Демескос разительно переменился в лице и вопросительно уставился на Стоуна.

– Не понимаю о чём вы, Миллер?

– На последних выборах русские не показали единого мнения в отношении партий и кандидатов. И вообще показали низкую явку. А нам нужно, чтобы у этой части электората проявилась более или менее единая позиция. Понятно близкая нам позиция. И чтобы активность русских на выборах была значительно выше. Ваш кандидат Паниотис тут вряд ли поможет, нам нужно, чтобы своё влияние на голоса русских оказали лично вы.

– Я не имею никакого отношения к русским! С чего вы это взяли? Да, некоторое время назад в моей корпорации часть менеджмента была русского происхождения. Но это абсолютно ленивые немотивированные люди, о которых я наконец-то избавился!

– Но вы же сам русский?

– Кто вам это сказал? Мой отец имел польские корни, мать была еврейкой. Да, они родились в Советской России, но всю жизнь выдавливали из себя мерзкий «совок». Я родился на территории Германии, образование получал в Лондоне, жил на Кипре, женат на гречанке и мои дети граждане республики. Я не русский! И никаких дел с ними иметь не хочу!

Стоун выслушал эту тираду с удовольствием. Есть зацепка! Только с другой стороны. И он перешёл на шёпот.

– Тогда откровенность за откровенность, господин Демескос. Я всего лишь прощупывал ваше отношение к диаспоре. Мы догадывались о ваших настроениях, просто решили убедиться. Ведь на самом деле нам к чёрту не нужен русский электорат. Как вы верно заметили, это ленивые немотивированные люди. Мы знали, что вы порвали все связи с этими мерзавцами. А правда состоит в том, что правительство в перспективе хочет избавиться от русских на острове. Закрытые опросы показывают, что коренные жители страны, и конечно, все европейски образованные граждане не выносят присутствия русских. Греко-киприоты привыкли к соседству с турками, те хотя бы компактно расселились на севере и не маячат в поле зрения. А вот вездесущие русские живут среди нас, внедрились в наше общество, паразитируют и злоупотребляют своим положением…

– Остановитесь, Миллер, вы тратите своё и моё время. Ещё раз повторяю, я не имею никакого отношения к русским. Не больше, чем к британцам, живущим на острове. Для меня это такая же безликая масса, как всякий, кто живёт на Кипре. Я не знаю персонально ни одного русского киприота. С чего вы вообще взяли, что я русский, мне не знаком даже их язык!

И тут Стоун сделал импульсивный, необдуманный жест. Хотя самому ему показалось, что он лихо пошёл ва-банк. Резко встав и перегнувшись через стол, он сказал страшным хриплым голосом, по-русски не на русском языке а именно по-русски:

– Антошка! Не п..ди, сучонок! Язык он не знает! Хочешь в большую политику работай с нами. Хочешь сохранить свой сраный бизнес работай с нами. Хочешь сохранить вообще свою жизнь работай с нами. У тебя уже нет выбора с этого момента.

Из присутствующих эту тираду понял только Антонис Демескос.

Паниотис продолжал на всякий случай глупо улыбаться.

Костас, хоть и не понял, что было сказано его партнёром, но прекрасно догадался, что это было сказано на русском, причём сказано носителем языка. И в эту секунду он тоже удивлённо глазел на Стоуна.

Демескос вжался в кресло. Выражение его лица прекрасно иллюстрировало бы статью «Паника» в Википедии.

Стоун наслаждался эффектом. Впрочем, недолго. Через несколько секунд Демескос закричал «Охрана!» Но ничего не произошло. Паника хозяина стала нарастать, он не замечал, что под воздействием шока стал звать своих телохранителей на русском языке. Первым сообразил, что происходит Паниотис. Он вполголоса предположил-предложил боссу греческое слово «филака» – охранник. Демескос спохватился и закричал уже на греческом.

Стоун понял, что совершил ошибку, ва-банк не удался. Он смягчил интонации и вернулся к английскому.

– Господин Демескос, сейчас вы совершаете ошибку. Вы заинтересованы в нас, так же как и мы в вас. Ваши заигрывания со штабом оппозиции и дублирующим кандидатом нам известны и потому бесперспективны.

– Я не знаю, кто вы, но выметайтесь из моего дома! Если правящая партия прибегает к таким методам и к таким личностям, то нам не по пути. Я буду разговаривать с прокурором, он мой хороший знакомый, на предмет законности ваших методов. Прошу вас больше не связываться со мной, не звонить и не писать. Что до ваших угроз, вы, идиоты, не понимаете, с кем столкнулись. Два охранника уже стояли на террасе по обе стороны от гостей, один демонстративно держал руку на кобуре. Уходя Стоун увидел сообщение от Керима: «Прокурор республики Тео Андреас». Молодец, аналитик, быстро сообразил, как обезопаситься. Стоун повернулся и бросил напоследок Демескосу:

– Если старина Тео имеет для вас такой авторитет, мы поговорим с ним. Может он убедит вас сотрудничать с нами. Взвесьте всё ещё раз, несколько дней у вас в запасе есть.

***

Первые несколько километров обратно ехали молча. Удирали с места катастрофы. Костас соблюдал субординацию и не задавал никаких вопросов, но его напряжение было очевидным. Он даже не смотрел в боковое зеркало со стороны пассажира, настолько боялся повернуть голову в направлении Стоуна.

– Останови, дико хочется курить.

Встали на обочине шоссе, Стоун вышел и закурил, отвернувшись в поле. Давно, очень давно он не использовал рот для произношения русских слов. Хотя говорил на нём всю первую половину жизни. Последний раз это было где-то в Норильске. Где и зачем? Ах да, выкуривали тех бородачей. Группа Стоуна проверяла сектор вдоль Енисея высоко по течению. Интересные места: если остановиться и перестать хрустеть снегом, то наступает неземная тишина, которая никак не вяжется с огромным простором. Мозг не понимает, как в таком большом объёме видимого глазом пространства не может возникнуть ни единого звука. И всё же они почувствовали, что где-то неподалёку есть люди. Те, кого они искали, выжившие. У берега, чуть покосившись, стоял вмёрзший в чёрный лёд корабль. Грязный снег на палубе был местами вытоптан, но непонятно как давно. Следы крупные, мужская особь, может не одна. Группа Стоуна молча и не спеша обошла верхнюю палубу, стали спускаться в трюм, но тут у него возникло интуитивное чувство засады. Он безмолвным знаком остановил бойцов, открыл единственную дверь вниз, в темноту. И рискнул. Крикнул по-русски: «Мужики! Есть кто? Мы с Уренгоя идём!». Секунд десять висела та самая сибирская тишина. И вдруг что-то скрипнуло металлом, и из проёма вышли два бородатых мужика. Похожие друг на друга, братья или отец с сыном. У них было по охотничьему ружью и пять секунд на оценку ситуации. Но они потратили их на разглядывание Стоуна и его необычных «уренгойцев», среди которых был и негр, между прочим. Они вышли из темноты на свет, и глаза подвели их. Глаза и доверчивость. Через пять секунд оба были убиты. Бойцы Стоуна потом подозрительно на него косились, и он решил больше не говорить на языке своей юности.

Также подозрительно смотрел, наверное, сейчас ему в спину Костас, сидя внутри автомобиля. Стоун докурил, усмехнулся в пустоту, резко обернулся, но не поймал взгляда своего напарника. Тот с каменным лицом смотрел вдаль шоссе. Стоун сымитировал дикий русский акцент и ту самую страшную интонацию, которую применил в доме Демескоса:

– Эй, как сам? Чего такой унылый? Хочешь меня о чем-то спросить? Не русский ли я? Успокойся, я украинец. Один-один, не так ли, грек?

Костас оценил шутку, улыбнулся и заметно расслабился.

– Стоун, вы уже второй за сегодня человек, который упорно не хочет быть русским. Что будем делать?

– Не знаю, пока отвези меня на квартиру. Соберёмся на планёрку завтра, с твоими друзьями-аналитиками. Чего-то они не звонят. Тоже, наверное, перепугались? Или до сих пор слушают нас через эту штуку? Алё, Керим, если ты там не помер от страха и если слышишь меня собираемся завтра в девять.

Смартфон молчал. Никто их уже не слушал.

***

На следующее утро собрались уже всем составом бюро. Аналитики, впрочем, коллективно молчали. Но если раньше в них чувствовались отстраненность и некоторый страх перед головорезом Стоуном, то теперь было ещё и что-то вроде уважительных взглядов. Теперь они знали тайну своего руководителя. И хотя это было необязательно, Керим выступил с преамбулой от лица своего отдела.