Сыщик запросил формуляр на Куницына. Пятый Восточно-Сибирский стрелковый полк угодил в плен в полном составе, его канцелярия осталась в захваченном японцами Порт-Артуре. Но в Военном министерстве сумели отыскать призывное дело Кольки-куна. Выяснилось, что он был взят на службу Петергофским воинским присутствием[34]. Как лукояновский мужик оказался в Петергофе? Два дня Азвестопуло разбирался с этим вопросом. Наконец узнал, что у Куницына имелась родная сестра, которая жила в прислугах в богатой петергофской семье. Она перетащила брата к себе и устроила на железную дорогу буферным тормозным кондуктором. Вот зацепка!
Но крючок оказался пустой. На Царскосельской дороге о Куницыне ничего не слышали с тех пор, как его призвали в армию. Сестра Прасковья уволилась из прислуг еще в 1900 году и больше нигде не значилась. Адресные столы Петербурга и Петергофа дали отказные справки. Лыков призвал на помощь агентов Филиппова, благо ПСП вынудили участвовать в дознании. Сыщики обыскали Ораниенбаум, Царское Село и другие пригороды Петербурга. Поиски оказались безуспешными.
Тогда Алексей Николаевич заставил Филиппова поднять церковные книги всех петербургских храмов. Если проклятая баба вышла замуж и сменила фамилию, то обряд венчания должен быть записан. Питерцы, бранясь под нос, погрузились в муторные поиски. И опять ничего не нашли.
Параллельно Лыков, Герасимов и Филиппов договорились о совместных действиях. У ПОО и ПСП была сильная агентура: у охранников политическая, а у сыщиков уголовная. Всем негласным агентам дали приказ отыскать шайку из восьми человек. По виду из солдат, один, высокий, из матросов. Главарь отзывается на кличку Колька-кун. Люди пришли из японского плена. Вероятно, они говорили об этом окружающим или показывали сувениры, вещи из Японии. Простые мужики, бывшие пленные вряд ли сильно заботились о конспирации. К тому же они влезли в опасные политические игры. В голове атамана, судя по всему, созрела примитивная самобытная идея переустройства России. Бред, но крестьянам он явно пришелся по душе. Члены банды тянулись к своим, к мужикам. Наверняка вели пропаганду, пытались перекрестить в новую веру. Но столица и без того наполнена агитаторами! Социал-демократы пытаются подчинить себе рабочую массу, а в ее среде много вчерашних крестьян. Эсеры мутят тех же мужиков, и у них сильная аграрная программа. А еще есть анархисты, чьи идеи безвластия близки к сумбурным мыслям Кольки. Кто-то из них рано или поздно встретится с бывшими пленными, сообщит о тех партийному начальству. Тут-то агентура Герасимова и должна отследить сигнал. А если «японцы» начнут баловаться грабежами (надо же на что-то жить), их заметят люди Филиппова.
Сообразив все эти обстоятельства, коллежский советник успокоился. Восемь человек в столице, которые держатся вместе… Их поимка – вопрос времени, причем ближайшего. Никуда они не денутся.
Между тем Петербург кипел, все ближе и ближе подвигаясь к взрыву. Охранное отделение сбивалось с ног. С одной из загородных сходок не вернулся филер, утром его нашли зарезанным. Другие наружники попытались объявить забастовку, и Герасимов не без труда заставил их исполнять приказы. Уголовники тоже обнаглели: все чаще оказывали вооруженное сопротивление полиции, она несла потери. На окраинах убивали городовых. Люди стали потихоньку увольняться, опасаясь за свою жизнь. В полицейском резерве градоначальства впервые за много лет появились вакансии.
В поисках прошли две недели, и в начале августа Лыков получил сообщение из сыскной. Унтер-офицеры Восемнадцатого саперного батальона заметили агитатора, который шлялся вокруг казармы и заговаривал с выходившими оттуда солдатами. Некоторые отзывались. Унтеры сообщили офицеру, тот батальонеру, а последний догадался телефонировать Филиппову. Владимир Гаврилович установил за смутьяном наблюдение. Тот привел «хвост» в Тентелеву деревню, что за Нарвской заставой. Агитатор скрылся в жилом бараке химического завода, куда филер войти не посмел. Известно, что в таких местностях вести наблюдение невозможно: чужака сразу примечают. А полиции поблизости нет, и спросить не у кого.
На следующий день в барак под видом продавца швейных машин явился агент сыскной полиции. Пронырливый «коммивояжер» сунул нос в каждую комнату, переговорил с хозяйками и даже сумел продать одну машинку с большой рассрочкой. Всюду его встречали жены и дети, мужики были на работе. Лишь в угловую комнату первого этажа гостя не пустили, сказали, что там пусто. Продавец удивился: и бабы нет? Да, вся семья уехала в деревню на поминки, объяснили ему, вернутся через неделю, а пока комната стоит нежилая. Между тем из-под двери шел густой запах табачного дыма, как будто там курил стрелковый взвод.
Агент вернулся на Казанскую часть[35] и доложил начальству. Филиппов с Лыковым начали думать. Ясно было, что банда Кольки-куна прячется в той комнате. Как только помещаются, сукины дети? Восемь мужиков, с боевым опытом и при оружии. Попробуй-ка таких взять. Даже подобраться будет трудно: вдруг ни с того ни с сего на пустой деревенской улице появятся экипажи с полицейскими. Барак стоит на берегу речки Ольховки, кругом кусты и бурьян с человеческий рост. Чтобы поставить плотное кольцо оцепления, понадобится человек тридцать. Где взять столько подготовленных людей? В охранной команде Департамента полиции они есть, конечно, но все при деле: охраняют сановников от террористов. У Герасимова вообще двести цепных псов, самых отборных. У Владимира Гавриловича на Офицерской активных штыков меньше всего, но зато калиброванные. И сыщики решили обойтись на этот раз без жандармов.
Ближе к вечеру Алексей Николаевич приехал на лютеранское кладбище. Извозчика тут же отпустил, причем поторговался из-за пятака. Положил цветы на чью-то могилку, покручинился и двинул к станции конки, что на дальнем краю Тентелевой деревни. Пока шел, глазел по сторонам. Мужчина в возрасте, седой, чуть грузный, но еще бодрый не привлек ничьего внимания. На Лыкова вообще редко обращали внимание из-за его заурядной наружности. Оно и лучше в сыскном деле…
Коллежский советник прошел было мимо барака, но, потоптавшись нерешительно, свернул во двор. Спросил пацаненка, где у них тут отхожее. Заглянул в развалюху, источавшую жуткое зловоние, попользовался и зашагал дальше. Все, что надо, он успел разглядеть.
А еще через час, когда уже начало смеркаться, к бараку без лишнего шума подлетела колонна пролеток. В одну секунду ловкие быстрые люди оцепили здание. Сунулись в отхожее, поймали там какого-то бедолагу и вывели наружу, не дали даже штаны натянуть. А Лыков с самыми крепкими агентами вломились в комнату.
Там оказалось всего двое человек, зато те, кого искали. Их мигом заковали в наручники. Лыков внимательно осмотрелся. На полу впритык валялось восемь грязных тюфяков. Стол был завален корками хлеба, зеленым луком, шкурками от дешевой колбасы. Всюду окурки – вид у фатеры был запущенный. К удивлению сыщика, он не обнаружил ни одной бутылки из-под водки. Что за чудеса?
Тщательный обыск не дал никаких зацепок.
Полицейские оставили в бараке засаду, но никто в нее не попался. Остальных злоумышленников местные сумели предупредить.
Лыков привез арестованных во Второй участок Нарвской части. Он хотел допросить их как можно скорее. Обыск показал, что в руки сыщика попалась знатная добыча. Один из захваченных оказался тем самым матросом, баталером с миноносца «Бесстрашный», что явствовало из отобранного билета ратника. Звали его Зот Кизяков. Второй был Иван Сажин, есаул при атамане Кольке-куне. Схваченный в уборной оказался рабочим химического завода, и его отпустили.
На вопрос, где остальные шестеро, задержанные отвечать отказались. Кизяков гордо заявил:
– Мы товарищей не выдаем!
– Как эта кислая шерсть[36] к тебе, моряку, в товарищи попала? – добродушно полюбопытствовал сыщик. Пойманные мужики вызывали у него непонятную симпатию – от них веяло нравственной силой.
