Большинство из назначенных на службу в систему репатриации около 8 тысяч строевых офицеров и политработников относились к этой работе безразлично и без желания, не имели никакого опыта. Некоторые из них огульно обвиняли всех репатриантов в измене Родине, запугивали их тяжкими наказаниями, изымали ценные вещи, пьянствовали, принуждали женщин к сожительству. Все это угнетало и подавляло репатриантов. Имелось несколько случаев побегов из лагерей и самоубийств, особенно из среды военнопленных. Лишь за сентябрь 1945 г. по всем лагерям зоны отмечалось 28 самоубийств. В оставленных записках они осознавали свою реальную или мнимую вину перед Родиной в тяжкий для нее период.
Так, в лагере № 357 бывшая военнопленная фельдшер 686-го отдельного медсанбата 276 стрелковой дивизии Зовина Е.А., повесилась, оставив записку, адресованную своей подруге Новиковой М.П., проживавшей в с. Лошковна в Кировоградской области. В записке она писала: «Я не могу простить себе моего идиотского отношения к родине в такой тяжелый период, когда наша страна, только что закончив войну с проклятой Германией, воюет с Японией. Если я помру, то прошу похоронить меня одетой. Родным моим передайте привет и прошу не издеваться над ними, так как они преданы Советской власти и правительству. Девушки, другого исхода у меня нет кроме смерти, так как я опозорилась перед всеми медиками, поставила себя в виде нищей. Я поняла, что я сделала большую ошибку перед родиной, но исправить ее уже поздно. Собаке — собачья смерть». В служебном отчете работника по репатриации этот случай комментируется так: «В чем ее вина перед Родиной — выяснить не удалось. Но несомненно, что это явилось результатом нечуткого отношения к ней работников лагеря».
В знак протеста против произвола и угроз расправой на родине отдельных работников проверочно-фильтрационных комиссий и «СМЕРШ», а также из-за недовольства господствующим в СССР сталинским режимом некоторая часть репатриантов отказывалась возвращаться домой. Так, Полевая А.М. из лагеря N 218 говорила: «Я не жалею, что побывала в Германии. Здесь я приобрела одежду, часы и увидела западно-европейскую культуру, которую в России не увидишь. Я бы с большим удовольствием осталась жить в Германии». О зверствах немцев она отмечала, что «они убивали тех, кто боролся против них. Я им ничего такого не сделала и они меня не тронули». Репатриант лагеря № 211 Колодяжный Ф.Т., раскулаченный в свое время по ст.58 УК РСФСР, говорил: «На родину я никогда не поеду. Германия — это моя освободительница».
Особенно подавленное настроение отмечалось у репатриантов из Прибалтики и западных областей Украины. На вопрос офицера по репатриации простой малограмотной украинской девушке, почему она не хочет возвращаться домой, последовал такой ответ: «А чего я туда пойду, там нэма демократии». Но, что такое «демократия», ответить она затруднилась. Один украинский парень в беседе спросил офицера, знает ли он, кто такой Бандера. На ответ офицера, что Бандера — это бандит, помогавший немцам, а сейчас агитирует украинцев не возвращаться на родину, парень, подумав, ответил: «А може ж и ни?».
В первые недели после окончания войны многие репатрианты занялись бандитизмом и грабежами. Они считали своим правом мстить немцам за страдания в плену и на тяжелых работах. «Считалось обычным явлением, — отмечалось в отчете одного из работников по репатриации, — остановить немца, отобрать у него велосипед, часы или же зайти к нему в дом, взять личную одежду — это делали даже девушки».
Не в лучшем положении находились и иностранные репатрианты, собранные в лагерях № 211 и 226, и именовавшиеся «спецконтингентом». Вот что установила комиссия, проверявшая эти лагеря: «Только в начале 1946 г. обращено внимание и отменен тюремный режим в лагерях № 211 и 226. Там держали в закрытых камерах, находились в помещении тюрьмы, на прогулку 30 минут, запрещали разговаривать — после этого давали газеты, игры, худ. самодеятельность. После уменьшалось количество самоубийств и попыток к побегам. В последний период они получали из своих стран литературу, размещались обособленно. Каждая нация избирала свою администрацию, полицейских. Отношение вежливое, кормили по норме № 2, оставляли хорошие отзывы и благодарности».
По результатам проверки девяти лагерей для советских и зарубежных репатриантов Главнокомандующий ГСОВГ маршал Жуков подписал приказ № 011 от 19 июня 1945 г. В нем отмечались многочисленные случаи безобразного отношения к репатриантам со стороны ряда должностных лиц. Начальникам тыла 8-й гвардейской армии генерал-майору Похазникову и 33-й армии генерал-майору Плетнеру были вынесены выговоры. В новом приказе № 082 от 23 августа 1945 г. Жуков потребовал во всех армейских лагерях создать 30-суточный запас продовольствия, два раза в день репатриантам выдавать горячую пищу, создать отдельные детские кухни и обеспечить их молочными продуктами и белым хлебом.
К репатриируемым советским гражданам и прежде всего к военнопленным особый интерес, естественно, проявляли органы НКВД/МВД. По распоряжению генерал-полковника Серова для «фильтрации» советских граждан при каждом лагере создавались проверочно-фильтрационные команды (ПФК) численностью от 30 до 50 человек каждая. Особенно тщательно они проверяли и изымали из основной массы репатриантов бывших военнопленных, которые служили в национальных легионах и войсках РОА на стороне вермахта. Имея неограниченную и неконтролируемую власть над судьбами репатриантов, сотрудники контрразведки нередко входили в конфликт с военными комендантами лагерей. Часто реальные или надуманные сведения о массовых арестах в лагерях советской зоны доходили до советских репатриантов, находившихся в западных зонах, что также создавало немалые трудности в принятии ими решения вернуться на родину.
С капитуляцией Германии репатриация из области внутрифронтовой работы стала международно-политической проблемой. Нужны были такие международно-правовые акты, которые регулировали бы процесс репатриации и направляли ее в законное русло. Это было особенно важно в связи с тем, в частности, что десятки тысяч граждан разных стран, включая и СССР, сотрудничали с немецкими оккупантами, воевали на их стороне и совершали военные преступления, и поэтому, а также по другим причинам, добровольно возвращаться на родину не желали. Женщины с этой целью выходили замуж за немцев. Отдел репатриации СВАГ в 1948 году по этому поводу писал: «Благодаря недооценке политического значения своевременного возвращения на Родину и слабого контроля за работой органов немецкого самоуправления со стороны отдельных комендантов городов, начиная с мая 1945 года по декабрь 1947 года, вступили в брак с немцами 67 советских женщин, которые сейчас имеют по 2–3 детей. Документы о вступлении в брак оформлены немецкими органами»[247].
С образованием СВАГ в ее структуре было создано специальное Управление репатриации, которое совместно с армейскими органами по репатриации создавало на территории Восточной Германии все новые лагеря для приема репатриантов. Из-за наплыва огромных масс репатриантов и нехватки железнодорожных вагонов 23 июня 1945 года военный совет фронта принял решение физически здоровых граждан направлять пешком через Польшу до границы Советского Союза, что составляло 850–900 км. Однако после выхода нескольких колонн стала ясна невозможность решить проблему подобным путем. Поэтому с 3 июля 1945 года была организована перевозка репатриантов железнодорожным и автомобильным транспортом.
Основополагающим документом, которым должны были руководствоваться все органы, ведавшие репатриацией советских граждан, стала упомянутая выше директива «О порядке приема, материального обеспечения и перевозки бывших военнопленных и советских граждан», утвержденная 31 января 1945 года начальником тыла Красной Армии генералом армии А.В. Хрулевым и заместителем Уполномоченного СНК СССР генерал-лейтенантом К.Д. Голубевым. В ней, в частности, предлагалось в сборно-пересыльных пунктах советским гражданам выдавать продовольствие по норме № 4, а в пути следования по норме № 3. После проверки освобожденных советских граждан направлять: а) бывших военнослужащих (рядовых и сержантов), не вызывающих подозрения, в армейские и фронтовые части. Служивших в германской армии власовцев, полицейских и других — в спецлагеря по указанию НКВД для дальнейшей проверки; б) весь офицерский состав Красной Армии направлять в спецлагеря НКВД немедленно после регистрации; в) лиц призывного возраста вне подозрения — во фронтовые запасные части тыла, непризывного возраста и женщин, — как правило, в места постоянного жительства, запретив въезд в Москву, Ленинград и Киев; г) жители пограничных областей следовали в места их постоянного жительства только после прохождения проверочно-фильтрационных пунктов НКВД в этих областях[248].
