- Андрей Юхимович! вы? что случилось, что с вами? как это вы умудрились разбить окно? Может, что с коровами? так я сейчас же оденусь, подождите секунду. - И Марьянка бросилась вглубь комнаты, не закрыв окно.

- Да нет, Марянка, все хорошо. Никуда тебе собираться не нужно. Я так... в гости к тебе пришел...пустишь?

- В гости? - изумилась Марьянка. - Какие такие гости в половине второго ночи, помилуйте, Андрей Юхимович! Приходите завтра днем, с радостью примем!

Она вернулась к окну, которое Юхимович лихорадочно пытался открыть, хаотически нажимая на крючки и задвижки, и она в свою очередь пыталась воспрепятствовать этому.

- Пусти! Люба ты мне! - как дикий зверь рычал Юхимович. - Орден обмыть требуется, иначе я сорву с твоей груди этот орден.

Половина окна уже треснула, и Андрей Юхимович одной ногой достиг цели. Марьянка заверещала. Проснулась мать. Мать сразу приступила к обороне при помощи громкого, певучего украинского голоса:

- Спасите, помогите, убивают, насилуют! Люди добрые, не оставьте в беде сироту мою! - кричала она, выйдя на крыльцо.

Но Марьянка уже оказалась в крепких объятиях секретаря парткома: он задирал на ней сорочку и цепкими пальцами нащупал запретное место. Марьянка как бы замерла на мгновение, а потом со всей силой стукнула его коленкой в промежность. Юхимович взвыл и присел на корточки. В это время мать вернулась с кочергой и трижды поцеловала его этим предметом по голове. Нечего было и думать о том, чтобы завладеть Марьянкой. Создались такие условия: только ретироваться. Юхимович от страшной обиды позеленел и принял решение удалиться через окно под ударами кочерги и скалки, которую откуда-то извлекла Марьянка.

- Да будет вам, ссыкухи окаянные. Ты, Марьянка, еще пожалеешь об этом. Я к тебе со всей душой, а ты...ну погоди Ищейка!

- Не Ищейка, а Ищенко, - сказала Марьянка, награждая его скалкой по хребту. Андрей Юхимович ускорил свое бегство через окно и сильно, до крови порезал ногу выше щиколотки и во всю длину распорол штанину. Молодец шофер почувствовал опасность, у него уже был опыт: его начальник тоже не брезговал прекрасным полом, быстро завел мотор и подъехал под самое окно, открыл дверцу, а как только Юхимович заполз, рванул с места, как испуганный зверь. Все. Компания по овладению Марьянкой была бесславно окончена. Шофер снова оказался на высоте. Он ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. А молча отвез Юхимовича домой, помог ему выйти из машины и открыть дом. Одарка так громко храпела, что паутина, освещенная ночником, колыхалась, как от ветра.

Расстроенный Юхимович отпустил шофера кивком головы, сплюнул, не доходя туалета, и выругался матом. Он потерпел первое поражение за последние несколько лет. Он мучительно думал, что делать: простить или отомстить, но ничего не мог придумать и решил, что утро вечера мудренее и, не раздеваясь, завалился на кровать, но в другой комнате, подальше от надоевшей ему супруги Одарки.

13

Андрей Юхимович вышел на работу очень поздно. Колхозный двор уже подмели, подчистили и убрали остатки пищи, в том числе и той, что вышла через рот у многих вчерашних гостей, уборщица заканчивала влажную уборку его кабинета.

Она встретила Юхимовича с ухмылкой, долго крутила хвостом, явно ожидая, что Юхимович что-то ей скажет. Но Юхимович молчал, как партизан.

- Ну что, - не выдержала она, - как ночь провели, Андрей Юхимович? Я утром иду на работу, смотрю: у Ищенков окно разбито, дай, думаю, зайду, а вдруг тама все мертвые лежат? А мать Марьянки такое мне наговорила - уши не могут такое принять...как так? Только намедни меня обымал и тут, эх, мужики! все вы одинаковы.

- Заткнись, не твое это дело, - наставительным тоном сказал Юхимович и бросил портфель на стол, а сам решительно направился в кабинет председателя, чтобы согласовать с ним дату проведения собрания всех колхозников, членов и не членов партии в связи с выдающимся событием - награждением колхоза орденом великого Ленина.

Председатель уже сидел на месте и держал трубку у левого уха. Он даже не взглянул на Юхимовича и продолжал давать накачку бригадиру Пилипенко за то, что у того тракторист бросил трактор в поле, из которого несознательные колхозники полностью выкачали солярку и приступили к демонтажу путем отвинчивания гаек и контргаек.

- Да брось ты болтать так долго, - насупился Юхимович, - тут дело не терпит, политическое дело, понимаешь, а ты со своими гайками да контргайками голову себе морочишь.

Тарас Харитонович только взглянул на него и еще добрых пять минут продолжил накачку. Юхимович поднялся было, но председатель повелительным жестом дал ему понять, чтоб он остался.

- Ты, что натворил сегодня ночью, бугай некастрированный? - спросил он, не поднимаясь как прежде и не подавая ему руки. - Да за такие вещи из партии надо гнать. Тебя могут лишить партийного билета.

- Что, что, что? Меня?! Это меня-то, Андрея Юхимовича, которого заключал в свои объятия сам Леонид Ильич!? Ну, ты сказал, как в миску плюнул, ха! Подумаешь, шмакодявка какая-то и я, Андрей Юхимович. Разве можно так сделать, чтобы меня, Андрея Юхимовича, за какой-то пустяк, из-за девчонки, к которой я даже не притронулся, - из партии исключили? Нет, такого быть не может. Я только ее один раз по запретному месту погладил, она аж замерла от удовольствия, - смачно говорил Юхимович, не замечая, как у Тараса Харитоновича кровью наливаются глаза.- С кем тогда партия останется? Ну, скажи, разве может быть такое?

- Может!

- Нет, не может!

- Нет, может.

- Нет, не может.

- Поспорим?

- Давай!

- На что?

- На ящик коньяка, на два ящика.

- Хоть на пять, - сказал председатель.

- Давай на два, - сказал Юхимович для большей уверенности и реальности спора.

- Тогда по рукам, - согласился председатель.

Андрей Юхимович протянул руку. Что было в этом пожатии, Андрей Юхимович не чувствовал, так же как не давал себе отчета в том, что делает, когда направлялся к дому Марьянки.

На следующий день Марьянку куда-то вызвали, Юхимович не знал, куда, знал только, что вызвали, - она вернулась вечером на машине председателя, а спустя еще недельку, в Николаевку приехал старичок, такой вежливый, тихий, скромный, член партийной комиссии обкома партии. С каким-то особенным почтением он здоровался с Андреем Юхимовичем, передал привет от самого Леонида Ильича. Все это было в присутствии председателя. Председатель морщился, завидовал славе своего парторга, но дипломатично молчал.

- Моя фамилия Прутынь Василь Иванович. Приехал к вам по пустяковому поводу. Ваша колхозница пожаловалась, что вы ей окно разбили, видать в щечку поцеловать пытались, но с кем не бывает, пока мы молоды. Важно, что не произошло главного - дефлорации...

- А что это такое? - полюбопытствовал Юхимович.

- Ну, это медицинский термин, означающий, что она, эта Марьянка, как была, так и осталась девушкой. Вы, видать, пожалели ее и правильно сделали, ибо в противном случае, вас могли очень строго наказать. Все же партия, хоть и правящая партия, но она старается соблюдать законы. А закон об изнасиловании очень строг. Он, кажись, второй после закона об измене Родине. За изнасилование дают пятнашку, то есть пятнадцать лет. Но в данном конкретном случае вас только немного пожурят. Леонид Ильич человек добрый, симпатичный, один взмах бровей весь прекрасный пол в трепет приводит. Я задам вам несколько вопросов, стараясь не утомлять вас и не задерживать. Работы, конечно, у вас много: колхоз имени вождя мировой революции у нас передовой в области. И тут ваша неоценимая заслуга.

Прутынь задавал короткие вопросы, долго писал, и милая беседа в дружеском тоне растянулась на три часа. Старичок вежливо раскланялся и уехал. Все! крышка захлопнулась. Юхимовича никто больше не беспокоил. Председатель больше не напоминал об этой истории. Даже Марьянка стала с ним здороваться, но как-то суховато с опущенными долу глазами и на вопрос Юхимовича: как настроение, коротко отвечала: хорошо и старалась скрыться. "Стыдно ей, роскишница поганая. Надо было ее почать. Но время еще впереди. Я должен опередить этого Тараса Харитоновича. Он и так уж всех почти перепробовал, а ведь старше меня на целых восемь лет. Видать, его больше уважают, чем меня. Несправедливо это".