодоженам: – Молодые люди, а вы не смущайтесь, головы поближе, улыбки пошире, чтобы на лицах было видно счастье молодоженов.

Волков, который раздвинул ширму и заглянул на лица фотографирующихся, громко захохотал.

– Ни фига себе… молодожены.

Невеста спрыгнула с колен жениха, мгновенно покраснели ее щеки, руки задрожали. Она потянула жениха на выход.

– Леопольд, пошли! – И обратилась к Никанору Ивановичу: – Можно, мы завтра придем?

– Можно, конечно, но ваш день счастья сегодня, и дату на карточке написали бы сегодняшнюю. Из-за таких нетактичных людей… Вот что я посоветовал бы вам: походите в парке полчаса, потом зайдете.

– Вы правы, спасибо, так и сделаем.

Молодая пара вышла на улицу.

– Шибко нежные. Молодожены! – рассердился Волков. – А как быстро вы можете делать фото на паспорт? Завтра вечером у меня поезд, хотел бы фотки взять с собой.

– Завтра после обеда зайдете, фотокарточки будут готовы. Садитесь на этот стул, наденьте пиджак. Там возле зеркала висит галстук, можете надеть и галстук.

– На фига мне галстук, я его никогда не носил, – сказал Волков, положил вещмешок на пол и надел пиджак. – Что-то мне ваш голос знакомый или так кажется? – И повернул софит в сторону фотографа, который стоял на неосвещенном месте, у фотоаппарата сзади.

– Мало ли на свете похожих голосов? – тихо произнес Никанор Иванович и постарался повернуть лампочку обратно. – Садитесь на стул!

– Постой, постой! Стул не убежит. Ты скажи, как твоя фамилия?

– Гражданин, вы пришли фотографироваться или знакомство заводить? Зачем вам моя фамилия?

– Зачем фамилия, говоришь? Да я и мечтать не мог, что встречусь с тобой, дорогой тезка фюрера. За все эти годы, что отбывал я на Колыме, все думал, кто мне поможет однажды смахнуть за кордон. Я здесь жить не могу, даже на воле, тем более реализовать мое накопление. Ты здесь наверняка резидент, связи имеются, как раз поможешь мне перебраться в любую зарубежную страну. Я не мечтаю только о Рио, как Остап Бендер. Любая страна, где меня примут, для меня и Рио, и Жанейро.

– Ну, кончил свой бред? Садись на стул! Фотографироваться будем или фантазировать?

– Я говорю серьезно, господин капитан, или какой у вас сейчас чин, не знаю. Капитан… Запамятовал фамилию. Ничего, сейчас я вспомню, у меня хорошая память. Зовут-то Адольф, это хорошо помню, тогда ты хвастался, что твое имя легко запомнить, мол, тезка фюрера, помнишь?

И вспомнил Волков эпизод из прошлых лет.

Вот Никанор Иванович в форме немецкого офицера, молодой, стройный, сидит за столом, а перед ним Волков, тоже молодой в одежде советского солдата, без ремня и головного убора, с окровавленным лицом, видимо, после допроса в гестапо, сидит на стуле. Сзади его стоит немецкий автоматчик.

– Говоришь, тебе не верят, – стуча карандашом об стол, говорит капитан, – а почему должны они верить? У тебя на лбу не написано, что ты не советский разведчик.

– Ведь я сам сдался добровольно, не шастался по вашим тылам, а рискуя жизнью, перебежал линию фронта. Меня и свои могли застрелить.

Это было так.

Ночь. В окопе сидят советские солдаты, среди них и солдат Волков. Курят. Вдруг Волков встает во весь рост. Командир взвода ругает его:

– Волков, садись! Там шальные пули летят, заденут, не рад будешь. Слышишь?

Волков делает вид, что слышит голоса.

– Что ты там слышишь?

– Наши разведчики час назад поползли к линии фронта. Кажется, это они кричат, помощь просят. Видимо, языка тащат, а сами, небось, раненые. Я поползу на подмогу.

И вылез Волков из окопа, стал ползти к линии фронта.

– Ну, лихой парень, – произнес солдат-однополчанин.

– Смотри, не заблудись! – крикнул командир взвода. – Далеко не ползи!

Ползет Волков по-пластунски, приближается к немецким окопам. Белый платок привязал к палке, держит над головой и кричит:

– Фриц! Не стреляй! Я парламентер, не стреляй!

Тут он не заметил, как с двух сторон на него из темноты прыгнули два немца и скрутили руки за спину.

Теперь Волков сидит с окровавленным лицом и жалуется немецкому офицеру на жестокое обращение с ним:

– Спрашивается, зачем бить? Если бы я был разведчиком, разве так бы перебежал к вам? Меня бы высадили в тыл с отличными документами. Я ведь все сказал, о чем знал, других сведений я не знаю. Я солдат, рядовой солдат, знаю только то, что вижу или слышу в окопах.

– Ты предатель, – старался объяснять капитан. – Даже если не шпион, ты предатель. Раз предал своих, почему немецкое командование будет надеяться, что ты им будешь служить верой и правдой?

– Я не предатель, я классовый противник советской власти.

– Ты что, из княжеской семьи? Родители были промышленниками или банкирами? С чего вдруг стал противником этой власти?

– Отец мой имел мельницу. Его раскулачили. Он возненавидел этот строй и, умирая, мне наказывал: навредить Советам как можно.

– Ой, какая веская причина возненавидеть советский строй! – засмеялся офицер. – Мельницу отобрали!

– Предки отца жили очень бедно. Он всю жизнь трудился, накапливал деньги, сумел у хозяина выкупить эту мельницу. Он ее отремонтировал, сделал доходной и стал жить по-человечески: купил корову, лошадей, овец, и тут…

– Хорошо зная русский характер, я лично могу поверить твоим словам, твоему стремлению.

– Ты же русский человек, должен…