Крылатая дева над головой великана — помощь ему свыше. Спутники его: Благоразумие, в образе жены, держащей зеркало; Бдительность — чуткий, насторожившийся журавль; Воинское Искусство — юноша со щитом, с мечом и уздой, возле пушки.

Доменико одобрил. Правда, живописцы перестарались, сплетая доспехи и гирлянды, а некоторые чудовища, нарочито зловещие, просто смешны. Но зачем же огорчать студентов... Однако ясен ли жителям Москвы, не сведущим в античных мифах, смысл аллегорий? Вопрос понравился царю, он ответил с живостью. Имеется подробное толкование, оно напечатано в типографии. Кроме того в праздничные дни к воротам отряжают господ, способных просветить народ на сей счёт.

Обоим приходилось кричать. Набежали собаки и оглушительно затявкали на лошадей. Драгуны отгоняли, швыряя камнями. За заборами всполошились псы привязанные, тревога перекинулась в птичники, хлева. Скопилась кучка любопытных. Глазели больше на драгун, сражавшихся с собаками, — царя, кажется, никто не признал.

Только когда отъехали, объявился прохожий в чёрном, добротном, подпоясанный красной тканью, скрученной в жгут. Он вгляделся, раскрыл рот; колени его начали подгибаться.

   — Дурак, — бросил Пётр. — В лужу упадёт, как свинья. Думает, мне нужно... Дьяволу нужно. Такова моя обязанность, господин мой: скотов превращать в людей.

Царь высадил архитектора в Немецкой слободе, унёсся, велев прибыть завтра. Навестит ли ночью снятой Доменико? Позовёт ли? Подаст ли вразумляющий знак? Или укажет путь назад? Сновидения, может, были, но развеялись. Это было неприятно. Святой патрон не откликнулся. Неужели и он растерян перед силой, исходящей от царя?

Утром, прямо с порога, царь подвёл Доменико к модели.

   — Не годится — ломайте! Я не фортификатор, господин мой. Я — моряк.

«Ломайте!..» Странно подействовало это слово. Подалась какая-то преграда, отделявшая от царя.

А царь подавал ему листки, эскизы форта, черновые, сделанные размашисто, пером неистовым. Сухая логика цифр, трезвая геометрия родного ремесла, помогала архитектору освоиться, избавляла от трусливой немоты.

   — Коряво, господин мой, — винился царь. — Некогда было в Воронеже.

Восьмиугольный форт, более сотни орудий, направленных во все стороны. Доменико видел подобные сооружения. Каменные... Но из дерева?

   — Время, — сказал царь. — Где его взять? Из камня — долго. Построить к весне. Чтобы не впустить шведов к Петербургу.

На карте распяленной лапой протянулась к морю Нева, а напротив, в заливе, — длинной кривой шпагой остров Котлин. У восточного его конца — батареи. Фарватер для крупных судов, ведущий к Петербургу, — единственный. Кругом мелко.

Котлин вооружён. Батареи — вот они... Хорошо, но мало, мало. Перекрыть проход огнём с двух сторон! Невдалеке от суши царское перо вывело кружочек. Здесь быть форту.

   — На воде? — произнёс Доменико, ошеломлённый. — Вы желаете плавучий форт?

Нет, на твёрдом основании, неподвижный, на отмели. И к весне! Работа сложнейшая. Фундамент из ящиков или срубов, набитых камнями... Как опускать их? Освоившись окончательно, Доменико рассуждал вслух, горячность царя зажгла и в нём жажду строить, вырастить в воде эту необыкновенную крепость. Все сомнения его встречали мгновенную отповедь царя. Лёд, крепкий русский лёд! Зимой по льду начнут подвозить материал к проруби. Да, срубы из толстых брёвен, ряжи. А каков грунт? Царь сам проверял, — прочен. Учёл ли он удары волн? Да, — и отдачу орудий, разумеется. Но приблизительно. Надлежит рассчитать точно.

Ему, Доменико...

Пётр не спрашивал согласия — прочёл его на лице швейцарца.

   — Представляете ли, господин, что такое Петербург? Там хижины. Там жизнь на биваке, военная жизнь.

Ответить Доменико не успевает. Да это и не нужно. Царь смотрит настойчиво, испытывает, видит...

   — Дело секретное, — слышит архитектор. — Секретное чрезвычайно. Брать чертёжников не стоит, господин мой. Управитесь один? Хорошо.

Вечером Доменико писал:

«Молитесь за меня: я на службе у великого человека. Это и льстит мне и пугает. Дай бог не ошибиться, — царь Пётр такой правитель, который способен подать пример всем, увенчанным коронами, всем владыкам. Он стремится к целям высоким. Служа ему, я чувствую себя не под пятой его, а с ним вместе. Он сведущ в науках и вникает во все частности».

В Лондоне мало кто заметил возвышение Дефо. На приёмах у Гарлея он не появлялся. Навещал сановника в его особняке с наступлением темноты, чтобы придать себе таинственности. Иногда придумывал слежку, погоню.

Гарлей смеялся. Писака очевидно мистифицирует. Хотя, разрази его гром, может, и правда. Нашлёпки грязи на плаще подлинные.

   — Ухнул в канаву, ваша честь. Едва ушёл от негодяев.

Писака — иначе государственный секретарь не называл про себя Дефо — падал в кресло, вытирал потный лоб и с вожделением оглядывал строй оловянных кувшинов с имбирным пивом. Сразу к делу не приступал.

   — Вы ещё здесь? Я думал, вдруг вы уже в Париже, с нашим обожаемым Мальборо[48].

Добрый знак. Дефо язвит — значит, новости принёс интересные.

   — Так Париж ещё не взят? Что ж, будем дальше воевать за равновесие в Европе. Один умный человек говорит: проливать кровь грех, но лицемерить при этом — двойной грех.

Обычная манера — ссылаться на некоего собеседника. Ничего от собственного имени — вечная игра в прятки. И чего ради?

   — Царь Пётр не кричит о равновесии. Он отбирает у шведов своё кровное. Вот уж кому чуждо лицемерие. Один немецкий дипломат сказал мне: не зарьтесь на чужое, тогда и настанет равновесие. Дурацкую войну вы ведёте, сэры! Испанская корона? Ничего страшного, пусть достаётся французам.

   — Нашим исконным врагам? — возмутился Гарлей. — Вы забываетесь.

   — Не я, не я, ваша честь. Тот дипломат... Но ведь всё равно две короны на одной голове плохо держатся.

   — Слова того дипломата?

   — Конечно. А мне что! Дай бог отличиться нашему Мальборо. Этого хочет его супруга, а следовательно, и... не пугайтесь, королеву я не назвал.

Оба рассмеялись. Дефо осушил кувшин пива и подобрел.

   — Не стану больше томить вас. Получайте! Последняя почта...

Гарлей пробежал глазами письмо.

   — О, четыреста пушек! Московиты лепят их как оладьи.

   — Сведения устаревшие, шалопай взял из газеты. Поздравим шведов с таким наблюдателем. Скок — и к нам в упряжку!

   — Да, но толку от него...

   — Подождите, не снимайте ставку с этой лошадки! Есть шансы выиграть. А табачник заслуживает награды. Раскошелимся, а?

Табачник — Генри Вуд, служащий братьев Уайт, торговцев табаком. Исправно делает копии с донесений кавалера ван дер Элст, обозначенного в бумагах Дефо под кличкой «племянник».

   — Теперь он наш, с потрохами, ваша честь. Кое-что он там тонко подметил, в Московии. Царь ищет опоры в народе, а? Ещё Макиавелли[49] учил: владыка, нашедший поддержку в народе, сильнее того, который имеет на своей стороне одну лишь знать. Да, музыкант способен шевелить мозгами, однако вы правы, он белоручка и трус, но... в Петербург он прогуляется, дядя заставит его. А там посмотрим...

За окном — тусклая под зимним небом Темза. Медленно спускался по течению военный корабль, побывавший в починке, — свирепый дракон на носу алел свежей краской, разевал кровавую пасть.

   — Кстати, царь считает наши суда неуклюжими, тихоходными. Каково! Он ручается, что русские будут лучше.

   — Да вы просто влюблены в царя.

   — Он сам строит суда. В отличие от прочих монархов. Губить флот понапрасну — это они умеют. Кто же поедет в Московию? Всё-таки Витворт?

   — Вероятно.

   — Не блещет способностями. Подбирали по росту, признайтесь! Что ж, есть резон. Царь не любит коротышек. Итак — посол её величества Витворт! — Дефо пощёлкал по пустой кружке.