Запойный препод нарисовался в школе аж в следующий понедельник. И начал у нас урок с поучительной речи: мол, поскольку он несколько дней проболел, нам теперь предстоит с удвоенной энергией наверстывать упущенное за это время.

— Ты только на него погляди: точно хроник! — прошептал мне Сева.

Что ж, я и сам прекрасно видел нездоровую бледность учительской физиономии, еще и порезанной в двух местах — видимо, при бритье. Впечатление складывалось, будто бы кожу на ней долго мяли, а расправить потом не удосужились: и так, значит, сойдет… Пробор был зачесан неровно, «ступенькой», а огромный узел галстука съехал набок.

— Ах, как мы все сочувствуем! — отреагировал тут Смола на менторский монолог. — Кстати, недуг-то как точно назывался? Случаем, не белая горячка?

— Асмолов! — осипше рявкнул физик и сжал руки в кулаки. — Да как ты… Такое! Забыл, что тебя только из милости?..

— Вячеслав Васильевич, а вы-то сами не забыли, где мы на ноябрьские с вами встречались? — тут же грудью бросился на защиту Валерки сидевший рядом со мной Бельчонок.

— Как? Где? Ничего не понял… — действительно не понял Лужкин.

— А возле магазина продуктового в Стражном, — пояснил Сева. — Вид у вас тогда, конечно, был… Ммм… Неординарный… Кстати, тетя моя вас, оказывается, хорошо знает. Красухина. Припоминаете?.. В общем, про недуги, — закончил Сева. — Не к лицу врать-то бы…

Физик тупо молчал, безвольно разжав кулаки, и его вытянувшаяся физиономия потихоньку принимала уж и вовсе алебастровый оттенок.

Так и не найдя, что в данной ситуации ответить, Славик потоптался безмолвно возле своего стола и медленно пошел к доске — записывать название новой темы. Руки у Лужкина дрожали, мел выпадал из непослушных пальцев, крошился, пачкал пиджак… В итоге на доске появились неразборчивые каракули, которые их автор быстренько изничтожил влажной ватной подушечкой и вызвал к доске Таньку Дедову. Каллиграфическим почерком отличница вывела на грифельной поверхности учебные вопросы, сняв похмельную проблему. Но — только одну.

В тот день Славик себя прямо превзошел. Нестыковки в объяснениях сыпались из его уст, как рубли и трешки в винно-водочный отдел накануне праздника. А сидящий на первой парте Валерка после урока клялся, что хотя препод, похоже, вылил на себя перед уроком минимум полпузырька «Шипра», сивушного перегара заглушить все-таки не смог.

— М-да-а-а… Жалкое зрелище. Хотя и вполне жизненное: с кем не бывает… — вдруг пожалел физика Валентин. — «Ея же и монаси приемлют…»

— Но не в таких дозах, — возразил Данченко.

— А вспомни-ка, как мы все летом, на Севкино шестнадцатилетие…

Вспомнить, действительно, было что. Хотя бы, как именинник, напившийся в тот день впервые в жизни, сидя на лавочке в городском саду, орал всем проходившим мимо девушкам: «Ком цу мир!» Или про самого Данченко, решившего, после малого облегчения, «обратным путем» очистить и желудок. Сережка засунул в рот два пальца, я же, из благих побуждений, попытался тогда помочь другу и чуть ли не затолкал ему в горло весь кулак. А Смолу мы, к концу вечера, вообще на одной из аллей сада потеряли…

Своим чередом шло неподвластное человеку время. На какой-то период в наших отношениях с горе-учителем установилось неустойчивое равновесие. Он больше «не прогуливал», никого с уроков не гнал. Мы — скептически слушали его сумбурные выкладки материала, а потом чуть ли не всем классом консультировались у Путивлева (кроме одаренного техническим мышлением одноклассника, в нашем периферийном райцентре других толковых «разъяснителей» почти и не имелось). Паритет нарушил все тот же Асмолов. Дело было так…

К нам в класс, на уроке физики, вдруг заглянул Шпажник и поманил препода за дверь. Дождавшись, пока Лужкин прорысит в коридор, Смола тут же выломился со своего места и стянул с учительского стола школьный учебник, решебник и еще какой-то справочник. Затем поочередно перебросил книги через весь класс, по диагонали, на «галерку», где соседствовали Путивлев и Данченко.

— Ловите! И спрячьте!

За неимением времени ребята засунули литературу за секции батареи парового отопления под окном, позади них самих. На свою беду и к нашей неимоверной радости, физик вернулся в класс… вместе со Шпажником, который — внезапно или нет? — пожелал присутствовать на занятии. Без «подсобного материала» Лужкин его, разумеется, провалил полностью и окончательно, увязнув в противоречивых объяснениях, и к концу урока от волнений взмок. Директор, восседавший за последним столом в среднем ряду, мрачно катал по столешнице «Паркер» с золотым пером — память от заграничного турне по странам Средиземноморья. После звонка же быстро вышел из класса, на ходу бросив опущенному «светочу знаний»:

— Немедленно в мой кабинет!

На перерыве мы оживленно обсуждали произошедшее, хвалили Смолу за изобретательность и быстроту действий и надеялись, что по итогам открытого урока Шпажник примет выгодное для нас решение избавиться от Славика. И за всем этим как-то не додумались извлечь похищенное из-за батареи и перепрятать. На следующей перемене такая мысль уже оформилась, но осуществить ее мы, увы, не успели. А с началом очередного занятия, алгебры, вместе с НДП в класс примчался взбешенный Славик и толкнул гневно-обличительную речь: его, видите ли, обокрали!

Напрасно разорялся: решебника не возвращали. Однако ушлый пинкертон его сам обнаружил. Да и еще так быстро — как выпивку, нюхом учуял. Еще попытался было на Мужика с Хрящиком наехать, однако тут его НДП из класса быстренько наладила. Только самой пришлось чуть не десять минут выслушивать наши претензии к «сельскому учителю».

— Ну а я-то что могу сделать? — в итоге открестилась она. — Терпите уж…

Однако мы терпеть дальше не собирались. И так-таки подбили класс поставить подписи под жалобой Шпажнику.

Как и ожидалось, Танька Дедова подписываться отказалась — наотрез. И еще четверо из тридцати учеников. А относили коллективное сочинение — по общему решению нашей пентагруппы — Путивлев, Данченко и я. Только отдать его пришлось Раскладному, поскольку Шпажник в тот день срочно выехал в облоно.

Завуч бумагу при нас прочитал. Вздохнул, головой покачал. И посоветовал документ назад забрать, а он, мол, о нем дальше умолчит. Но мы уже закусили удила. Раскладной еще раз вздохнул и пообещал:

— Ладно, разберемся…

«Разбор полетов» состоялся назавтра. На втором уроке в наш класс нагрянули Шпажник, Раскладной, еще два завуча и НДП.

— Вы что мне тут, ультиматумы чинить вздумали? — гневно потрясал директор «подметным письмом». — Свои условия диктовать? Да вы кто такие? Молоко еще на губах не обсохло! Чего захотели: педагог им, видите ли, не по нраву! Всякое семя знай свое время! А может, завтра и меня с должности снимете? По жильцу — квартира, по горшку — крышка! Все! Нет у меня для вас другой учительской единицы! Извольте довольствоваться наличествующей! И чтоб в мыслях больше!.. Ишь взбрело: ум за разум зашло!

После сего эмоционального монолога Шпажник грозно удалился, не дав своей свите, равно и нам, даже рта раскрыть…

— Предупреждал же: боком выйдет, — сокрушался на перемене Данченко. — Оно и того… вышло…

— Ничего, — рассудил Путивлев. — Совсем уж без последствий наше бумаготворчество тоже явно не останется. А капля, известно, камень долбит.

— Смотри, как бы вперед Славик сам тебя не задолбил, — предупредил Асмолов. — Думаешь, он не поинтересовался, кто письмо носил? Эх, вот не послушали — надо было б мне…

— Как раз тебя он после этого точно бы вместе с дерьмом сожрал, — кисло усмехнувшись, возразил я.

— Хрена с два, — не согласился Валерка. — Подавился бы.

— Ладно, первый тайм мы уже отыграли… — подытожил Бельчонок. — Что день грядущий нам готовит?

Оказалось, ничего обнадеживающего. Вскоре мы ощутимо почувствовали на себе прессинг Славика, который стал активно цепляться по поводу и без повода к нашей компании. Даже на работу к родителям всех «письмоносцев» ходил, хотя тут-то уж у него мало что выгорело.