– Даже в голодовку, мыло раздавали бесплатно, – с горечью признавал Албанец.

Зарплату выдавали редко и зачастую продукцией, которую рабочие сами же и производили на предприятиях. Стало привычным явлением: ткачиха швейной фабрики пыталась обменять зарплату выданную носками на деньги; или электрик трансформаторного завода – украдкой продавал на рынке шашлычницу, которую сам сделал и которой с ним расплатились. Не получилось сразу сломать мозг у народа и затолкать в него спекуляцию, как норму. В речи появились незнакомые, отпугивающие слова: бартер, зачёты, коммерция, доллары, консенсус. Народ чувствовал их варварское происхождение и потому всегда произносил со злой иронией или пренебрежением.

На днях к Михаилу Фёдоровичу из Молдавии приехала в гости сестра Анна. Ей захотелось погулять по лесу и она упросила брата показать где он работает. И вот, Албанец взял сестру с собой на утренний обхоже. Они объезжали западный массив, раскинувшийся справой стороны трассы союзного значения Москва – Симферополь.

– Почему в машине бензином воняет? – оглядываясь назад, поинтересовалась сестра.

– Вожу с собой две канистры запаса, – пояснил Михаил Фёдорович. – Бензин урезали. Дают по десять литров на день, а сколько проедешь на них? – брат улыбнулся сестре и покрутил ручку, опуская стекло. – Сейчас проветрится. После ночи накапливается.

– Красиво! Хорошо-то как! – восторгалась Анна, рассматривая округу. – Здорово, рядом миллионный город. Ты слышишь? – неожиданно сказала Анна, жестом руки показывая, в какую сторону надо обратить внимание. – Михай, ты слышишь? – повторила она возбуждённо и наклонила голову.

Михаил Фёдорович притормозил и вытянул шею, сузил глаза, вглядываясь в сторону лесного массива на который указывала сестра, и покачал головой.

– Нет. Ничего не слышу. Может показалось?

– Ничего не показалось, – упрямилась сестра. – Я ясно слышала, там рубят.

– У нас такое стало часто, – Михаил Фёдорович, снова умолк, ловя каждый звук. – Нет. Не слышу.

– Ладно, – примирилась Анна. – Ты почему домой не приезжаешь?

– Мой дом здесь, – тихо проговорил Михаил Фёдорович.

– На родительский день я была на могиле родителей, – с тревогой в голосе заговорила сестра. – После их смерти ты ни разу не приезжал.

– Что ты от меня хочешь?

– Там родина твоих предков, – и после небольшой паузы добавила, – наконец, твоя родина.

– Мы нашей родине не нужны, – с горечью в голосе проговорил Михаил Фёдорович. – Я последний из рода Албанцев, Михай Албанец – умру на этой земле.

– Я тоже из рода Албанцев! – с вызовом в голосе сказала сестра.

– Ты мужняя жена и рожаешь не Албанцев, а… – Михаил Фёдорович запнулся, вспоминая фамилию сестры, но не вспомнив, шёпотом проговорил. – Кого ты там рожаешь?

– Брось, – примирительно сказала сестра. – За что ты его не любишь? Он мой муж.

– Я не его не люблю. Я не люблю деревенщину в нём, – едва потеплевшими глазами Албанец посмотрел на сестру.

– Не было других, – согласилась она, выдав и свою горечь, которая, по-видимому, была заткнута куда-то далеко и, вот теперь, брат выковырял её из этих глубин и Анне загрустилось. – Где твои знатные роды? Тански, Асани?

– Рази, Хрисоверги, – продолжил Михаил Фёдорович. – И многие и многие. Все кончились. Теперь наши женщины рожают детей для деревенщин.

Сестра не ответила. Они медленно окаймляли огромный массив по кругу. В долине виднелся индустриальный город, со своими кварталами высоток и трубами заводов. На одном из подъёмов, когда они пересекли опушку, и на открытом месте открылся вид на весь город, Анна спросила:

– Что это?

– Это доменные печи, – даже не взглянув, пояснил Михаил Фёдорович. – Там погиб мой сын.

– Ну, да, Славка был металлургом, – припомнила Анна.

– А ты говоришь родина. Тут моя родина. Здесь похоронен сын. В этой же земле лежит моя жена, – Михаил Фёдорович тяжело вздохнул и дрогнувшим голосом ответил: – Куда я от них поеду? Рядом с ними и упокоюсь.

Снова воцарилось молчание.

– Нет. Ты слышишь? Опять это место и снова ясно слышно – в лесу рубят.

– Не слышу.

– Вот-вот, смотри, есть дорога, – возбуждённая сестра указала на едва заметную дорогу, точно такую же по которой они ехали, протоптанную в густой траве. – Сворачивай.

– Хорошо, – согласился Михаил Фёдорович, останавливая машину и сдавая назад.

– Я отчётливо слышала, – настаивала сестра, прильнув к торпеде и внимательно всматриваясь в глубь леса. – Едь медленно по этой дороге и не разговаривай.

Они свернули и поехали, куда она указывала. Прямо перед ними открылась широкая просека. Солнце поднялось высоко и палило. Анна высунула голову в открытое окно и следила за тем, как внизу мелькает трава, как красивые лесные цветы приминаются под колёсами автомобиля, высунула руку и о ладонь стали биться метёлки ложного овса, а щека чувствовала на себе горячие лучи солнца.

– Замри! – шёпотом выпалила она и замахала рукой, показывая мимо брата. – Там рубят. Чего же ты сидишь?

– Даже если рубят, – упрямился Михаил Фёдорович, ему не хотелось покидать машину, – Что я им скажу?

– Ты же лесник? – удивилась сестра. – Поймаешь с поличным. Ты же должен пресекать незаконную вырубку леса? Может ты стал бояться нарушителей?

– Ничего я не стал, – огрызнулся брат. – У нас таких незаконных вырубок знаешь сколько? – противился Михаил Фёдорович. – У нас людей незаконно вырубают и ничего. Зарплату мне пятый месяц дровами выдают.

– Это может быть оправданием? Какой же ты хозяин?

Михаил Фёдорович покорно вышел из машины, с укором взглянув на сестру. Ему не понравилось то, что она усомнилась в его хозяйской хватке.

– Хорошо. Поймаю я их и что, по твоему уразумению, прикажешь делать?

– Не знаю, – растерялась Анна. – А что в таких случаях делают?

– В таких случаях не рубят лес, – грубо отрезал брат и направился в лес.

– Ну, не потакать же ворам? – упрямилась Анна.

Михаил Фёдорович, ловко переступая через густую траву направился к лесу. Анна осталась в машине, на всякий случай, со своей стороны подняв стекло и опустив фиксатор двери, она нагнулась и стала следить за фигурой брата. Он медленно продвигался вперёд иногда перепрыгивая, на своих длинных, тонких ногах через кусты ежевики. Раз или два спотыкался и однажды едва не упал. По движению руки Анна угадала, брат полез в карман за платком. И в ту же минуту рука брата поднялась и обтёрла лоб.

Михаил Фёдорович скрылся в зелёном массиве, и Анна тревожно осмотрелась по сторонам.

В лесу, наконец, и до его слуха долетел лёгкий стук топора.

«Не ошиблась! Надо же какой слух! – удивился он, подумав про сестру. – И всё-таки зачем я иду?»

Михаил Фёдорович охотно повернул бы в противоположную сторону, но гнали его вперёд эта презрительность и укор, которые сквозили в голосе Анны. И он решил схватить нарушителей и продемонстрировать сестре на наглядном примере в какую волокиту она их втянула. Это же будет убит весь день, а то и следующий. Нарушителей надо отвезти в милицейский участок, составить протокол, довести дело до суда, чтобы получит с них штраф и так далее и далее. А там глядишь и отпуск у сестры закончится. Он морщил лоб от этих размышлений и тихо, так, чтобы не слышно было в двух шагах, откашлялся, прочищая себе голос. Ведь предстояло орать и грозно! Михаил Фёдорович прислушался, его слух потерял стук топора.

Вдруг, глаз выхватил между оголёнными стволами деревьев движение человеческой фигуры. В ту же минуту снова раздался стук и на землю медленно, с шумом повалился большой сухой сук. Михаил Фёдорович быстро спрятался за дерево; он никак не мог предполагать, что нарушитель окажется так близко. Человеческая фигура нагнулась, подняла сук и потащила в сторону к целому вороху сложенной суши. Теперь Михаил Фёдорович отчётливо разглядел дровосека: это была женщина, голова её покрыта платком, штанины подкатаны так высоко, что открывали белёсые, словно высохшие ноги. Она двигалась медленно, собирая нарубленную сушь. Сгибалась и разгибалась с трудом и от этого движения её казались ещё более медленными. Руки, чтобы рубить, напрягались чрезмерно и от этого женщина быстро уставала. Давая отдохнуть руке, она тыкала её локтем в бок, ставя на выпирающий мосол.