— Сталинская амнистия, как сказал бы Дмитрий Иваныч.
Если шар оказывался недостаточно подрезан, то харитоновское словечко было «недорезо». Если, выставив шар, игрок быстро отыгрывал его, то это называлось «реабилитирован по пятьдесят восьмой» или «Никитка реабилитировал». Случалось, кто-то вдруг начинал резво обыгрывать Дмитрия Ивановича, и тогда москвич Харитонов говорил:
— Ничего, мы немца под Москвой остановили, а вас, костромских, и подавно не пустим.
И другие переняли эту поговорку:
— Ничего, мы немчуру к Волге не пустили, а вас, молдаван, и подавно остановим.
Дмитрий Иванович ежегодно приезжал отдохнуть в пансионат «Восторг» и обязательно первым делом шел обняться с Кутузовым:
— Гекторино! Мама мия! Подрос, подрос за год, повзрослел!
Хотя Кутузову было уже под сорок и с годами он почти не менялся. В первый вечер они заигрывались до самого позднего поздна, а среди ночи садились пить коньяк с черной икрой, осетриной, копченой колбаской — недаром Дмитрий Иванович занимал в Министерстве культуры Российской Федерации хороший пост.
Дмитрий Иванович рассказывал, как он ездил в Италию, Бразилию, Египет, Ирак и многие другие интересные страны, Индию, разные там Сингапур-Малайю, Швецию и, конечно, Париж. Но он рассказывал очень попросту, не кичливо. Не очень расхваливал иноземные раи, но и не расквасивался, как его нестерпимо тянуло домой. Рассказывал о тамошних бильярдистах и иногда привозил в подарок Кутузову правила какой-нибудь неизвестной доселе, заморской игры. Это он привез в Россию испанскую пирамиду, макао, мюнхенскую и джо-джо.
На другой день после коньяка Харитонов, уважая принципы маркёра Кутузова, не играл. И в продолжение своего срока проживания приходил играть только в очищенном от алкоголя состоянии — раз шесть-семь, не больше. Но все равно его присутствие ощущалось бильярдистами так, будто он пропадал в бильярдном зале ежедневно с утра до вечера.
Другой знаменитый человек был, разумеется, уже известный нам Зима Григорий Константинович, то есть — Гриша Зима. С ним всегда случались фантастические вещи. Например, он мог пошутить:
— Десятку в правый угол, а свояка дуром в угол ко мне.
И верная десятка не попадала, а дурной свояк, который никоим образом не должен был вкатиться в ближнюю к Зиме угловую лузу, совершал изящнейший рокамболь и с медлительной важностью закатывался именно туда, куда послал его шутливым заказом Гриша.
Однажды таким же образом Зима выколол глаз Виктору Ефимовичу Шлепанному. Не нарочно выколол, но тем не менее.
— Глаз-алмаз, — повторял Виктор Ефимович, кладя шар за шаром в тот роковой для себя вечер. — Глаз-алма-а-аз.
— Ну, ежели ты и этого свояка положишь, — не выдержал Гриша, — я тебе твой алмаз кием выколю!
Тот забил злосчастный шар, а минут через двадцать и впрямь лишился глаза. Дело в том, что ему была свойственна раздражающая соперников манера подолгу высматривать шары, примериваться, прицениваться, передумывать и при этом совершать порывистые движения лицом — влево и вправо. Порой даже казалось, что он не будет бить по шарам, а сейчас сам с разбегу нырнет в лузу и навсегда там исчезнет.
— Подвинься-ка, подвинься-ка! — приказывал он при этом своему сопернику, неделикатно отпихивая его и по пять раз переставляя с места на место. И то на ногу кому наступит, то тупым концом, прицеливаясь, в брюхо проходящему мимо зрителю пнет.
— Подвинься-ка, Гришуня, — молвил он в тот губительный для своего глаза вечер. — Что там, что там за шарик? — И вдруг коброй нырнул вбок так, что Зима не успел убрать свой кий, поставленный на пол тупым концом, а острым торчащий весьма опасно. В следующую секунду бильярдный зал огласили страшные вопли Шлепанного, который, выронив свой кий, стал кататься по дивану, схватясь за лицо…
Нет сил рассказывать, что было дальше, какой вспыхнул скандал, как оправдывался Зима, что он не нарочно, как повезли несчастного Виктора Ефимовича в больницу, сколько вытекло крови… Потом он благородно подтвердил, что вины Гриши нет. После больницы Зима выставил пострадавшему десять бутылок коньяка и каждый год поил его, если они попадали в один сезон. Виктору Ефимовичу отлили стеклянный глаз, и когда он теперь, бывало, совершал обидные промахи, ему говорили:
— Да, Ефимыч, был у тебя глаз-алмаз, а теперь одно слово — стекляшка.
— Треклятый Гришка, — ворчал Шлепанный, — хоть бы ему что-нибудь выкололи. Или того лучше — откусили.
— Все потому, что я слов на ветер не бросаю, — гордо наглел Зима. — Сказал: «Выколю!» — и выколол.
Он не боялся наглеть потому, что Виктор Ефимович все равно не откажется пить за его счет.
— Зато я теперь в отпуск еду — на выпивку денег не беру.
К сожалению, данная льгота в итоге привела Виктора Ефимовича Шлепанного на грань алкоголической пропасти. И талант бильярдиста в нем постепенно увял.
Зима всегда любил играть кием под номером 6. Это один из самых длинных киев, у него массивное тяжелое цевье, но легкий и тонкий кончик.
— Этим, что ль, ты кием Ефимычу глаз выколол? — бывало, спросят Гришу, опасливо поглядывая, не наткнуться бы часом тоже.
Среди крупных киев выделялись двенадцатый, очень толстый, но легкий — некоторым нравится таким играть, — и одиннадцатый. Вот это дубина так дубина. Любивший им играть Василий Христофорович Васильев так его и прозвал: «дубина народной войны». Христофорыч работал в Министерстве культуры шофером и получал путевки в пансионат «Восторг» на правах участника войны. Однажды он ударил этим кием Костю Жукова со всей силы по башке и кий не сломался. Васильев сам по себе ростом невысоконький, но любил кии длинные и тяжелые. Подари ему вместо кия бревно, а вместо шаров ядра от Царь-пушки, он и ими бы сыграл. Когда он сражался в клубе любителей шара и лузы, то походил на клубок ниток, насаженный на вязальную спицу.
А Жукова как же не стукнуть по голове? Бивали, и не раз его! Такой трепач, такая балаболка! Даром, что знаменитая фамилия.
Самый длинный кий — девятка. Им всегда пользовался Бубуладзе. Но Бубуладзе сам выше двух метров росту, даже выше своего любимого кия. Бубуладзе из стали и сплавов выполнен, ему все равно, балабонит ему под руку Костя Жуков или нет, а Василий Христофорович нервный и может дать по башке кием.
Самый прославленный кий — двойка. Он тонок, изящен и, казалось бы, должен, как и номер 1, сломаться при легком прикосновении к шару, но нет, он, как и номер 1, крепок и несгибаем. Славу ему принесла игра между Володей Цыганочкиным и Бубуладзе в 1986 году. Володя Цыганочкин — игрок среднего класса и по шкале Кутузова занимал не то семнадцатое, не то двадцать седьмое место, но в тот вечер при стечении зрителей, разбив пирамиду, закатил сразу два шара, потом в середину шар, потом в противоположную середину два шара — один в другой, потом в угол услал блистательного дальнего, потом свояка в другой угол… Все ахнули, руки у Цыганочкина задрожали, он прицелился и почти проплакал:
— Не могу бить, братцы, не забью!
А шар, между прочим, стоял в самой лузе и из всех только что забитых семи был самый легкий. Гиблый шар, одним словом.
— Дай поиграть, э! — тихо попросил зеленый от испуга Бубуладзе.
Володя ударил и киксанул. Шар, слегка задетый, так и остался стоять над пропастью лузы, но свояк, описав какую-то греховодную кривую, встретился у другой лузы с шаром номер 13, сговорился с ним, упал и затрепетал в сетке. Восемь шаров подряд! Такое хоть и случалось время от времени в пансионате «Восторг», но только не у таких игроков, как Володя Цыганочкин. А тут довольно посредственный игрок выиграл у Бубуладзе, занимающего, мужду прочим, в табели о рангах у Кутузова третье место. И выиграл, даже не позволив сопернику ни разу ударить.
— Этого не бывает, — сказал Бубуладзе. — Старик Хоттабыч какой-то. Ты этот кий заколдовал, признайся!
— Это точно, — добавил Харитонов, явившийся одним из счастливых свидетелей чуда. — Он его, поди, своей какашкой намазал.
