Я слушал ее речь, как приговор суда. Обхватив голову руками, я понял, что мои растопыренные пальцы впитывают влагу волос. Капельки пота потекли вниз по лбу. От расстройства я налил себе сам и опрокинул рюмку одну за другой и не заметил, как она подошла к столу и погладила меня по затылку.

- Не обращай внимание. Сегодня ты - мой, а я  твоя. А что будет завтра - посмотрим: будет день - будет пища, как говорится. Выпей еще.

Лена сладко потянулась, порхнула ко мне на колени, обвила мою шею длинными, гибкими руками и впилась в губы. Я чуть не задохнулся в ее жарких объятиях. Только она просунула ручку под ремень, чтоб довести меня до умопомрачения и чтоб я ее тут же раздел, как снова загремел звонок. Я вздрогнул и схватил ее за руку.

- Иди, - сказал я.

Она поднялась, но не с такой прытью, как раньше и нехотя подняла трубку.

- Ты мне уже надоел, не звони больше. Почему? Да потому что ты кисель...и то, что у тебя там  только для курицы, но не для женщины, такой как я. У меня друг... Он уже ждет, я пошла. Больше к телефону не подойду. Гм, только попробуй, я позвоню в милицию.

Она бросила трубку, повернулась ко мне и произнесла:

- Пойди, сделай что-нибудь, чтоб не тарабанил этот телефон. Сделай замыкание, что ли...

Я сидел, не шевелясь. Я чувствовал, что у меня самого произошло замыкание, и что мне больше не хочется ни этих губ, ни объятий, ни того, что у нее там...горит и требует массажа, возможно, всю ночь с короткими перерывами. Я лихорадочно стал соображать, как же выйти из этого положения, в которое попал по своей наивности.

- Ну что ты? Я вижу, ты скоро заснешь.

Она стала расстегивать халат, а я вместо того, чтобы искать ее роскошную грудь, ткнул вилку в очередную порцию отбивной.

- Ну, поешь, а потом приходи в спальню. Я жду тебя...голенькой.

Она как кошечка неслышно посеменила в спальню, оставив меня одного. Я не знаю, как, но я свалился на диван и заснул. Когда вернулась Лена и улеглась рядом, я проснулся и понял, что не имею права больше лежать, как бревно. Ее жаркие губы впились в мои, а ладошка, такая мягкая и такая жаркая начала делать круговые движения по моему животу.

Любой мужчина в этой ситуации похож на зверя и с невероятной скоростью бросается на свою зверюшку. Я окончательно проснулся и попытался сделать то же самое. Я раскидал ватные ножки Лены, но в самый ответственный момент, когда надо было проникнуть в открытую форточку, моя плоть...повисла веревкой.

Лена тяжело вздохнула и ушла в спальню, не сказав ни слова.

Опозоренный, я стал лихорадочно соображать, что делать, почему так получилось, почему именно в тот момент, когда надо было войти в сказочные апартаменты, я не сумел этого сделать. "Этого не может быть, − сказал я себе и поднялся с кушетки. - Надо еще раз попробовать".

Свет луны рассеивал мглу через стекла окон, и я свободно прошел в спальню, где на роскошной кровати почивала Лена, слегка посапывая. Рядом на кушетке была убрана постель. Это для меня. Я сел, скрючился, поглядывая на Лену и, особенно на ее выставленную из−под одеяла, ножку.

Вперед! Сказал я себе и переполз на кровать. Лена, будучи сонной ни на что не реагировала. Она лежала голенькая. Я без труда очутился на ее груди и раскинул ее ножки, как веревки, чтоб приступить к своим обязанностям. Но вышел только суррогат: Лена даже не среагировала и только ручками стала выталкивать меня из−под одеяла.

Я повиновался. Мне нечего было сказать, у меня не было оправдания. Я тихонько сполз, как раненый уж, ушел на кухню, облачился в свою жалкую одежду, прошел в прихожую, не зажигая света, бесшумно миновал дверь и вышел на улицу.

Боже, как много свежего воздуха, сколько свободы, как тепло на еще безлюдных улицах, как прекрасно, что я вырвался на волю из душного помещения. Нет, никогда я больше не попадусь на эту удочку, ведь я не бугай, а человек и постели должна предшествовать влюбленность. Такой контакт возможен только, когда люди любят друг друга настолько, что простое прикосновение приносит радость. В этом случае мужчина не может быть беспомощным, если девушка позволит овладеть ею.

2

Надо искать работу и переводиться на заочное отделение. Эта мысль пришла задолго до сна и всю ночь не давала мне покоя. Но кому я нужен, кто меня возьмет на работу? К тому же я решительно ничего не умею делать. Нигде профессии не обучался. Университет это звучит громко, но после его окончания одна дорога - в школу в качестве преподавателя языка и литературы. А что если обратиться в областное управление народного образования? Пошлют в какую-нибудь сельскую школу в начальные классы. Ну и ладно.

Общежитие мне выделили, а стипендию забыли - на что я буду жить? Две трехлитровые банки с тушенкой на неделю - две. Если бы хоть холодильник был, а так один раз, вскрыв банку, поешь, а потом выбрасывай: тушенка начинает издавать нехороший запах.

Я все же отправился в университет и стал под дверью декана.

- Вы, почему не на лекции? Случилось что-то? Ну, заходите, объяснитесь, - сказала Вера Александровна, не скрывая загадочной улыбки. Она была еще очень молода, симпатична, не так давно защитила кандидатскую диссертацию. На той стороне Днепра у нее был великолепный дом, а должность это почти ректор.

Словом, ей нечего было жаловаться на судьбу, да она этого и не делала. Конечно, человеку в таком положении грех не улыбаться, не светиться радостью и счастьем и не пойти навстречу просителю, будь-то студент или преподаватель, тем более, если просьба была незначительна.

- Вера Александровна, я погиб...вернее, я на грани погибели

- Да что вы говорите? Вы пока живы и вы передо мной. Говорите же скорее и по существу.

- Я погиб, - повторил я глупую фразу. - Мне не назначили стипендию в первом семестре третьего курса. Чтоб не пухнуть с голоду и вас не мучить, я решил пойти поработать в школе, хотя бы месяца два-три. Я сдам зимнюю сессию, вы не думайте, я не совсем тупой, вот увидите, сдам. Ну а если не сдам, переведусь на заочную форму обучения.

- Говорила я вам в свое время, чтоб вы не спешили с женитьбой, да еще на такой дуре, которая, кроме постели, ничего не может дать человеку. Она классически тупая и ленивая. Почему вы меня не послушали?

− Я не знал, что сказать. Я хотел сказать: выходите вы за меня замуж, но воздержался. Вы бы меня выгнали с треском. Я больше не смог бы появиться вам на глаза.

Вера Александровна расхохоталась.

− А может и не выгнали бы. Почему вы были уверены, что вас выгонят. Если вас приодеть, откормить...Вы были бы эдаким красавчиком: не стыдно показаться на людях. Я тогда еще не была замужем.

− Ну, вот видите. Вы, конечно, были правы. Мне из той семьи пришлось уйти.

− Хорошо, я согласна. Это выход из положения, тем более, что другого выхода нет. Вот как только мы перейдем к другому принципу распределения, а именно от каждого по способности, каждому по потребности, тогда...не надо будет устраиваться на работу.

- Как так?

- Очень просто. В восьмидесятом году мы перейдем к коммунизму. Но, пока что...надо работать. Идите, устраивайтесь.

- Заявление надо писать?

- В этом нет необходимости, - сказала Вера Александровна, давая понять, что разговор окончен.

− Вы не забудете о нашем разговоре, Вера Александровна?

− Нет, что вы. Я тогда хотела, чтоб вы меня послушались и поступили так, как я вам велю, но...не судьба.

Вера Александровна Шадура была самым молодым деканом, но волевая, напористая, эдакий красавчик в женской юбке и если бы я знал тогда, что у меня был шанс иметь знаменитую жену, − я не был бы счастлив. Я был бы у нее на побегушках, в качестве манекена, которого можно пинать и в хвост и в гриву по всякому поводу и без повода. Кроме того, иметь умную жену - это нагрузка, которую не всякий мужчина может выдержать. Кроме того, я обладал пролетарской гордостью, а это значило, что я всегда плел бы козни, чтоб взять верх над излишним самомнением супруги, которая сразу же, после загса скрутила меня в бараний рог.