Раздался взрыв смеха и одобрительные возгласы. Он почувствовал, как кто-то хлопает его по плечу.
– Как вас зовут? – повторил, развеселившись, Маккорник, с трудом сдерживая смех.
– Точно не так красиво, как вас, – ответил Он и назвал свое имя.
– На каком языке вы сейчас думаете? – спросил Маккорник.
– Не знаю. Вы говорите по-английски, значит, я, наверно, тоже по-английски.
– А какие языки вы еще знали шесть месяцев назад?
– Не знаю, какими владею теперь, но помню, что вообще знал английский, русский, немецкий и шведский.
– Вы уверены? А польский?
– А, да, точно. Польский я тоже знаю, но из принципа не люблю так уж этим хвастаться.
Снова раздался громкий смех. До Него долетели обрывки разговоров шепотом и хихиканье.
– Попрошу тишины! Немедленно! – скомандовал Маккорник. Он приблизился и, присев на край постели, спросил спокойно: – А сейчас не могли бы вы перестать шутить и попытаться произнести на каждом из этих языков предложение: «Я нахожусь в больнице в Амстердаме, лежу в постели и разговариваю с доктором Дугласом Маккорником»?
– Серьезно? Я в Амстердаме? Вот это я заехал… поезд ехал-ехал и при…
– Вы не приехали, – перебил его на полуслове Маккорник. – Вы прилетели. На вертолете. Вас транспортировали в нашу клинику. А точнее… – Маккорник открыл толстую папку с непривычно глянцевой оранжевой обложкой. – Вы зарегистрированы в качестве нашего пациента в пятницу, восемнадцатого марта в семнадцать тридцать две под именем Бьорн Скерстапп. Но на самом деле вы носите то имя, которое недавно мне назвали. Установление личности доставленного к нам в клинику пациента из Апельдорна заняло у нас почти неделю. Это долгая, интересная и полная неожиданных поворотов история. Сейчас у меня нет времени, чтобы вдаваться в подробности, но завтра я или кто-нибудь из моих помощников, если вам будет интересно, обязательно все расскажет в деталях. Пока же – скажу только, что через неделю мы выяснили, что вы – жертва несчастного случая предположительно по фамилии Скерстапп. Согласно отчету санитаров «скорой помощи», вас нашли лежащим без признаков жизни на перроне железнодорожного вокзала в местности Апельдорн. Вы вышли из поезда на перрон номер один на станции Апельдорн – и упали. Апельдорн находится примерно в часе езды автомобилем от центра Амстердама. Санитар, которого к вам вызвали, обследовал вас и заметил, что вы дышите и у вас есть пульс, но вы не давали никаких неврологических реакций. Поэтому санитар диагностировал у вас кровоизлияние в мозг – и это оказалось сущей правдой, ибо у вас действительно случилось обширное субарахноидальное кровоизлияние в мозг. Санитар вызвал спасательный вертолет, что вообще-то не совсем обычно, потому что стоит очень больших денег. Но этот санитар принял такое решение. У нас в Голландии такие решения обычно принимаются только после того, как диагноз подтвердит врач. И, кстати, прибывший до вертолета на место происшествия врач с диагнозом полностью согласился. Санитар знал, что в центре Амстердама в это время жуткие пробки. На вашем месте я бы испытывал к этому санитару безграничную благодарность и считал бы себя у него в долгу. Если совсем честно, то мы с вами сейчас можем вот так беседовать только благодаря ему. Ваше безжизненное тело забрали с площади перед вокзалом в Апельдорне. Об этом писали все наши местные газеты. Вертолет торжественно приземлился на маленькой парковке перед вокзалом этого небольшого городка, чего там отродясь не бывало. Никогда, испокон веков. Даже во время войны не случалось там никаких вертолетов. Мне об этом рассказала моя бывшая жена, которая живет прямо напротив этого вокзала в Апельдорне. Поскольку она видела этот спасательный вертолет собственными глазами и знала, что таких, как вы, транспортируют в нашу клинику, то не смогла справиться со своим женским любопытством и позвонила мне. Первый раз, кстати, со времени нашего развода. И это довольно поразительно, потому что ведь и мне теперь есть за что быть благодарным и вам, и этому санитару, который спас вам жизнь. После этого нашего разговора я снова живу в Апельдорне. В своем старом доме и со своей официально бывшей женой.
На этом месте Маккорник глубоко вздохнул, потом помолчал, но через некоторое время продолжил твердо:
– Но довольно пока болтовни. Вы теперь можете произнести то предложение?
– Простите, но я… не помню предложения, – ответил Он дрогнувшим голосом.
– Это нормально. Не пугайтесь. Это совершенно нормально. И может вообще не иметь ничего общего с вашей болезнью. Тем более что, с точки зрения медицины, вы вот уже несколько минут как перестали быть больным. Вы теперь всего лишь «ослабленный». А предложение такое было: «Я нахожусь в больнице в Амстердаме, лежу в постели и разговариваю с доктором Дугласом Маккорником».
То, что Он услышал только что, звучало как какая-то идиотская вымышленная история из дешевой газетенки. Господь всемогущий! Он пролежал тут в абсолютно бессознательном состоянии шесть долбаных месяцев! Он ничего за это время не прочитал, не написал, не создал ни одной программы! Твою же мать! А что с Сесилькой? Они же договаривались пообедать вместе в следующий вторник! В аэропорту. Она специально изменила ради Него рейс, а Его опять там не было! Твою мать! А что с проектом?! Он же должен был сдать последний вариант перед Пасхой! Он же обещал. И как лекции в Гданьске? Он сказал декану, что будет их читать… А что с Его котом?! Он же оставил ему корм и воду только на три дня! Боже…
– У вас есть дети? – спросил Он, изо всех стараясь сохранять спокойствие.
– Есть. Дочка. Как и у вас. А с вашей дочерью я разговаривал буквально только что, – невозмутимо ответил Маккорник.
– Врете! Врете как сивый мерин! – воскликнул Он с горячностью, пытаясь поднять голову.
– Вы меня оскорбляете. Причем публично! Я не вру. Я вообще никогда не вру. У меня на это времени нет. И кроме того – у меня слабая-слабая память, слишком слабая, чтобы врать. Я звонил десять минут назад в Сидней и рассказал Сесилии, что мы вас разбудили. Мы разговаривали регулярно и до этого – с того самого момента, как она вас тут нашла. Можете мне поверить. Она звонит мне. Каждый день. Я даже с собственной дочерью не разговариваю так часто. Мне бы хотелось, чтобы моя доченька любила меня так же сильно, когда вырастет, как ваша Сесилия любит вас. Я ее попросил, чтобы она сейчас пока с вами не связывалась – рановато. Хотя она очень хотела. Но это скорее тема для психолога, а не для невролога. Вы вот до этого момента были разумным и слегка ироничным, иногда, может быть, слегка саркастичным, а сейчас вдруг стали агрессивны. А ведь это не моя вина, что вы на полгода впали в спячку. – На этот раз голос Маккорника звучал уже менее невозмутимо. – Вы повторите то предложение или нет? Если нет, то мне жаль моего потраченного времени. У меня ведь есть еще другие, не менее серьезные пациенты в этом отделении, – добавил он, вставая с Его постели.
– Вы считаете, что я агрессивный? Может, это выглядело так. Но это неумышленно. Мне просто было сложно соединить в одно вас, тут в Амстердаме, и мою дочь – там, на другом конце света, в Сиднее. Ибо – как и почему? Вы же сами говорите, что для меня все это может быть слегка ново и непривычно. Сами признаете, что меня шесть месяцев как бы не существовало. Так что прошу меня простить. Извините. Слышите? Я прошу прощения. Извиняюсь. Очень прошу вас меня простить… Вы слышите?! И, разумеется, я повторю то предложение, – ответил Он. – Хотя, честно говоря, не понимаю, зачем, – добавил Он после секундного раздумья.
Он начал медленно и с выражением произносить предложение о постели в Амстердаме. Сначала по-шведски, потом по-немецки и по-русски. На польском Ему вдруг стало не хватать слов. Он никак не мог выудить из памяти слово «постель», потом – слово «доктор». Начал заикаться. Через минуту – мямлить. У Него задрожали руки, а голову как будто стянуло железным обручем.
– Что ж, уже достаточно, хватит, – прервал Его Маккорник, прижимая его ладони к одеялу.
