На ходу скидываю куртку, бросаю ту на диван. Шморгаю носом, краем глаза заметив недовольный взгляд Макса. Знаю я, что мне, как никому в группе, болеть противопоказано, особенно на гастролях, но телу не прикажешь, хотя я думаю, отделаюсь легкой простудой. Пара дней соплей, сухого кашля — и как огурчик буду. Стягиваю потную майку, что так и липнет к телу, закидываю в чемодан ее, вытаскиваю чистую одежду и, едва уже переставляя ноги, иду в душ.
— Я тебе таблетку растворил и поставил на прикроватную тумбочку. Для профилактики, капсулу антибиотика оставил там же, выпей и спать.
— Ага, мам, — сонно отвечаю заглянувшему ко мне в ванную другу.
Горячая вода размаривает меня вконец, глаза уже слипаются, веки стали неприятно-тяжелыми… Тело ватное, состояние амебное. Кошмар, блять.
Лениво тащусь к кровати, вытирая голову и вздрагивая, когда на пропаренное тело капает холодная вода с кончиков волос. Выпиваю залпом теплое кислое пойло. Глотаю капсулу и забираюсь в постель, большущую, двухместную. Закутываюсь по самые уши в одеяло, утыкаюсь покрасневшим носом в подушку и отключаюсь, как только веки опускаются.
Просыпаюсь уже к вечеру, судя по тому, как темно за окном. Что неудивительно, ведь темнеет все раньше, зима ж, сука, на носу. Выползаю из кровати, ежась от прохлады, стоящей в комнате. Потягиваюсь всем телом. Мышцы неприятно ноют, уши так до сих пор и заложены, видимо, и вправду простыл я. Глаза болят, сухо царапающиеся об веки. Облизываюсь и, сгрызая сухую кожицу с губ, естественно, до крови, стараясь бесшумно переставлять ноги, иду в соседнюю комнату, которая а-ля прихожая. Общая между двумя блоками.
Косуха моя валяется теперь на кресле. Телик тихо бормочет, а на диванчике в обнимку лежат красавцы. Один между ног у другого. Пашка видимо задремал, лежа на Максе, смешно уткнувшись носом в подставленную шею.
— Как ты? — Встречаюсь с синими глазами друга, что лежит под своим любовником.
— Жить буду, — тихо отвечаю и сажусь напротив них, подобрав под себя ноги.
— Будешь, выбора нет у тебя. Что ты там вчера устроил? Коля звонил недовольный, сказал, что журналюги рыскали по той вечеринке. Он отловил уже в интернете пару фоток, где тебе слишком хорошо. Видок еще тот, как минимум пьяный, как максимум — уделанный в щи. Ты что принял-то вчера, что тебя так вставило?
— Не поверишь. Чист, как стеклышко, по всем статьям. Пить не хотелось, наркота там какая-то стремная была везде, а травку я еще перед концертом убил, следовательно, в клубе меня, наоборот, отпустило.
— Допустим. Тогда что за снимки полуоргии прямо посреди танцпола?
— Явно преувеличено. Пара поцелуев, танцы, не более.
— Ой ли?
— Именно, — стягиваю подушку с их диванчика и подсовываю под спину, откинувшись удобнее.
— На тебя это не похоже, ты не останавливавшееся на полпути.
— Теперь вот так… — неопределенно хмыкнув, отворачиваюсь, начиная изучать интерьер. Я говорил, что здесь люстра красивая? Как виноградные гроздья и явно с позолотой.
— Что с тобой? — Мое подвешенное состояние легко улавливается. Давно пора привыкнуть к тому, что Макс знает меня местами лучше, чем я сам. — Ты больше недели сам не свой. То слишком задумчив, то не на шутку развязан, словно выбить из головы что-то или кого-то пытаешься. Я не против твоих отрывов, расслабляться не просто можно, даже нужно, но, Гер, я волнуюсь, когда вижу, что у тебя сердце не на месте. Я бы хотел ошибиться, но боюсь, ты потерян.
— Есть такое, — решаю признаться. Скрывать все равно от кого-кого, а от него смысла нет. Я слишком многим ему обязан, чтобы вот так задраить створки души своей и валить молча по жизни, трепля его нервы. По-хорошему, Максу лично от меня памятник при жизни надо воздвигнуть за терпение, умение выслушать и дать пинка, если нужно. А еще… еще мне до жути нужно выплеснуть все, что скопилось внутри. Счистить этот гребаный осадок. Терпеть это все одному слишком сложно.
— А поподробней?
— Ты же сам уже все понял, к чему цирк тогда? — скрыть недовольство получается, откровенно говоря, хуевенько. — И чья цепочка, ты там же, на месте догадался, и что не с бабой я был тоже… — последнее выходит тише обычного. Нет, мне не стыдно. Просто как-то… неудобно, что ли, в таком признаваться. Радует хотя бы то, что он поймет, гей ведь. Натуралу я бы точно не сказал.
— То есть, ты хочешь сказать, что трахнулся с парнем? — спокойствие на его лице, как и ровный голос, обнадеживают, что издевательства не будет. От него, по крайней мере, а Паша вроде дремлет себе безучастно, авось пронесет и эта язва белобрысая пять копеек не вставит.
— И мне понравилось… — добавляю, глянув чуть с опаской на шевельнувшегося парня. Твою мать…
— А кто был снизу? — ну а что еще мог Паша спросить? Он в своем репертуаре каверзных вопросов.
Шумно выдохнув, отворачиваюсь, уткнувшись лбом в собственный кулак. Локоть больно врезается в место над коленом. Не очевидно разве теперь, кто и где был? Блять, а мое признание в том, что меня торкнуло, становится несколько унизительным. Хотя, не ему меня судить, насколько я просвещен, то как раз он и снизу, так что… Естественно, ему становится все понятно, и тот хриплым от болезни голосом начинает смеяться, скатывается с Макса и, утыкаясь в подушку лицом, хохочет. Блять, лучше бы я молчал… Все мое желание откровенничать, как туман, рассеивается и на его место приходит явное раздражение и нежелание продолжать разговор, не при Паше, так точно. Резко встаю с кресла, намереваясь уйти. Хуй с ним, я отыграюсь еще. Я так-то не мстительный, просто память хорошая и люблю моментами ставить на место вот таких, любящих юморить не к месту.
— Сядь, — толкает меня обратно подскочивший Макс. — А ты успокойся, ведешь себя как идиот малолетний, хотя ты-то старше нас обоих. Ты думаешь, ему легко такое нам рассказать? Так вот, лежи и помалкивай, если нихуя дельного сказать не можешь. Не порти момент оказанного доверия, — такой резкости от друга я не слышал никогда по отношению к Пашке. Тот видимо тоже, ибо, в шоке замолчав, скрутился под пледом, кинув на меня виноватый взгляд. А после, чуть вынырнув из своего убежища, потянул неуверенно за руку Макса к себе. Тот, хоть и крайне недовольный, но сел обратно к нему, уложив растрепанную блондинистую голову к себе на колени, пропустил сквозь пальцы пару прядок. А Пашка котом потерся о широкую ладонь и прикрыл глаза. Вот так просто, тихо и мирно. Вроде ничего удивительного, да? Но в этом всем было просто тонна нежности и такого явного обожания, что у меня дыхание сперло.
Как он сумел, раздражаясь, остаться вот таким? Здесь за милю веет заботой, искренностью… И я понимаю, что вот к такому я точно не готов. Не с парнем, во всяком случае. Это как-то слишком. Совершенно слишком. Ладно девочку свою вот так погладить. Уложить ей голову на колени, или же ее к себе прижать, бормотать сущие глупости, улыбаться, когда она от щекотного дыхания морщится и закрывается. Но с парнем? Блять… дико. Не отвратительно. Не противно. Просто дико, ненормально, неправильно.
— Я же нормальный, Макс… Как мне могло такое понравиться? — само срывается с языка, который надо бы прикусить, обидеть их я не хочу. Тут все ясно как божий день. Любовь-морковь и все такое. — Я после той ночи всю неделю в универе с ним зажимался. Первый поцеловал, дразнил всячески, нарывался. Ждал, когда он сорвется и прижмет, понимаешь? Это как… как наркотик стало, вот так доводить его, а после эти поцелуи до боли. Когда трещит по швам все внутри. Когда словно с тела кожу сняли и по оголенным нервам пальцами. Блять… — опускаю голову, в глаза смотреть немного стыдно. Хотя нет, это не стыд даже, это… бля, да не знаю я что это! Просто у меня ощущение, словно меня наизнанку сейчас выворачивают, внутренностями наружу. Жутко… Одно дело это все ощущать, думать об этом. Другое — признать, сказать вслух. Открыть свою тайну.
— Он тебе нравится?
— Не знаю. Нет… вроде, — выходит неуверенно, но если прислушаться к себе, то я точно могу сказать, что там нет и капли вот такой нежности, как у сидящих напротив. Я его зажать хочу, довести до белого каленья, целовать, трогать, а потом просто уйти и заниматься чем-то другим. Я не хочу его рядом всегда. Не хочу спать с ним в одной кровати всю ночь, готовить завтрак. Он нужен мне моментами. Временно. На часиков так пару, несколько раз в неделю… А больше? Больше точно нет.
