- Зачем в столицу? - спросил он.
- Затем! Как был бестолочью, так и остался, - отрезала жена.
И ведь всё у жены горшечника получилось. Из столицы они вернулись на четырёх повозках. Односельчане только диву давались.
- Ну, надо же. А мы думали, что хуже нашего гончара во всей Подлунной не сыскать. Какой хитрец! - удивлялись одни.
- Он же учился у главного гончара императора, - снисходительно объясняли им другие. - И мастер с него обет взял: до его смерти искусство своё не показывать - наверное боялся должность потерять. А на прошлой неделе мастер умер. Вот наш и открылся.
- Что ж он не мог все эти годы потихоньку приторговывать? - удивлялись люди. - Ведь в какой нищете жил!
- Ну, кому Боги-Близнецы дают умную голову, а кому - золотые руки...
Жена горшечника слушала эти пересуды и гордилась собой: надо же как она хитро всё устроила, никто не догадался. Про смерть "главного гончара императора" тоже она придумала.
Первым делом, по возвращении из столицы, жена горшечника затеяла строительство нового дома, причём каменщиков и плотников наняла городских, а дом распорядилась поставить у реки. Так, чтобы яма с волшебной глиной оказалась во дворе. "Бережёному и Боги-Близнецы улыбаются," - приговаривала она.
Все новые кувшины, которые каждую ночь придумывал её муж, она по-прежнему увозила на рынок в столицу. Деревенских это немного обижало, но свою досаду они старались не показывать:
- Если городским деньги девать некуда, то пускай покупают. А нам без надобности.
Жена горшечника от этих разговоров за спиной и косых взглядов давно бы в город уехала, но глину впрок запасти было нельзя: уже на другой день волшебная сила пропадала, а оставить мужа одного жена опасалась. Потому и решила устроить новоселье как положено: кто знает, сколько ещё жить в деревне придётся, лучше не пока ссориться.
От приглашения никто не отказался. Люди в селении были, в общем-то, неплохие и чужому внезапному богатству хоть и завидовали, но совсем немного, не то, что в иных местах.
Столы пришлось накрывать во дворе. Жена горшечника расхаживала среди гостей, словно императорша. Селяне искоса поглядывали на неё, пряча усмешки в чашах с вином, да за кусками пирогов.
- Кушайте, кушайте, - приговаривала жена горшечника. - Когда ещё такое попробуете, - а сама с беспокойством следила за тем, как в прожорливых глотках исчезают горы заготовленной снеди. Наконец не выдержала, убежала в дом, растолкала мужа, успевшего напиться вина ещё до застолья.
- Еда кончается! - злобно прошипела жена.
- Ну, и что?
- Скажут, богатством похваляются, а накормить толком не могут.
- Ну, и что? - пьяно повторил горшечник.
- Всё тебе "нуичто"! Вставай. Уже ночь на дворе. Бери глину, превращай в пищу!
- Нельзя! - вмиг протрезвев, вскинулся с ковров горшечник. - Лис строго-настрого запретил!
- Много он понимает, этот твой лис. Не ему здесь жить.
- Нет, нельзя.
- А я говорю - можно. Лис и помногу расходовать запрещал, а ты сколько глины за ночь изводишь?
- Эй, хозяева, а что-нибудь ещё выпить есть? - раздался в дверях голос бывшего самого богатого в деревне человека.
- Сейчас, сейчас! - засуетилась жена горшечника и пихнула мужа ногой. - Давай быстро, иначе всем расскажу, какой из тебя на самом деле гончар.
Эх, эх! Пир, начавшийся с вечера, продолжался всю ночь. Но едва на востоке показался краешек солнца, как в то же мгновение рухнул новый дом горшечника, обратившись кучей глины, а во дворе, похватавшись за животы, завыли-закричали от боли гости. А громче всех - жена горшечника. Ещё бы, столько глины съела.
Сказка о дожде
Когда умер охотник Мон, в маленьком доме на склоне горы остались его жена Мон-У и сын Кан. Кану шел всего четырнадцатый год и потому он довольно быстро свыкся с тем, что отца больше нет. Совсем иначе Мон-У. Смерть мужа, казалось, и ее лишила жизненной силы. Подобно бледной тени прежней Мон-У бесцельно бродила она по дому и могла часами стоять у порога, словно поджидая своего любимого супруга. Из деревни, вначале часто, а потом все реже и реже, к ней приходили подруги, пытаясь хоть как-то помочь Мон-У, облегчить ее горе. Мон-У их едва замечала. Она разговаривала, отвечала на вопросы, но при этом глаза ее были пусты.
"Сходи к старухе Вэй, - сказала как-то одна из женщин Кану. - Может, она даст тебе каких-нибудь трав или снадобий для Мон-У, а то, ты все равно, что круглый сирота при живой матери."
Старуха Вэй, колдунья, жила у дальнего горного озера в хижине из камней, почти в пещере. Едва приметив Кана, Вэй замахала руками: "Иди, иди. Я не могу тебе помочь. Нет у меня таких трав и снадобий, чтобы они заставили Мон-У позабыть о муже. Впрочем, - старуха мерзко хихикнула, - Позабыть-то она позабудет, но ведь тебе не это нужно?" "Не это, - подтвердил Кан, - Может быть, ты подскажешь, у кого мне искать помощи?" И он протянул старухе Вэй шкуру черной лисицы. "О!" - воскликнула старуха, и глаза ее жадно сверкнули. Протянув руки, она выхватила шкуру, зарылась носом в густой мех. "У кого мне искать помощи?" - повторил Кан. "Спроси у Царя Обезьян, - неохотно пробормотала колдунья, - Только он властен над живыми, заблудившимися в Царстве Мертвых." "Где мне его найти? Где живет Царь Обезьян?" "Не знаю!" - ответила старуха и попыталась спрятаться в доме. Но Кан подскочил и вырвал лисью шкуру. "Не отдам, пока не скажешь!" "Мои бедные старые кости! Им так холодно и сыро в каменном доме!.." Кан спокойно выслушал причитания и сделал вид, будто хочет уйти. "Погоди! Я научу тебя, только обещай, что не скажешь Царю Обезьян, кто подсказал тебе дорогу." "Обещаю." "Дай лису... Поднимись на вершину самой высокой горы и изо всех сил подпрыгни девять раз, приговаривая, "Царь Обезьян, к тебе гость пришел". На девятом прыжке тебя подхватит облако и отнесет к замку Царя Обезьян... Я тебе даже больше скажу, потому что ты мне сразу понравился, и я вижу, как ты заботишься о своей матери. Царь Обезьян, если он согласится тебе помочь, будет предлагать тебе много разных волшебных зелий, но ты не бери. Проси у него Дождь Забвения." "Что за дождь такой?" "Все, все! Уходи!" Колдунья испуганно взглянула на небо и засеменила к хижине.
На другой день Кан попросил мать испечь мешок лепешок. Мон-У, не спрашивая, зачем сыну так много еды, и вообще ничего не говоря, растопила очаг и замесила тесто.
"Я ухожу и наверное надолго, - сказал Кан на пороге, - Сейчас за тобой придет твоя сестра, поживи пока у нее в доме." Мон-У не ответила. Она смотрела на горную тропинку, по которой Мон всегда возвращался с охоты, и глаза ее были пусты.
Много дней добирался Кан до самой высокой горы Подлунной империи. Давным-давно кончились лепешки, которые испекла ему в дорогу мать, а места кругом были такие, что даже птицы их стороной облетали. Много дней добирался Кан до самой высокой горы Подлунной империи и еще столько же карабкался на вершину - так он ослабел от голода и жажды. И когда вытянутая вверх рука не нащупала опоры, силы оставили Кана."Как же я смогу подпрыгнуть девять раз?" - только и успел он подумать.
И снится Кану, что на белоснежном облаке спускается к нему Царь Обезьян. Халат его сшит из золота, пояс украшен жемчугом, застежки на туфлях алмазные.
"Знаю твою беду, - говорит Кану Царь Обезьян, - и знаю, чем тебе помочь. Но прежде ты должен выполнить три моих задания, разгадать три моих загадки и трижды рассмешить меня. Согласен?" "Да," - пытается ответить Кан, но пересохшее горло не издает не звука. "Не слышу. Согласен?.. Э-э, да у тебя горло пересохло! На, попей." И протягивает Царь Обезьян хрустальный сосуд, водой - не водой, а словно туманом наполненный. "Это Дождь Забвения, - говорит Царь Обезьян, - От любой жажды избавит. Пей."
