– Не сочиняй! Для оправдания своих поступков сейчас напридумаешь всякую небылицу. Я не позволю вешать лапшу на уши.

– Милая Тоня, о таких вещах не шутят, такие небылицы не сочиняют. Ты что? Завтра моя настоящая мать, Ксения Ферапонтовна, в ресторане устраивает прощальный вечер по поводу проводов нас с братом в ряды Советской Армии. Ты там познакомишься и с ней, и с моим братом, и с этой белокурой, кстати, ее зовут Лариса. А по поводу второго модного серого французского костюма не сомневайся, и у брата есть такой же костюм. Весной Мария Васильевна ездила во Францию на симпозиум врачей-педиатров, там купила она эти костюмы. Так заведено с детства у нас с братом, если что-то для одного из нас покупает любая из моих матерей, приемная или родная, то берут по два экземпляра, чтобы другой брат не был обделен этой вещицей.

– Ничего себе! По две матери… Военное поколение по одному-то родителю не имеет, а тут…

– Да, по две матери, но ни одного отца. Это горькая участь военного поколения. Мой отец с братом-близнецом, с мужем Марии Васильевны, всю войну рвались на фронт, но их не брали по возрасту. В сорок пятом наконец-то их взяли. В конце войны они оба пропали без вести. Мария Васильевна и брат моего отца, мой дядя, не имели детей, а у моей матери с отцом были мы с братом, двойняшки. Мария Васильевна, не получив похоронку, до сих пор ждет и надеется, что муж вернется. Поэтому она не вышла замуж повторно. Для того чтобы чем-то утешить свое горе, она решила усыновить меня. Моя мать с радостью согласилась, как ни прискорбно.

– Матери твоей трудно было содержать вас двоих, наверно, поэтому она и согласилась.

– Не сказал бы. Моя родная мать всю жизнь была в торговле, всю жизнь свой хлеб жирным слоем масла намазывала. Просто она была любительницей вольной и шикарной жизни. А Мария Васильевна – простая педиатр со скромным окладом, жила весьма скромно. Это потом, когда она окончила аспирантуру, защитила диссертацию, перешла работать преподавателем в медучилище, и у нас появилась возможность намазать свой хлеб маслом, хоть не жирно, но регулярно. Так что, Тонечка, эта история моего детства, а не выдумки коварного Дон Жуана. А брата моего, его зовут Петр, ты увидишь завтра вечером в ресторане.

Они обнялись и пошли по аллее.

Вечер. В ресторане играет оркестр. Лысоватый певец не первой молодости поет «Песню первой любви». Посетители танцуют, обнявшись попарно, на площадке возле эстрады, где наиболее яркое освещение. В самом отдаленном от входа углу ресторана, за длинным банкетным столом сидят Петр с Ларисой, отдаленно от основной группы на одном конце длинного стола, а на другом конце сидит пышная Ксения Ферапонтовна, обвешанная всякими бусами и разными золотыми украшениями, в окружении трех представительных мужчин. К ним подходит носастый мужчина с пышной шевелюрой, кавказской внешности, кланяется, берет руку Ксении Ферапонтовны, на мгновение свой взор останавливает на многочисленных массивных перстнях, затем целует руку и, нежно похлопывая по пухленькой ручке, с кавказским акцентом говорит:

– Ксэна Ферофантовна, солнушка, да зарэза эщо два гарнитур импортни нужна. С Элэной дагаварилса я, но анна гаварит – твой сагласи нужна.

– При чем здесь Елена? – возмущенно отвечает Ксения Ферапонтовна. – Я главный товаровед или она? Смотри, как бы я свое вето не наложила на эти операции. Завтра придешь в контору, там поговорим.

– Паниатно! – еще раз целует ее руку и, помахав ручкой, с гордым видом отходит к своему столу.

Ксения Ферапонтовна, которая своим бегающим взглядом всегда успевала наблюдать, что творится на 360 градусов вокруг, первой заметила, что в ресторан вошли Мария Васильевна с Павлом, и обратилась к Петру:

– Петя, сынок, вот уже и подошли Мария Васильевна с Павлом. Проводи их сюда.

Петр встает и направляется мимо танцующих в центре зала к входу в ресторан. Там только что вошедшие Мария Васильевна, Павел и Антонина стоят и взором ищут своих в полумрачном зале. Тут подходит к ним Петр.

– О! Здравствуйте, Мария Васильевна, – говорит Петр и, высоко подняв ладонь, направляет ее в сторону Павла.

Павел тоже высоко поднимает правую руку и резко бьет по ладони Петра. Такой у них способ приветствия.

– Здравствуй, сынок, – отвечает Мария Васильевна и, обнимая Петра, целует в щеки три раза. – Мама уже здесь?

– Да, столик там, в самом углу, проходите, – показывает жестом направление и обращается к Павлу, показывая на Антонину. – Твоя девушка?

Павел улыбается и утвердительно кивает.

– Что ж ты мне ни разу не показал ее, не рассказывал о ней? – произносит Петр и протягивает руку к Антонине. – Петр.

– Антонина, – отвечает она и пожимает руку.

– Такая симпатичная подруга моего брата, а я впервые вижу.

– Зато она уже видела тебя, – вмешивается в разговор Павел, – в обнимку с Ларисой в этом сером костюме. Подумала, что ты – это я. И потому я сейчас в другом костюме, чтобы она не перепутала нас.

Оживленно разговаривая, проходят они центр зала между танцующими и подходят к столу, где сидят Ксения Ферапонтовна с приятелями и Лариса. Пока Мария Васильевна и Ксения Ферапонтовна обнимаются, и последняя начинает горько плакать, а Мария Васильевна успокаивает ее, поглаживая ее и похлопывая по спине, молодые представляют Антонину Ларисе. Те пожимают друг другу руки, и все садятся за стол.

– Не плакать надо, а радоваться, что наши дети выросли, стали мужчинами и уже в армию призываются, – успокаивает Мария Васильевна Ксению Ферапонтовну. – Армия – эта хорошая школа жизни, где юноши становятся настоящими мужчинами.

– Ты помнишь, Маша, как мы своих мужей провожали в сорок пятом? Как они запрещали нам слезы лить. «Не в последний путь провожаете, чтобы так убиваться!» – ругался тогда Семен. Оказалось, что в последний…

– Тогда была война, – вытирая чуть промокшие глаза, тихо произнесла Мария Васильевна. – А сейчас слезы ни к чему.

Мужчины, сидящие за столом, стали ухаживать за женщинами. Налили рюмки, и один из них произнес тост, бурно жестикулируя при этом. О чем он говорил, в этом шуме ресторана сидящим за другими столами и не было слышно. Издали видно было, что все обращались к Петру и Павлу и, протягивая руки с рюмками, чокались с ними.

Молодые уходят в центр зала, танцуют, а пожилые пьют, кушают и беседуют.

Вот Ксеня Ферапонтовна подходит сзади к сидящим рядом братьям, прижимает их головы к своим щекам и хлюпающим голосом говорит:

– Детки мои, уже выросли, солдатиками стали. Сумела я вас на ноги поставить. Три года я, надеюсь, проживу, дождусь вас из армии.

– Мама, почему три? Ты три раза по тридцать три проживи, чтобы внуков своих успеть на ноги поставить, – произнес Петр.

Все это время, как она, обняв головы сыновей, разговаривала с ним, Антонина, сидящая рядом с Павлом, все смотрела на руки Ксении Ферапонтовны, на ее массивные перстни и золотые кольца, а больше всего удивил ее маникюр, перламутровый лак с разноцветным блеском, что в те годы было в диковинку.

Ксения Ферапонтовна, как всегда, своим боковым зрением замечала все: и ее любопытный взгляд, и крайнее удивление.

– Что, деточка, понравились тебе мои перстни? Павел у меня тихоня, даже не соизволил до сих пор свою девушку познакомить со мной. – Снимает с пальца массивный золотой перстень с красным рубином и протягивает Антонине. – На-ка, надень на палец.

Антонина отодвигает ее руку.

– Что вы, что вы, не надо! Я не на перстни смотрела, а на ногти. Такого лака я еще не видела.

– У тебя нет такого лака? Это Павел виноват: не приводил тебя ни разу ко мне домой. Я бы тебе подарила несколько пузырьков этого добра. – Обращается к Павлу: – Завтра приведешь ее к нам, пусть подберет лаки любого цвета. А теперь, – обращается к Антонине, – дай-ка сюда твой палец.

Берет она тонкий палец Антонины и надевает на него перстень. Он великоват, сразу переворачивается камнем вниз.

– Какой размер твоего пальца? – спрашивает Ксения Ферапонтовна.