Далее, ухватываясь за кровопролитие тридцатых, пытаются дискредитировать советскую власть и приравнять ее к власти фашистов в Германии. На том же основании можно приравнять преступления других народов к фашистским. Например, колониальная политика Британии вела к гибели коренных жителей иногда миллионами, но никто не считает королеву Викторию тираном и деспотом. Американцы безжалостно уничтожали индейцев, на этом основании никто не приходит к выводу о тоталитарной природе либерализма. Имеется даже заготовленный ответ: мол, колониалисты действовали против представителей чужого народы, лидеры тоталитарных государств убивали собственных граждан. Только непонятно, что это меняет - ведь и там, и там гибли люди, зачастую миллионами. Почему одни действия следует считать более преступными, чем другие? Наконец, почему закрываются глаза на кардинальные различия между интернациональной коммунистической и националистической фашисткой риторикой, экономической политикой, разными этапами развития, международной обстановкой, историческими особенностями развития Германии и России?

Не может быть никаких сомнений в том, что концепция тоталитаризма при внимательном рассмотрении не выдерживает критики и является способом дискредитации коммунистических и вообще левых идей.

Также не стоит забывать, что приход к власти большевиков явился следствием неэффективной экономической политики царской России, когда средства, растрачиваемые на потребление знатью, могли быть направлены на индустриализацию. Российская Империя экспортировала в два раза больше зерна, чем СССР, при этом росла медленнее. Даже нэп с его полумерами позволил увеличить потребление продуктов питания, благодаря резкому снижению их экспорта. И революции, и гражданской войны можно было избежать, если бы царское правительство озаботилось глубокими реформами как на селе, так и в сфере построения современной индустрии. Однако сделано это не было. В итоге крестьяне поверили тем, кто обещал самые радикальные реформы - большевикам.

Многие выпускают из виду, что преступления большевистского режима в целом таковыми не воспринимались, энтузиазм, с которым встретили индустриализацию рабочие, имел и обратную сторону - люди искренне верили в наличие врагов в советском обществе и были готовы активно содействовать их уничтожению, отчего и наблюдалась эпидемия доносов, на людей, зачастую непричастных ни к каким антисоветским организациям.

Свою роль сыграла и жажда мести - как уже говорилось выше, бывшие участники белого движения проживали на прежних местах и их враги, не сумевшие расквитаться с ними в двадцатые, решили воспользоваться возможностью, представившейся в тридцатые.

В тридцать седьмом году чистки развернулись полным ходом, обстановка в стране была накалена, люди были полны подозрений, недоверчивы и зачастую агрессивны по отношению к носителям идей, отличных от их собственных. Именно в этот период произошла колоссальная вспышка насилия, не имевшая примеров в истории России, затухшая только к тридцать девятому году.

2

5 ноября 1937 года. СССР, Ленинград.

Холодно. Бодрящий ветерок гуляет по каменному, обдуваемому со всех сторон мосту. Из переулка, прилегающего к нему, показывается полураздетый юноша. На ногах легкие летние коричневые брюки, верх прикрывает только тельняшка. Обут в калоши, больше всего напоминает сбежавшего из психиатрической больницы пациента. Синие, почти как у новорожденного, мечтательные глаза мрачны, брови собрались у переносицы, губы дрожат, он бормочет что-то себе под нос.

Сонный дворник, сметающий пыль и редкую листву, замечает приближающегося юношу, удивленно глядит на него.

- Прости, прости, прости, - разбирает дворник, когда тот проходит рядом.

Пожав плечами, дворник еще некоторое время следит за прохожим, после отводит взгляд и продолжает свою работу. Юноша же быстрым шагом пересекает мост, бросив быстрый взгляд в неспешно бегущие воды Невы, замирает. Рождается идея, как все исправить, загладить свою вину, защитить честное имя отца и деда от мерзкой клеветы. Юноша замирает в нерешительности, тянется дрожащей не от холода, а от нервного напряжения рукой к горлу, никак не может принять решение. Чтобы обрести твердость и поступить, как подобает, он решил напомнить себе, с чего все началось, стал прокручивать в голове картинки прошлого, которые привели его в сегодняшний день, на этот обдуваемый со всех сторон ветром мост.

...

Внук генерала Станислава Яковлевича Шорохова, Андрей, как внуки многих видных советских деятелей, поступил в обычную часть, пытался скрыть свою принадлежность к семье высокого начальника. Служил он ни хуже и ни лучше других, нареканий не получал, с армейскими задачами справлялся исправно. Мечтал пойти по стопам деда и деда, продолжить службу, стать офицером. Хотел это не только ради себя, но и в память об отце, простом солдате, погибшим во время конфликта на КВЖД. Однако далеко не все нравилось ему в армейской действительности, далеко не со всем он мог согласиться. И если дома, в Ленинграде, он вращался в кругу людей, которые старались казаться лояльными установившемуся режиму, здесь, в армии, приходилось слышать неаккуратные слова некоторых солдат.

- Согнали всю семью в Казахстан, а я за них воевать должен, - как-то ненароком бросил один мрачный парень.

- Зерно отбирали, когда самим есть было нечего, - доверившись Андрею, рассказал второй.

- Отец говорит, куда не сунься, всюду взятки. И не поймешь, говорит, то ли советская власть, то ли по-старому все осталось, - жаловался третий.

- Оно-то жить может и стало легче, да вот только все равно голодно. Хлеб с опилками на моем веку еще не раз есть придется, - рассуждал четвертый.

- Куда не сунься, везде справку дай-подай. А где я эту справку возьму, спрашивается? Неужто попроще нельзя, подоступнее народу, - возмущался пятый.

Эти слова резко диссонировали с официальными заявлениями власти, провозглашавшими построение социализма. Ну, разве могут при социализме есть хлеб с опилками, в самом-то деле! Разве ж при социализме останется взяточничество, сутяжничество, издевательство бюрократов над простыми людьми? Не о таком социализме писал Ленин, не такой социализм обещали Маркс и Энгельс!

"Мне живется неплохо, но ведь я в стране не один, - думал после таких разговоров Андрей. - Все друг на друга докладывают, бояться даже другу довериться. Вот и сейчас не поймешь, провокаторы они или душу изливают. Если изливают душу, то неправильно мы все делаем, ой неправильно".

Легче было поверить, что его собеседники провокаторы. Ведь дед предупреждал, что у него много врагов, у самих руки коротки, потому попытаются добраться до него через Андрея.

- Ты, Андрюша, в армии рот на замке держи. Сам не доноси, и повода на себя доносить не давай. Клеветников в части встретишь, сторонись, не поддакивай, от разговора уклоняйся. Все одно, правду говорят или спровоцировать тебя хотят, с такими "друзьями" тебе не по пути.

И первое время Андрею удавалось следовать этому совету. Он уклонялся от политических разговоров, но охотно беседовал на темы житейские. На этом и попался. Больно сильно посочувствовал одному пареньку, у которого вся семья от голода в тридцать втором умерла, сам чудом спасся. Заметив в Шорохове чуткость, на него обратил внимание солдат лет двадцати четырех, отправившийся на службу после учебы, Вадим Черницын. Он был щупленький, но упрямый, политически подкованный и искренне интересующийся марксизмом человек. Не отличался особым умом, но был убедителен, хорошо говорил, умел расположить к себе слушателей.