На самом «дне» деревянной вывески расположилась интересная бумажечка, где чёрным по белому, без всяких закидонов и выедающего броского, предлагается комната в доме семейной парочки, которая совсем, совсем-совсем не против сотрудничества, разговоров, посиделок до утра на кухне и наверняка кого-то ещё дышащего за стенкой. Было бы неплохо проверить свои тешащие душу догадки, ведь мало ли на кого нарваться можно? Я уже на одних психах обожглась таких, тоже вроде относительно нормальными проглядывались, теперь стала как-то разборчивее вглядываться в людские волосы – вдруг опять белый цвет или чёрный, а потом очередной переворот внутренних органов?
Вымеряв время десяти часов утра на дисплее, я уже без стеснения позвонила по указанному телефонному номеру, задержала дыхание чисто из глубинного страха услышать чужой голос.
-Я по объявлению. – Безропотно шепчу, словно могу пострадать от безответности – господи, и откуда такая защемлённость?
-Ну, наконец-то..
Я стояла перед тёмно-вишнёвой дверью в подъезде на девятом этаже, собиралась с мыслями, попутно застёгивая свою купленную бабочку, заручаясь поддержкой якобы талисмана, якобы просто внушением, таким согревающим. На звонок мне ответил некий Ким Намджун и вроде даже обрадовался неожиданному звонку посреди дня, говорил поставленным басовитым голосом, ободряющим слегка, не напирающим или злостным. Сказал приходить после обеда, что я, в общем-то, и делаю, вытаптывая милый коврик с английской надписью «welcome». Потирая амулет в последний раз, нажимаю на звонок, думаю: мои последние знакомые прячутся за этой дверью, хотелось бы запомнить момент по чётче, улыбнуться ярче, сказать что-то умное и не показаться последней дурочкой.
За стеной послышалось отдалённо знакомое, сердце затрепетало, волнительно восклицая, глаза намокли вместе с ладонями, и что-то горячее зародилась под ложечкой.
Дверь распахнулась аккуратно, повеяло домашним уютом, приоткрытой форточкой, шумом из телевизора и запахом свежей выпечки овсяного печенья. Никогда их не любила, но прямо сейчас остро возжелала испробовать – жизнь принималась смеяться в голос, я ей суфлировала, - было комично.
Высокая девушка стояла напротив, улыбалась не только губами, но и в уголках глаз запрятала добродетель, выплёскивала просто так, увидеть такое приходится нечасто, однако бросается эта черта почти сходу, оттого и сбивает с ног. Обезоруживает! Как пристыжённая девочка мнусь неуверенно, но взираю с той же отдачей. Волосы этой девушки завитыми розовыми локонами спадали на широкие плечи (доставали до груди), достаточно широкие для женщины, но нисколько не портящие общей вид утончённости и это не говоря уже о красоте стоящей – завидовала молча и без посягательств. Внушала себе, что гляжу на обложку журнала, руки одёргивала, быть фанаткой дело отстойное, я это уже пронюхала. О розовых волосах вообще не заикалась. Воплощение всего прекрасного заключилось теперь в одном человеке, а так вообще-то не делается.. Так людям сразу симпатизировать нельзя, ибо где тогда тайне браться, загадки разгадывать?
-Джина, ну кто там? – из кухонной арки появляется тот самый Намджун, который отвечал мне по телефону. Ростом таким же, как и его девушка Джина, и не менее эпатажен и складен, словно сделаны из одного теста (липились мастером эпохи Возрождения) – волосы его светлые, пол головы выбрито. Я мысленно сплёвываю и растираю тапком нашествие совпадений – опять белый, опять выбрито! Напасть длится беспрерывно.
-А.. – пытается назвать моего имени Джина, но в силу незнания просто раскрывает рот и улыбается, тянет гласную.
-Ан Хуан.
Обычно никто никогда меня не дразнил из-за имени, но я всегда помнила и стеснялась его. Отец просто мальчика хотел первым, и звёзды совпали рассеяно, что влюбился он безудержно в имя Хуан (а может в пьяном угаре тронулся умом) – как вы поняли, оно мужское и ни в коем разе не для девочек. Но мама согласилась, обуславливая это тем, что звучит необычно, да и складно подходит, мол, индивидуальность берёт начала из начал, и они в этом поспособствовали. А Джи Хёку решили дать свободу выбора своей отличительной черты, и снова я тут чувствую себя ущемлённо прижатой, но так и быть – мне на том свете будет особо фиолетово, какое имя запишут и поставят за стекло к глиняному горшку с прахом. Фотку бы поудачней вставили! И не надо тут трагедией пол мыть, ей-богу.
С космической скоростью следом за хозяином вылетает большая белая и пушистая собака, которую я не так давно слышала из-за громкого лая. Животное чудачески прыгает на меня, и передние лапы облокачивает чуть ли не о плечи. И знаете что? И давай она своим мягким хвостом туда-сюда вилять, ужи поджимать и головой шевелить поскуливая, мило-премило встречая меня у порога, и спасибо, что не на коврике лежать оставила.
-Суншими! – дотошно и с укором огласил хозяин, рукой в фейспалме показал своё негодование, как учитель своего нерадивого ученичка, но улыбку скрыть не успел (забыл?), я зоркий глаз не понаслышке.
Но меня не это зацепило. Нечто пушистое смотрело умными своими глазами, кличку собачью имело красивое, кажется именно ту, которую я для себя рисовала в мечтах о домашнем питомце; проявляла свою любовь ещё не к другу, но уже и не к подозрительной личности, вселявшей опасность. Я её потискала за ухом, и сама рассмеялась от счастья. Лечить умеют не только люди со скальпелем, но и даже примитивный булыжник с окраины городской стройки. Главное отличать из сотен других камней один тот, который мил сердцу, который кажется, валяется по-особенному и под ногами мешается.
-Он несносный.. – облегчённо выдыхает Джина. – Сам себе на уме.
А я уже в мыслях обживаю новую комнату, развешиваю распечатанные в чёрном-белом принтере картинки, кушаю нелюбимые овсяные печенки Джины и слушаю какую-нибудь французскую необременительную для слуха песенку. Мелодию дождя тоже на рипите поставлю, она к слову всегда звучит по разному: то сердитая, тревожная, а потом как раскроется, зашевелится, забьётся о стёкла, попросит тёплый кров и станет моросить редкими каплями. Думаю, я приучу новых знакомых к такому слякотному соседству. Мне нравится, о чём говорит погода, ведь она по крайне мере не врёт, и предупреждает о своём визите заранее.
========== 11.here comes the rain again ==========
Детская память постоянно растет, и поэтому я постоянно забываю, куда положила нужную вещь. Взрослые тоже забывают разные вещи. Даже самые простые: где оставили свою любимую кружку или где прячется их домашний питомец. Мама говорила, что если что-то забываешь, не надо об этом постоянно думать. Все само собой вспомнится, когда придет время. А иногда ты уверен, что тебе нечего вспоминать, но это не так...
к/ф Корабль
Семейство Ким приняли меня как свою родственницу или дочь, ухаживали и оберегали с несвойственным для человечества теплом незнакомца, постепенно выкорчёвывая из меня личные факты о жизни, как было принято по списку: где учусь, что люблю, ем по утрам яичницу или сэндвичи, и почему это у меня парня всё ещё не находится? А я говорю: чтобы найтись, сначала потеряться надобно, а у меня и того нет – я без потерь, одни убытки.
Выделили мне свободную комнату, где я расположила свои вещи, расположилась сама и вздохнула свободнее, потому как было за что теперь тянуться, ну или ноги по полу растягивать в сонной зевоте (всё взаимозаменяемо). Найти, наконец, прибежище это больше, чем хорошо. А особенно такое животрепещущее, с розовой настольной лампой возле постели, потому что Джина утверждает: «комната, где нет розового оттенка - безжизненный ящик», Намджун подхихикивает, и негласно отнекивается от этих доводов, гнёт свою линию, но белым флагом принимает условия своей девушки. У него в точности такая же лампа, и ему уже стало нравиться – мы все привыкаем степенно, потом ещё добавки просим, присвоим себе чужое и кожу меняем раз в полгода.
Намджун часто ведёт себя нерасторопно и уже второе утро подряд просыпает сахарницу, вызывая у Джины недовольный возглас. Она вообще может по такому поводу дуться часами, только для виду, ей нравится сеять немного нависшего волнения (так жарит острее и не дотлевает), а потом заботливо называть – Разрушителем, потому что по-другому у них не получается, а подстраиваться друг под друга они научились с незапамятных времён. Да и Сокджина сама любит наводить кавардак, ступая по пустому линолеуму и приземляясь на пятую точку чисто из-за длины своих ног и запутывающихся ступней, у них это кажется врождённое-обоюдное, даже зацепиться не за что – такую вязку не легко распустить. Я всегда наблюдаю за ними с миссионерской улыбкой, наверняка наслаждаясь и чуточку восхищаясь чужой любовью (иначе называть их союз язык не поворачивается). Любовь, она как кофта, к себе всегда ближе, значит и ощутимей на теле, а если ещё из шерсти вязано, то и колет только тебе одному. Я это и сама ещё припоминаю – от этого чувства остаются голые поля, но зато, какое по ним высохшее перекати-поле гуляет! Другого такого в никакой пустыни не сыщешь.
