Здесь результаты лингвистического анализа прямо смыкаются со свидетельствами троянской топономастики. Вглядываясь в строки Страбона, описывающие места обитания троянских киликийцев, мы понимаем причину уверенности географа в здешнем происхождении этого народа. По Страбону (XIII, 1,63), киликийские города Лирнесс и Подплакийская Фива непосредственно соседствовали со святилищами Аполлона Киллой (К(ХХа) и Хрисой (Хрйстц), составляющими единый сакральный центр северной Киликии. О том же говорит гомеровская молитва жреца Хриса к Аполлону (И. 1,37 и сл., 451 и сл.): «Сребролукий, ты, что обходишь Хрису и священную Киллу и мощно правишь Тенедом, о Сминфей!». Проступающая в этой молитве особая выделенность в данном комплексе «священной Киллы» подтверждается и тем, что, по Страбону (XIII,1,62; 11,59), во всех упомянутых в молитве Хриса местах Аполлон еще в историческое время почитался под именем Киллейского (KiXXaioc) (ср., возможно, в линейном Б личное имя ki-ri-ja-i-jo PY Ап 519 [Ventris, Chadwick, 1973, с. 554]). Мимо киликийских городов струилась Киллейская река (KiXXaioc ттотарбс), здесь же возвышалась Киллейская гора (KiXXaioy брос) и был город KiXXaioc (в Трое и на Лесбосе). Эпонимом этих мест была мифическая сестра и возлюбленная Приама Килла (KlXXa), по легенде заживо им погребенная вместо обреченной оракулом на смерть Гекубы (Apd. 111,12,3; Schol. Lycophr. 224, 319). Но был известен и мужской эпоним KlXXac, древний царь этого края или, по другой версии, герой-возница лидийского Пелопса; его гробницу в эллинистическое время показывали приезжим как местную достопримечательность (Strab. XIII,1,63; Paus. V,10,7). Имя местных киликийцев включается в сознании греков в тот же ряд имен, означая «народ, живущий рядом с Кил л ой». Потому-то Страбон, высказывающий догадку о царе Килле как родоначальнике и эпониме киликийцев, видит исток этого народа в Трое, а не на юге. Удвоенное I в KlXXa по сравнению с этнонимом KIXikcc и областью KiXixla не составляет проблемы, так как в греческих передачах анатолийских имен чередовалось неудвоенное и удвоенное X (ср. исаврийское личное имя ГоиХ(Х)ас от хеттской основы kula- [Houwink ten Cate, 1961, с. 151; Zgusta, 1964, с. 15] и др.).
Ha этимологическом уровне тождество троян. KIXikcc и анат. Hilak(u) вытекает из допустимости идентификации мотивирующего троянский этникон названия KlXXa в качестве обозначения священного места с хет. hila «двор», в том числе «двор храма», лик. qla «храм». Более того, прозвище Аполлона KiXXaioc точно сопоставимо с ликийским именованием Лето eni qlahi «Матерь Храма», а в ретроспективе и с хет. DffilaSSi «Бог Ограды, Двора». Киликийцы в Трое - это действительно народ, получивший имя от топонима Hila- = KlXXa, т.е. от своего Храма, сакрального Двора-ограды.
Могли ли хетты и лувийцы принести термин hila-, обозначающий как огражденное пространство между домом и внешним миром, так и самое ограду и в равной мере проход из внешнего мира внутрь дома (ср. родство индоевропейских названий для «двора» и «двери»), со своей предананатолийской прародины? Надежной этимологии у слов hila, hilana, hilamar пока нет. О. Герни, ссылаясь на чтение одной таблички из Мари XVIII в. до н.э. (ARM I, 3, 10), считает, что ассир. (bit) hilani могло бытовать в Сирии еще до появления здесь хеттов, иными словами, что вся эта группа слов представляет неиндоевропейские культурные термины [Герни, 1987, с. 186]. Но другие авторы либо оспаривают это чтение формы из Мари (в самом деле, довольно испорченной) по эпиграфическим соображениям [Renger, 1972, с. 405; Tischler, с. 244; Singer, 1975, с. 69], либо - в случае его справедливости - ставят под сомнение исконную связь сирийского термина с хет. hila, hilamar [Güterbock, 1972]. С другой стороны, хет. hilamar, род. пад. hilamnaS, принадлежит к очень древнему типу индоевропейских гетероклитических имен с чередованием суффиксов -тег/-теп, ср. греч. ХицарДиратос «нечистоты», лат. femur/feminis «бедро». Сомнительно, чтобы этой моделью могло быть охвачено неиндоевропейское заимствование.
Хотя мнение Страбона о непосредственном уходе киликийцев в Памфилию из Троады и опровергается показаниями ассирийских источников, в одном великий географ прав: перед нами еще одно лувийское племя или группа племен, следы которых ведут в глубь Анатолии из Троады.
10
В недавнее время К. Уоткинс обратил внимание на еще одно свидетельство троянского наследия в лувийской традиции, на этот раз доставляемое письменным источником хеттского времени. Речь идет о тексте КВо IV, 11,45-46, содержащем описание ритуала, в ходе которого жрец произносит сакральные формулы на лувийском языке. Во время принесения жертвы богу SuwaSuna он произносил, в частности, следующую фразу (стк. 46): ah-ha-ta-ta a-la-ti a-ü-i-en-ta ü-i-lu-Sa?-ti. Даем транслитерацию по Ларошу [Laroche, 1959, с. 164], который вслед за Б. Розенкранцем принял чтение U-i-lu-Sa-ti [Rosenkranz, 1952, с. 32] вместо ü-i-lu-ga-ti, как ранее читал Т. Бос-серт [Bossert, 1946, с. 105 и сл.]. Действительно, клинописные знаки для Sa и ga очень сходны, что вполне оправдывает конъектуру Розенкранца и Лароша. В интервью 1985 г. итальянскому журналисту М. Конти К. Уоткинс дал для этой фразы перевод: «Когда из высокой Вилусы пришли», предположив, будто речь идет о солдатах, возвратившихся из похода. Развивая свою мысль, ученый, судя по изложению журналиста, выражал убежденность в том, что в Вилусе, идентичной греческому Илиону, говорили на «близкородственном хеттскому языке с большим влиянием греческого» [Conti, 1985]. Позже Уоткинс более точно и аргументировано изложил свою гипотезу уже в научных изданиях (см. [Watkins, 1986, с. 58 и сл.; Watkins, 1987, с. 424 и сл.]). Он предлагает рассмотреть данную строку в качестве начальной из лувийского эпоса о городе Вилуса, вкрапленную в хеттский текст. Помимо ярких поэтических признаков строку отличает полное семантическое и формальное совпадение лувийского сочетания alati... Wilusati с гомеровской формулой (f)lXioc сйттеи/т^ «высокий Илион» (II. XIII,773; IX,419, 686; XV,215, 558; XVII,328); Уоткинсом указывается еще другой лувийский контекст, свидетельствующий о формульности и лувийского выражения. В связи с изложенным вопрос Уоткинса: «Не идет ли речь об общей поэтической традиции для обоих языков и культур?» -вызывает законный интерес.
О греческих элементах в Илионе мы упоминали в гл. 5. По поводу же интерпретации Уоткинса надо сказать следующее. Гипотеза о солдатах и вообще о некоем походе лувийцев в Вилусу никак не поддерживается контекстом и кажется излишней. Слово ala/i неоднократно упоминается в лувийских текстах, в том числе в связи с добычей соли. П. Мериджи допускал для него значение «море» [Meriggi, 1957, с. 215] (ср. [Laroche, 1959, с. 25 и сл.]), и тогда эта строка переводилась бы: «Когда пришли (не обязательно “вернулись”!) из Вилусы, с моря». Но как бы ни было заманчиво такое понимание, перспективнее кажется в толковании термина ala/i пойти иным путем, опираясь на употребление омонимичной лексемы в памятниках лувийской иероглифики в контекстах типа ï-wa kd-la-n ld-s-ti-wa-su-s Чи-Ш - «Эту ala поставил Астивасу». Мериджи отмечает, что в таких контекстах ala было бы легче всего перевести как «скала, камень» [Meriggi, 1967, с. 11 и сл.]. Если сходное значение «скала, гора» мы примем для ala/i в клинописном лувийском, то восстанавливаемое сочетание uilu$aS аШ «Вилуса-гора» поразит нас точным соответствием сочетаниям вроде "I Хои брос «Илова гора» в Лидии, ’I Xtou б рос «Илион-гора» (Пелопоннес), '1 Хюи а1тш «Илион высокий» (Троада) и т.п. Поэтому как параллели в лувийской иероглифике, так и общефилологические соображения заставляют нас предположить перевод этой ритуальной формулы, достаточно близкий к переводу Уоткинса, но, думается, более точный: «Когда пришли они от Вилусы-горы» (некоторые специфические детали см. [Гиндин, 1990, с. 61 и сл.; Gindin; Гиндин, 1993]).
