Слово «тыч» ему тоже пришлось по вкусу:

— Превосходно! Тыч! То, что доктор прописал!

Но под занавес чтения он вдруг резко помрачнел. Дочитав, отложил манифест в сторонку, некоторое время думал, пощипывая эспаньолку. Наконец сурово промолвил:

— Если вы поверенный Льва Яшина, то вам следовало бы знать о том, что это был гнусный масоняра, сионюга, атлантист и тайный агент этого самого футболизма, который вы так клеймите, юноша.

Дмитрия Емельяновича будто ногой по тестикулусу ударили. Он яростно вскочил и встал лицом к лицу с клеветником.

— Я вам не юноша! Я старше тебя, мальчишка! — воскликнул он, жалея, что при нем нет нецелованной «береттки».

— Возраст человека не определяется количеством прожитых лет, душа моя, — стойко смотрел глаза в глаза Дмитрию Емельяновичу обидчик. — Что это вы так взъерепенились? Ваш гнев свидетельствует лишь о том, что я попал в самую точку.

— Да ты… Да ты… Ты — Дантес, вот ты кто! — старался обжечь его своей ненавистью Выкрутасов.

— Ха-ха-ха! — металлически рассмеялся Вздугин. — Почему не Сальери? Хотите, назову наименование ложи, в которой вы состоите?

— Не состою я ни в каких ложах и ни в каких партерах! Ты сам состоишь где-то, только я сейчас еще не знаю, где, — стал сдавать Дмитрий Емельянович. Видно было, что Сашара поднаторел в подобных скандалах, сбить его представлялось весьма трудной задачей.

— Я состою в партии белогвардейцев-большевиков, — усмехнулся Вздугин. — А вы, мсье тычист, никакой не тычист, а чекист. Тчк. Или вы хотите сказать — зпт?

— Александр Иванович, мне кажется, вы не вполне справедливы, — вступилась было Зоя Густавовна, но Выкрутасов, охваченный новой волной обиды, не нуждался в ее адвокатстве. Всю жизнь, будучи политинформатором, он подвергался постоянным оскорблениям, все подозревали его в сотрудничестве с органами. И это его задевало, потому что, хотя он и вынужден был косвенно сотрудничать с КГБ в свое время, не было на его совести ни одной погубленной репутации, не было! Он был чист перед людьми, правильно сказала про него Зоя: «Ты чист».

— Никакое не тчк! — воскликнул Дмитрий Емельянович, готовый схватить обидчика за глотку. — Сам ты тчк. Белогвардейско-большевистская пар… Белоболы, вот вы кто! Развели тут белоболизм. Белоболки даже, а не просто белоболы! Белые яйца!

— Дмитрий! Как вам не стыдно! Немедленно извинитесь! — резко перешла на сторону Вздугина и его белоболок Зоя Густавовна.

— Не надо, Зоенька, — усмехнулся вождь белоболизма. — У товарища, должно быть, неплохое звание, такие, как он, извиняться не приучены. Вы, позвольте спросить, из каких чекистов, коммуняка или демократионишка? Город наш как, по-вашему, должен называться, Горьким или Сахаровым?

Предел терпения наступил. Дмитрий Емельянович схватил обидчика за грудки и резко дернул на себя, да так, что сам не устоял на ногах и повалился навзничь, увлекая вождя белоболизма за собою. Тот был довольно упитан и, рухнув на Выкрутасова, больно придавил его своей тушей.

— Мальчики! — взвизгнула Зоя Густавовна как-то очень по-женски, по-человечески.

— Стойте, стойте! — вдруг задрожал всем телом в приступе смеха Александр Иванович. — Мир, синьор Выкрутасов!

Он первым поднялся и протянул руку дружбы Дмитрию Емельяновичу. И тот поддался галантному жесту, он привык, что футболисты в таких случаях чаще всего протянутую руку принимают, как бы жестоко их ни рубили.

Но, поднявшись на ноги, Дмитрий Емельянович старался не глядеть на обидчика, а тотчас принялся уходить, о чем и оповестил:

— Я больше не могу тут оставаться.

— Да бросьте вы, дружище! — бросился к нему Вздугин. — Нет, вы только взгляните на этого турбулентного субъекта!

— Он и впрямь очень турбулентный, — засмеялась Зоя Густавовна, видя, что все оборачивается в лучшую сторону. — Одно слово: тычист.

— Все-таки очень похоже на «чекист», — улыбался раскрасневшийся Вздугин, расправляя эспаньолку. — Хотя, признаю, вы нас очень едко ущучили «белоболками». Надо будет подумать об этом. Вот опять моя рука. Мир, Выкрутасов! Вы мне нравитесь.

— Я вами втайне обоими любовалась, когда вы стояли друг против друга, словно тигр против льва, — вновь щебетала Зоя. — Давайте-ка обедать, друзья мои.

«Кажется, я вовремя забил гол и ушел от поражения», — довольный собою, размышлял Дмитрий Емельянович. За обедом Лотарь рассказывала о Париже, об Ардалионе Ивановиче, о плавании на «Добром молодце». Но постепенно бразды беседы неумолимо перешли к Александру Вздугину. Впрочем, кое-какая информация была полезной для Выкрутасова. С наслаждением ниспровергая все и вся, Вздугин попутно сообщил, что кроме его партии в городе действуют сразу три прокоммунистические и две открыто коммунистические. Все они требуют возвращения Нижнему Новгороду имени Горького и восстановления славных революционных традиций, есть также несколько продемократических партий, одна из которых предлагает переименовать город в Сахаров, почтив тем самым память жившего здесь изгнанника-диссидента. Этих, кстати, поддерживает один из богатейших бизнесменов города, Сергей Лихоманов. На свои деньги он издает газету «Потерянный АД», то есть «потерянный Андрей Дмитриевич», а также образовал футбольный клуб «Бомба» в память о водородном детише Андрея Дмитриевича.

— Короче, — смеялся, теребя свой шпицбарт, Александр Иванович, — кончится тем, что переименуют наш Нижний в Горький-Сахаров.

— Для этого, — говорил Выкрутасов, — им надо будет объединиться, наподобие вашей партии, и создать демократически-коммунистическую партию.

— Демкомиков! — смеялась Зоя Густавовна, счастливая тем, что два ее кумира, прежний и новый, подружились.

Глава одиннадцатая

ГИБЕЛЬ БОГОВ

Где же вы, Ириарте, Сеа, Андраде? Где новые Скьяффино и Гиджа? Куда подевались Мигесы и Борхесы? Боги забыли про величие Уругвая! Луис Кубилья

Руководство «Локомотива» вело себя так, будто эта, пока что главная, команда Нижнего Новгорода давно и прочно утвердилась в европейской Лиге чемпионов, а Дмитрия Емельяновича нарочно подослали враги, чтобы он своим манифестом развалил команду и низвел ее до среднего общероссийского уровня. В очередной раз облитый жгучим скипидаром непонимания и равнодушия, Дмитрий Емельянович разругался с этими зомби мирового футболизма и от них отправился сразу к богачу Лихоманову. С богачами у него пока получалось лучше, нежели с упертыми и полунищими официалами, — поневоле поверишь в правоту проводимых в стране реформ.

Впрочем, он не очень огорчался. В запасе у него оставалось еще огромное множество футбольных огневых точек страны, погода стояла великолепная, город благоухал то травами и цветами, то речным рыбным запахом, всюду стояли величественные памятники, сновали живые русские люди, ходили трамваи, сверкали красотой несравненные волжаночки и не оставалось никаких причин для отчаяния. Все вокруг дышало надеждой и мечтой.

Штаб-квартира Лихоманова располагалась в огромном старинном особняке, которому реставраторы придали новое, пореформенное звучание, превратив его в гимн возрожденного поволжского капитализма. В зеркальных стеклах окон отражались улицы и небеса, а перед входом сверкала вывеска с портретом опального академика и надписью:

Штаб-квартира Партии Победившей Демократии

имени Андрея Дмитриевича Сахарова,

г. Сахаров

— Я к Сергею Львовичу от Игоря Эммануиловича, — сказал Дмитрий Емельянович охранникам, и эта только что придуманная хитрость сработала. Ураган по-прежнему нес Выкрутасова. Охранники только осмотрели постранично паспорт, заглянули в папку с манифестом и пропустили гостя из Москвы.

Поднявшись на второй этаж в приемную Лихоманова, Дмитрий Емельянович подошел как раз вовремя, когда секретарша громко произнесла группе других посетителей: