От сладкой смерти меня спасает звонок в дверь. Кого может принести в час дня — вопрос интересный. Так как не жду я совершенно точно НИКОГО.

Открыв дверь, хмыкаю под нос. На пороге стоит Кирилл. В руке несчастный белоснежный цветок лилии с оторванным стеблем, разве что ножка в пару сантиметров и та зажата мужскими пальцами. Глаза как у нашкодившего котенка и длинные ресницы, как опахала, вверх-вниз, вверх-вниз.

— Мир? — протягивает вторую руку, прячет за цветком улыбку. А мне что ответить? Развивать конфликт не имеет смысла. Вокруг и так довольно много концентрированного дерьма творится… Поддержка, даже вот такая кривая и клоунская, не помешает.

Закатив глаза, разве что не до затылка, шлепаю на кухню.

— Торт будешь?

— Твой? Конечно буду. Опять отказ? — усаживается и выхватывает ложку из моих рук, точно так же, как я, по-живодерски засовывая ложку в середину выпечки.

— Ага.

— Аргумент? — с набитым ртом спрашивает.

— Отсутствует. — Фыркаю, цепляю из его рук ложку и отправляю порцию в рот.

— Ублюдки, — справедливо отмечает мой гость. — Чаю-то нальешь?

Теперь уже не в одиночестве, сидим в два рыла жрем. И тут он начинает истерить. Будто обкурился или принял, что более забористое. Ржет до слез из глаз, а я непонимающе работаю челюстью.

— Что? — махнув ложкой и чуть двинув головой, спрашиваю. — У тебя передоз сахара в крови, или ты просто дебил?

— Слушай, а на хрена ты всем бедным фигуркам головы пооткусывала, или это твоя садистская задумка? — Еле разбираю слова сквозь хохот. Крутит в руке в прошлом премилого мишку, только теперь безголового. — Ой, бля, мама, роди меня заново. — Берет теперь уже тельце в платьишке. — Ты сломала меня на сегодня. Увозите.

— Придурок, — тихо посмеиваюсь. Заразившись каким-то идиотизмом, но тем не менее. — Я просто психанула.

— И откусила всем на хер головы, мило. — Вот и как он умудряется жрать и ржать одновременно? Не удавившись к чертовой матери. — Я теперь тебя боюсь бесить. Самка богомола, мать твою, — градус веселья явно не собирается снижаться. — Откуда столько кровожадности, женщина?

— От верблюда по имени Алексеева Ольга.

— О как. А эта окаянная тут причем? — потихоньку начинает успокаиваться. — Каким ветром ее к тебе надуло или тебя к ней, бог вас баб разберешь.

— Она мне позвонила.

— А я уж думал: мокрые маечки, тонна грязи и файт!

— Да нет, все куда прозаичнее. — Отпиваю горячего чая, откинувшись в кресле. Чувствую, что в ближайшие лет сто я не буду есть сладкого. — Она решила просветить меня о самой сути мужской убогой души. Вы, Кирилл, понимаете ли, по природе своей поголовно все полигамные сволочи и, лишь благодаря существованию мудрых баб, не скатываетесь в самые низы. Мы — ваш якорь в жестоком, диктуемом кем-то-там свыше мире моногамии.

— Ты бредишь или что-то в торт добавила?

— И мужик всегда будет пытаться изменить даже трижды любимой женщине, потому что такой уж он по факту рождения с членом между ног. И именно поэтому подобные вопросы решаются между женами и любовницами или матерями, или сестрами, или бог его знает кем, главное, чтобы вагина между ног имелась. Ибо она, собственно, является у нас показателем данного природой здравомыслия, — утрирую как боженька. Но настроение настолько смешанное и странное, что мне даже нравится моя пламенная, полубезумная речь. Кир же замолкает. Медленно попивает горячую жидкость и моргает в мою сторону. Умный мальчик. — А еще мужа она мне не отдаст, собственными руками ко мне между ног укладывать не будет и вообще мать семейства, потому решила, что имеет право толкать вот такие нравоучительные, заумные речи и указывать. Как-то так.

— Я, конечно, сейчас херню скажу, но если она решилась на такой шаг, то запахло жареным, и не ты виновата, а Леха. Значит, он косякнул, иначе как бы она что-то узнала или поняла. Я даже не буду спрашивать, что у вас было или чего не было. Тупо не хочу знать. — Закрывает рукой глаза и, раздвинув пальцы, смотрит в щель.

— А ничего криминального и не было. Она, видите ли, у нас дар рентгеновского зрения имеет и все видит, едва ты на порог ступаешь. Этакий сканер на двух толстых, как сардельки, ногах.

— Ауч, — опять ржет. Теперь и я с ним вместе. Обстановка максимально разряжена, и мне становится как-то до ненормального, но уютно.

— Кир, а за что ты меня любишь? — День неуместных вопросов и попыток влезть в душу объявляется открытым. Глаза у бедолаги после моих слов увеличиваются чуть ли не вдвое. Эта тема у нас считается запретной. Он как-то давно пытался завести шарманку, но я быстро осекла, и попыток больше не было.

— Потянуло на лирику, или ты себя всемогущей ощутила по факту рождения с вагиной? — нервно как-то улыбается. Но взгляд серьезный, словно он сейчас будет жизненно важные вещи говорить. А я жду. Молчу. Мне и правда интересно, какой он видит меня и что он видит ВО мне. — Знаешь, вокруг так много девушек. Если присматриваться, большая часть симпатичная или даже красивая. Каждая по-своему. Но когда начинаешь копать чуток глубже, чем внешность, оказывается, что там заебов и заморочек долбаная куча. Они выстраивают вокруг себя стену. И пытаются вечно из себя что-то строить. Придумывают образ и кучу рамок, чтобы не дай бог не ступить за них, иначе иллюзия будет разрушена. У всех какие-то чертовы роли, будто просто отпустить себя и жить — что-то запретное, дорогое и непозволительное. Я встретил однажды удивительную девочку. Молоденькая и неиспорченная. Только глупая до одурения и наивная. Возможно, будь в ее голове побольше мозга, я бы женился. Вот в чем проблема, понимаешь? Они или фальшивые все, или тупые. Ты или живешь с иллюзией, а в один прекрасный миг видишь, как та рассеивается, и после следует развод. Или же живешь с тупой и рано или поздно устаешь думать за двоих. — Вслушиваюсь. Вероятно, впервые относясь к каждому слову этого человека всерьез. — А ты другая. Ты настоящая. Косячишь, злишься, бросаешь на полпути. Грызешь себя чувством вины, рвешь вперед, снова ошибаешься. Но ты ничего из себя не пытаешься строить. Ты живешь. И это чертовски подкупает. Не идеальная. Но настоящая. За подобное сложно не полюбить. И у тебя классная задница. — Закатываю глаза и, взбрыкнув, бью его по ноге под столом. — Окей, и сиськи тоже, — уворачивается и начинает смеяться. А я вижу, насколько сильно ему стало легче. Он словно молодеет на глазах. Взгляд становится более чистым. — Я знаю, что мне ни черта не светит, потому что ты давным-давно приняла решение для себя. И не виню, но просто опустить руки не могу. Да и привык. Куда я денусь от тебя? — подмигивает. Дурак. Но его слова немного подлатали меня изнутри. А это ценно.

— Надо за ребенком скоро ехать, — смотрю на разворошенный торт и задумчиво проговариваю. Выкидываю ложку в умывальник и потягиваюсь всем телом. — Ты со мной?

— Угу. Я его выкину, иди собирайся. А то у мелкого будет травма на всю жизнь, обезглавленные герои любимых мультфильмов в исполнении родной матери. Боже упаси.

— Аминь, — прикрыв глаза, киваю и начинаю сборы, надеясь, что вечер будет менее насыщенным, чем день. Хотелось бы. Очень.

И все на удивление гладко. Ребенок не капризничает, Леша не появляется. Идеально. Наверное. Ведь как бы я не бежала подальше от мыслей о нем, как бы ни отвлекала себя всем, чем только могу, выходит скверно. На задворках, где-то-там фоном, но его настырная персона маячит. Ненавязчиво. Чуть притихнув. Однако же забыться не удается. Или я плохо стараюсь. Или Леша врос в меня корнями. Так глубоко и намертво, что даже пытаться не стоит. Кто знает…

========== 10. ==========

Сегодняшний день обещает быть весьма насыщенным. Ближе к обеду мне звонит Леша и ставит в известность, что у него с сыном уговор остаться с ночевкой. И так будет каждую последующую пятницу. Возмутиться бы, да вот ребенок рад и это главное. Я уж как-нибудь переживу это «неудобство». Пусть оно и грозит мне подпорченными нервными клетками. Но ведь главное — дети, потому пляшем от этого.