– Что ж, вытащим из тебя эту пакость, – сказал он спящей девушке. – Какой был бы смысл в лечении увечий, если бы ты всё равно должна была умереть?

Вдруг Ловефеллу пришла в голову одна мысль, которая понравилась ему настолько, что он решил её реализовать.

– А знаешь, моя маленькая, что эта крыса может даже пригодиться? Ты не против, если я возьму её себе, не так ли? Посчитаем её моим гонораром за операцию, и поверь мне, что величиной этого гонорара я буду более чем доволен.

Он осторожно проник в печень и приблизил пальцы к крысе, но не коснулся её, а лишь приказал своим подушечкам выпустить светлую пряжу и окутать ей чёрную сущность. Крыса даже не дрогнула, так что Ловефелл спокойно извлёк кокон и поместил его под кожу собственной ладони.

– Только, смотри, не помри, – приказал он. – Ибо ты мне нужен живой, сильный и здоровенький.

Он улыбнулся собственным мыслям, а потом осторожно вывел Ирмину из сна. В течение следующих нескольких молитв он имел возможность наблюдать, что на самом деле означает понятие счастья. Девушка была без ума от радости. Невзирая на присутствие Ловефелла, она даже не думала об одежде, но всё ещё касалась своего тела. Лица, груди, живота, лона, колен. Танцевала, подпрыгивала, плакала и смеялась. Наконец, устала и упала на кровать.

– Я сплю. Я сплю, сплю, сплю. О, Боже, не дай мне проснуться! Прошу тебя, Господи...

Ловефелл коснулся её плеча.

– Дорогое дитя, уверяю тебя, что это не сон. А теперь, будь добра, одевайся, я хочу ещё кое-что тебе сказать.

Девушка вскочила, как будто с новыми, неистощимыми силами.

– О, нет! – крикнула она. – Не оденусь! Хочу видеть, и вы, господин, смотрите, ибо это дело ваших рук!

Вдруг её лицо исказилось в гримасе ужаса. Она рухнула перед Ловефеллом на колени.

– Это не пройдёт? Не закончится? Я больше не буду такой, как раньше? Это были заклинания, правда? Вы ведь не юрист и не лекарь. Господин колдун, как моя госпожа. Вы заберёте меня с собой? Пожалуйста!

Он закрыл ей рот ладонью. Она его укусила. Правда, слегка, но всё же.

– У меня все зубы! – Воскликнула она радостно.

Ловефелл не знал, как с ней поступить, поэтому прошептал слово силы. Слабое, но такое, чтобы немного охладить энтузиазм Ирмины.

– Послушай, дитя. Послушай меня очень внимательно. Это не пройдёт, не закончится, ты больше не будешь такой как раньше. Но это не колдовство, а горячая молитва в сочетании с опытом в лечении тела.

Ирмина выдохнула с облегчением, хотя, услышав, что это не колдовство, она была явно разочарована.

– Столь заметное изменение твоей внешности может вызвать подозрение завистливых людей, – продолжал инквизитор. – Они один раз уже обвиняли тебя в колдовстве, обвинят и второй, чтобы объяснить твоё внезапное исцеление. Поэтому я расскажу тебе, что делать, а ты слушайся моего совета в каждой детали. Ты понимаешь, что я говорю?

– Да, господин, – прошептала она, и было видно, что радость теперь борется в ней с ужасом.

– Оденься, как ты обычно одеваешься, а я думаю, ты старалась не показывать людям лицо. Плащ с капюшоном?

Она кивнула головой.

– Именно так одевшись, иди в церковь. Лучше Петра Римлянобойцы, ибо я слышал, что когда-то эта святыня славилась своими громкими чудесами. Ляг крестом у подножия алтаря и громко возгласи, что ты невинна, и если Господь Бог верит в твою невиновность, то молишь его, чтобы он избавил тебя от страданий.

– Пресвятая Богородица, – прошептала девушка.

– Помни, говори настолько громко, чтобы люди в церкви тебя услышали. Полежи крестом ещё немного, а потом вставай. Далее повтори то, что ты уже делала в моём присутствии. Наслаждайся, плачь от счастья, трогай здоровые конечности и в восторге благодари Господа за милость. Постарайся, чтобы это выглядело естественно.

– Иисус Немилосердный, – прошептала она снова. – Я ужасно боюсь.

– Всё будет хорошо. – Ловефелл встал. – Будь здорова, Ирмина. И будь счастлива. Хорошо проживи жизнь, которую ты получила.

– Господи, как мне вас отблагодарить? Да благословит вас Бог и Ангелы Его. Вы само добро!

«О да, Ирмина», – подумал Ловефелл, – «я само добро. Хотя я не доказал это здесь, сейчас и тебе, но пытаюсь доказать всей моей жизнью». А потом он вышел, видя образ прекрасной обнажённой девушки, которая снова начала танцевать.

У Рупрехта Зеедорфа было изборождённое морщинами длинное лицо, которое придавало ему вид поседевшего мула.

– Арнольд Ловефелл, – сказал он, как только увидел инквизитора. – Я ожидал тебя, не скрою.

– Здравствуй, Рупрехт. Я вижу, новости разносятся быстро.

Зеедорф указал ему на стул.

– Прекрасная Катерина, не так ли? – спросил он и провёл рукой по редким седеющим волосам.

– Ты её арестовывал?

Зеедорф кивнул.

– Да, я, – ответил он.

Ловефелл услышал в тоне его голоса какую-то странную ноту. Стыда? Сожаления?

– Как это произошло?

– Я забыл, что не грешника должен ненавидеть, но совершённый им грех, – признался он, склонив голову. – Когда я увидел её такой гордой, уверенной в себе, красивой...

– Ты хотел её унизить, не правда ли?

Зеедорф вздохнул.

–Она ужасно грешила, Арнольд. Она причиняла людям страдания, наводя проклятия на их подобия, в её мастерской был такой арсенал ядов, что она могла перетравить половину города. А книги? В жизни не видел подобных...

– И поэтому тебя обуял гнев?

– Гнев? Да, может, это был гнев... – печально ответил Зеедорф.

Безусловно, это был не гнев, подумал Ловефелл, но я здесь не затем, чтобы судить или учить самопознанию. Важно, чтобы ты понял, в чём заключается дело, важно, чтобы ты понял суть нашего призвания, которые суть не что иное, как призвание любви. Ибо мы созданы именно для распространения любви, хотя многие не в состоянии этого понять.

– Что ты с ней сделал?

– Я оставил её...

Ловефелл не понял, но ждал, поскольку, видимо, хозяин ещё не закончил предложения.

– Я оставил её с этими кабанами. Надолго. Я подумал, что остановлю их, когда услышу крик. Но она не кричала. Потом, когда она спускалась по лестнице, я видел, что каждый шаг причиняет ей боль. Но она шла с таким гордым лицом. Будто... Будто...

– Будто её это не касалось?

Зеедорф покивал головой.

– Будто её это не касалось, – повторил он. – Она прошла мимо и даже не взглянула. У неё были взъерошенные волосы, синяки на лице и это позорное жёлтое платье, всё в лохмотьях. И знаешь что, Арнольд? Знаешь, как она выглядела?

– Как знатная дама, – тихо ответил Ловефелл.

– Именно так. Как знатная дама.

– И что было дальше?

Зеедорф довольно долго молчал, но Ловефелл решил не прерывать этого молчания. Он знал, что рано или поздно всё узнает.

– Я препроводил её к нам, но вернулся на следующий день. Утром. Я принёс ей расчёску. У неё были такие красивые волосы... Я подал её ей через решётку, а она даже не двинулась. Она смотрела на меня, как будто я не существовал. Даже не как на говно, Арнольд. Просто как будто меня не существовало. – Он вздохнул, и Ловефелл был уверен, что у него перед глазами стоит образ этой прекрасной униженной женщины, которая смотрела на него, как королева на пастуха.

– Поэтому ты попросил у неё прощения...

– Поэтому я попросил у неё прощения, – подтвердил Зеедорф.

– Она простила тебя? Как ты думаешь?

– Моё сожаление было искренним, так что, может, и простила. Я молюсь за неё, брат Ловефелл. Как и за себя, чтобы больше мой разум не поддался подобному затмению.

– Она что-нибудь сказала?

– Ничего, а скорее... – Он задумался. – Что-то вроде этого... «Может быть, придёт время, когда вы сожжёте долг», так она сказала. Бог мне свидетель, я не знаю, что это могло значить.

– Ты видел её после этого?

– Нет. Меня отстранили от следствия, так же, как и всех наших из Кобленца. Катерину допрашивали инквизиторы из Хеза, потом я видел только, как её сжигали.