Каменов — для Хлоандры Алекс Победитель — заглянул, не отрываясь от игры, в библиотеку и ответил снисходительно:

— Ну, милая, я же рассказывал тебе однажды легенду о некоем Агасфере. Помнишь? Я написал поэму, в которой Агасфер, исповедуясь полководцу, жаждет освобождения от земных уз: «О, как я плакал, как вопил, как дико роптал, как злобствовал, как проклинал, как ненавидел жизнь, как страстно не внемлющую смерть любил!»

В такие моменты он упивался собственной значимостью, чувствуя себя, по меньшей мере, Соломоном. Он мог присвоить слова Гамлета, мог цитировать Ницше, Шекспира и Цицерона — и кто бы его упрекнул или заподозрил, если он один знал эти строки в целом мире? Его бесконечную мудрость уважали, и это было приятно. Можно было на секунду даже забыть о том, что уважали не настоящие люди, а игрушечные.

— Вольдемар, ты ведь не таишь обиды?

— Будь любезен, не выбирай выражения и не говори эвфемизмами. Я в этом не нуждаюсь. И главное, самому-то себе не ври. Мы прекрасно друг друга знаем. Друзья все-таки. Со школьной скамьи. — Владимир покрутил пустой стакан, разглядывая его через очки. — Имей мужество признать: меня «ушли». Что ж, бывает. Турнули. Накололи. Кинули. Воспользовались моими разработками и помахали ручкой.

— Мы… наша фирма… то есть шеф не хочет скандала, — слова давались с трудом. — Доказать авторство тебе будет очень трудно, сам понимаешь… Но мы не хотим лишних скандалов. Мне поручили предложить тебе… некоторую сумму…

Алекс черкнул в блокноте, вырвал листок, показал Владимиру и чиркнул золотой зажигалкой. Крупная сумма, очень крупная. Сам он получал в год куда меньше.

Вольдемар усмехнулся — криво, болезненно. Понятно, что ему неприятен сам факт встречи, предложение денег, унизительный обмен. Когда-нибудь, правда, могла выплыть зловонной кучкой, обгадив имидж законных владельцев «Полной реальности», а потому Лагода не остановился бы и перед физическим устранением Терновича.

— Ты уже нашел себе другое место?

Каменов не знал, о чем говорить, и ковырялся вилкой в паштете. Это позволяло не поднимать глаза.

— Да, — Володька, гений, вундеркинд, золотая голова класса, победитель всевозможных олимпиад, по-прежнему чему-то усмехался, — не переживай, я приму ваше… щедрое предложение. Передай Лагоде, если не струсишь, что зря он потерял такую голову, как моя… Я сейчас работаю над психологией саморазвивающихся систем — юнитов — в условиях «Полной реальности». И еще над некоторыми проектами, относящимися к сфере военных разработок. Тебя это, конечно, не касается.

Алекс вспыхнул, но сдержался. Вольдемар был обижен, и Каменов не вправе был ожидать от него любезности и дружелюбия. Да, говорили, что Тернович теперь работает на ВПК. Собственно, потому прямолинейный, воспитанный на традициях начала девяностых прошлого века Лагода и не рискнул разобраться с автором «Полной реальности» в меру собственной небогатой фантазии. Решил откупиться. Слава Богу, Володька, кажется, был не против. На секунду Алекса кольнула зависть: Тернович придумает еще много чего, а он, Каменов, даже близко стоять не будет…

Вольдемар усмехнулся, будто прочитав его мысли:

— О'кеу, друг. Я все понимаю.

Он отставил стакан, встал, сверкнув стеклами очков, и спокойно пошел по дорожке летнего зала, мимо пальм и кактусов. В заходящих лучах солнца он на секунду показался Алексею Мефистофелем, одержавшим очередную победу над хитромудрым Фаустом.

Каменов ощутил привкус иголок на языке.

— Значит, мир? — крикнул он вслед Терновичу.

— Мир, — обернулся Вольдемар. — Если что, звони, помогу.

Каменов остался за столиком. Глядя на удаляющийся силуэт, он подумал, что с началом взрослой жизни рушится мальчишечья дружба, уходит юношеский максимализм и вера во все хорошее, доброе, светлое, вечное… Вечным не бывает ничто. Тем более, дружба. «Так уж устроен мир», — подумал Каменов и прикурил от золотой зажигалки.

Монстр атаковал, и стало ясно, что долго не продержаться. Симулятор запаха выворачивал наизнанку. Укрывшись за камнем, Алекс Завоеватель, Победитель и прочая, прочая пытался сдержать усиливающиеся атаки чужеземного киллера-мутанта.

Каменов синхронизировал игровое время с реальным и набрал заветный номер.

— Вольдемар, а, Вольдемар!

— Чего?

— С меня… ну, сколько, сам скажешь! Только помоги, а?

— Ну?

— Коды на «Юнифор» помнишь?

— Помню, конечно.

— На троекратное усиление… Ах, черт! У меня жизнь почти на нуле!

— Троекратное усиление, гм…

— Вольдемар!.. Володька! Володенька! Мы же вместе учились! Помоги, а?! Будь человеком! Мы же все разрешили! Мы уже пять раз водку пили с тех пор! Я же год не сохранялся!!! У меня, черт побери, виртуальный ребенок родился!

— Какой-какой?!

— Ненастоящий, но все равно жалко! А тут из-за какой-то драной кошки-переростка… А-а, гад!!!

— Помочь, говоришь… Ладно. Кстати, ты в курсе, что кроме «троекратного», на «Юнифоре» есть код «бессмертия»? Только он синхронизатор отключает, учти. Небольшая недора…

— Да ну?! И ты молчал? — Алексу было не до технических подробностей. — Говори! Говори, сука, он же замочит меня! Год насмарку! Чего молчишь, чмо?!! Го…

— «Агасфер». Английскими буквами.

— О, блин…

Едва Каменов успел набрать на виртуале заветный код, как по голове пришелся удар стальными когтями. И — ничего. Жив. Каменов потрогал голову и усмехнулся.

Озадаченный тигрокрыс недоуменно пялился на неуязвимого противника.

— Что, не ожидал, гад? — ехидно прищурился Каменов. — Вольдемарушка, спасибо, гений ты наш. Вот что значит настоящий верный друг, — пропел он, примериваясь секирой к башке чудовища. — Бывай.

— Прощай.

Он давно забыл свое имя, ничего не значащее здесь, где за тысячи лет сменились языки и народы, и называл себя именем, некогда что-то значащим в ином, чужом, далеком мире — Агасфер.

Ему завидовали. Завидовали враги, завидовали соратники, не завидовали только мудрые — те, которые, возможно, понимали, что его вечность означает все лишь невозможность вернуться назад, в истинный мир. Но втайне, наверное, завидовали и они. Ибо понять до конца его не мог никто в этой все более и более самостоятельной, но все-таки искусственной Вселенной.

Оставалось только бездумно цитировать: «Участи моей страшнее не было, и нет, и быть не может…»

Войны надоели, власть надоела, внимание надоело. В прах превратились все его жены, дети и правнуки, а сменявшие друг друга на троне представители порожденных им династий давным-давно отнесли прародителя к числу мифов. Но если не воспринимать жен, детей и давно умерших правнуков как живых созданий — тогда еще страшней. Страшно жить среди бездушных «квази», без надежды увидеть когда-нибудь настоящих людей. Он все больше думал о тех, со «страховкой», которые кинулись в игру за секунду до смерти. Много ли они жили, поняв, что от живых, взаправдашних людей отделяет бесконечность? Но они не знали кода, гарантирующего бессмертие, и могли вынырнуть обратно в жизнь за несколько секунд до столкновения лайнера с землей… Однако постепенно и эти мысли нивелировались, потому что старые воспоминания застилало пеленой… Однажды он так и не смог ответить себе, а была ли она, прошлая жизнь? «Не так ли и с Агасфером?» — думалось ему иногда.

Иногда он вспоминал, как его звали тысячи лет назад, и тогда перед глазами пурпурной рекламой вспыхивала безумная надежда. Понял ли Тернович, что он сделал? Ужаснулся, опомнился через мгновение, бросился исправлять последствия своего порыва? Тот, кого называли Алексеем Каменовым, надеялся, что Владимир однажды пощадит его и отключит от игры, вернет в реальный мир…

«Вольдемар, Вольдемар… — думалось Агасферу. — Твое имя отдается в памяти проклятьем… Ты же простишь, Вольдемар, ты же посмеялся, но сразу понял… И ты всегда был добр и умел прощать… Ты же человек, Вольдемар… Ты уже сбегаешь по лестнице, садишься в машину… Я в ногах у тебя буду валяться, только скажи — ведь ты спешишь, ты гонишь на красный свет, не дожидаясь, когда вспыхнет зеленый, ты подрезаешь спокойных и смертных автолюбителей в том мире, где минуты растягиваются в геологические эпохи, едешь, чтобы выдернуть меня из этого квазиада, квазичистилища… А если ты изменился, Вольдемар? А если ты все просчитал? А если тебе слишком важен твой новый, говорят, военный — из сферы психологии — проект? А если ты наслаждаешься такой невинной, изящной местью? А если ты пьешь спокойно кофе и неторопливо стряхиваешь пепел в серебро и хрусталь… Ах, да, ты не куришь, за эти тысячелетия все забываешь, стираются черты, пропадают лица… А если ты просто не понял, что совершил? Здесь пройдут тысячелетия, а в настоящем мире секундная стрелка сделает свой первый шажок. И сколько таких шажков там, за гранью существующего и сиюминутного, потребуется, чтобы свести с ума и растворить в безумии память о том, что это все — квази, квази, квази, а истинная жизнь замерла где-то вне. Вне чего? И столько таких шажков пройдет до спасения и воскресения? Какой каламбур — до воскресения! Его еще надо пережить».