Квалинести лежит, покоренный армиями короля бандитов, лорда Самувала. Мучительное проклятье огромной драконицы Берил отравляет сердце этой земли. Вытащенная из одного отчаянного положения, Львица сперва оказывается в Квалинести, затем в руках жестоких работорговцев, где она собственнолично сполна ощущает угнетение ее родины.

Неведомая ей, еще одна потерянная душа пришла в Квалинести. Вдохновленная невероятным наставником, эта таинственная фигура ведет горстку кагонестийцев против многотысячной армии бандитов. Суеверные враги — и союзники — зовут его Пугалом. Когда Львица повстречает его, ей он будет известен под другим именем.

Вдали, изгнанники эльфы пытаются покинуть Кхур и добраться до тайной долины Инас-Вакенти. Кочевники, одержимые жаждой мести, не позволят им мирно уйти. Адала, вождь Вейя-Лу, ведет свой народ с единственной целью в голове — полностью истребить в Кхуре эльфов. У противостоящего ей Беседующего Гилтаса есть лишь гордость и обещание привести своих нерешительных подданных по этой неотмеченной тропе к безопасности. Вопрос в том, что закончится первым, жизнь Беседующего или этот поход в Инас-Вакенти.

Восстание в Квалинести тлеет, затем вспыхивает. Пали города, пали армии, и неуловимые эльфы продвигаются по разгневанной стране, раздувая пламя революции. Забытая королева, верный разведчик, и страдающий от безнадежной любви солдат тянут свой жребий с Львицей и ее таинственным предводителем. Но последуют ли они за Пугалом в саму обитель смерти?

Тени собрались вокруг. Никакой свет не способен разогнать их.

Кериансерай, ищущая смерти, в мгновение ока исчезла. Так же как исчезло и эльфийское хрупкое перемирие, словно вылитая на горячие каменные улицы Кхури-Хана вода. Гилтас Следопыт, Беседующий с Солнцем и Звездами, пытался поддерживать мир как можно дольше, но тот выскользнул из его рук. Его жена исчезла, согласие было потеряно, все мысли Беседующего были лишь о спасении его народа. Так что он погнался за тенью, зовущейся Инас-Вакенти.

Адала Фахим, вождь кочевого кхурского племени Вейя-Лу, жаждала мщения. Возлюбленные сыновья и дочери ее племени были убиты тенью, которую она видела в виде эльфов. Столь велик был ее гнев, что он зажил своей жизнью, получил свое собственное имя — маита, судьба — и завоевал верность многочисленных племен.

Принц Шоббат планировал смещение своего отца, Сахим-Хана, на троне Кхура. Он заключил пакты с колдунами и фанатиками, а также совершил путешествие вглубь пустыни, что увидеть тени будущего. Оракул Дерева дал ему мимолетное видение того, чего он жаждал, и оно превзошло все его ожидания. Тени вошли в его душу. На плодородной почве вероломного разума принца тени росли и множились, пока свет рассудка практически не погас.

Сам по себе искусный интриган, Сахим-Хан подчинял своей воле различные стихии своего королевства, чтобы сберечь своих несчастных гостей, эльфов. Сахим мечтал о великих днях для Кхура, о триумфах на полях сражений, в зале заседания совета и в пульсирующих сууках, где продавались всевозможные товары и услуги. Семенами для этих грез были сокровища, что хан получил от Беседующего. Когда со многих сторон собрались тени, чтобы подвергнуть опасности продолжение поставок этих сокровищ, Сахим не побоялся гнева врагов эльфов, чтобы обезопасить их уход из его города. Так становятся героями, даже героями с самыми черными сердцами и низменными мотивами.

На другом конце мира собрались другие тени. Скорбящая королева не откажется от поисков своего пропавшего короля. Честолюбивое дитя стремилось превзойти славу ее кровавого отца. Преданный воин искал потерянную супругу Беседующего. Несравненный охотник за головами выслеживал затаившегося преступника. И запутавшийся в призрачных просторах Безмолвного Дола ученый сходил с ума, пытаясь разгадать оставленную богами тайну.

Самую длинную и темную из всех этих теней отбрасывало существо без лица, без имени, поставленное у самого порога смерти. Обреченный на жизнь, которой не желал, он должен выбирать между забвением и благословенной безвестностью или славой и бесконечным ужасом разоблачения.

И, наконец, еще один покинул дом, чтобы встретить свою судьбу. Старше деревьев, он шел по следам богов, стараясь распутать оставленные ими пять тысяч лет назад тени. Он планировал, что никто и ничто не станет на его пути. Королевства и нации, жизни тысяч были ничто по сравнению с его конечной целью: самим бессмертием.

Солнце взошло. Остаться могли лишь самые глубокие тени.

Ни единое дуновение бриза не шелохнуло деревья. Плотный полог листвы, иссушенной летним зноем, пока она не стала ломкой, как стекло, создавал внизу вечный полумрак. Присутствие солнца, пусть и не наблюдаемого, все равно ощущалось. Воздух в лесу был душным, жарким и неподвижным, как в гробнице. Птицы не пели, и ни что не двигалось, что могло не двигаться.

Сквозь подлесок была проторена тропа, не шире лошадиного крупа. Она вилась по холмам и лощинам, не следуя явной траектории. На необычно прямом участке тропа пролегала вдоль подножья холма между парой очень высоких ясеней. Холм был покрыт уступами разбитого сланца, спускавшегося вниз террасами, точно обветшалая лестница, чтобы, наконец, обратиться в пыль узкой тропы.

Последнюю из сланцевых ступеней кто-то занимал. Облаченный, несмотря на жару, в монашескую рясу, он сидел, положив спрятанные в просторные рукава рясы руки на колени. Голову полностью закрывал потрепанный тканевый мешок, свободно завязанный вокруг шеи. Для глаз были прорезаны отверстия. Прорехи и порезы, все аккуратно заштопанные или с наложенными заплатками и слишком многочисленные, чтобы их сосчитать, усеивали полинялую коричневую поверхность рясы.

Он очень долгое время сидел здесь, неподвижный и безмолвный. Где его ряса касалась земли, она прилипла, покрытая перегноем из листьев. Некоторые из проходивших принимали его за пугало. Другие видели тонкие как прутья конечности, шишковатую форму его суставов и решали, что это, должно быть, труп. Один или двое, думая облегчить мертвецу кошелек, приближались. Они видели его глаза.

Пристально глядящие из мешка глаза не были мертвыми, но и не принадлежали разумному или миролюбивому существу. Белки были блестящими и влажными, будто от слез, но уголки глаз были сухими как пыль. В них располагались жесткие как драгоценные камни зрачки. Когда глаза мигали, их веки оказывались крапчато-красными, совсем лишенными ресниц.

Увидев эти глаза, потенциальный падальщик бежал, призывая на защиту давно позабытых им богов. Пошел слух, что на этой пустынной древней тропе обитает призрак. Говорили, что дух убитого жреца несет стражу на сланцевой лестнице, человек, обреченный никогда не отдыхать за неизвестное преступление. Тропа никогда не была особо популярной. Она вела ниоткуда и в никуда.

Тот, кого они боялись, уже не помнил, сколько дней он сидел тут, окутанный тишиной, которую лишь невежа мог принять за безмятежность. Ни человек, ни призрак, он был эльфом. Молчаливый и неподвижный, каким он представал миру, его разум кипел вихрем воспоминаний о приведшем его сюда путешествии.

Было ли это больно, быть заживо сожженным, ощущать, как пламя охватывает одежду, кожу, волосы, плоть? Иногда он не мог вспомнить. Сожжение вспоминалось по-разному, иногда столь же недавним и ярким, как сны, от которых он просыпался с криком и не мог больше спать, в другой раз отдаленным, чем-то, произошедшим с кем-то другим.