— А маму? — А вот это запрещенный вопрос. Только разве пятилетнему это объяснишь?

— Я всех люблю, зайка. — Пять балов за умение вскользь уйти от ответа.

— Но Элю ты любишь больше, ты постоянно к ней возвращаешься. А я хочу, чтобы ты остался.

Вот так проявляется генетическое упрямство, которое начинает играть в подрастающей крови. Приехали…

— Ильюш, папа остается тогда, когда может, — аккуратно влезаю. Обнимаю взобравшегося на мои колени сына. А губки уже подрагивают. Только истерики перед сном и не хватало мне сегодня.

Внимание. Не переключайтесь. Начинается вторая серия.

— А я хочу, чтобы папа оставался чаще. Почему папа всегда уходит? Его и так долго не было. А он все время уходит. Мама, скажи ему. — Встречаюсь взглядом с Алексеевым, вконец ахуевшим не меньше меня. — Мама, — упорствует бескомпромиссное маленькое чудо, не понимающее всей обреченности нашего положения.

— Милый, у папы есть маленькая доченька, и ей он очень нужен.

— Мне тоже нужен. — Крупными каплями стекают слезы. Вытираю кончиками пальцев. Прижимаю к себе сильнее. Вот он, мой страх. Зависимость сына от отца. Все более нарастающая. Одной меня становится мало.

— Ты уже взрослый мальчик, ты многое понимаешь. А она совсем крошка еще, ей нужно немного больше внимания. Но папа вас обоих очень любит, просто он один, а вас двое. Ему сложно. — И мне сложно, хочется добавить. Жесть как сложно успокаивать самого родного человечка и понимать, что не под силу мне что-либо изменить в данный момент.

— А я хочу, чтобы он остался, почему он не может остаться? — нарастающий плач. Требовательные карие глазки.

— Я останусь, — прорезается голос у виновника.

— А потом ты опять поедешь домой. И тебя опять не будет несколько дней. А я хочу, чтобы ты был.

Нос хлюпает, на моих руках влага с его щек. И такая острая боль в сердце, что вздохнуть все сложнее. Где он выход? Где?

— Я буду, когда ты очень-очень скучаешь — звони мне, и я сразу же буду приезжать. Договорились?

Не то. Чувствую, как протестует ребенок у меня на руках. Беспомощно плачет.

— Мама, скажи ему. — А я не знаю, что сказать. Не понимаю, что здесь вообще можно сказать.

— Сыночек, давай я сделаю тебе какао, а потом вы с папой ляжете смотреть сказку, — глажу по волосам. Целую в нахмуренный лоб.

— И он останется и отвезет меня завтра? — Вот почему вопрос задан мне? Кто-нибудь скажет, почему я сейчас сижу и разгребаю все?

— Конечно, отвезу, перестань плакать, все хорошо. Зачем ты расстраиваешься перед сном? — Кажется, отцовский голос действует получше моего сейчас.

Выдыхаю несколько судорожно. Встаю с ребенком на руках и иду на кухню. Тяжело. Спина протестует, но душевное состояние Ильи куда важнее.

Замолкаем. Леша куда-то быстренько собирается, и я боюсь, что он сейчас хлопнет дверью и не вернется. Совсем. Тогда я просто сойду с ума. Не потому, что я не могу без него. Сын не может.

Подношу дитеныша к шкафчику, он сам достает какао. А после молоко. Наливает и сыплет столько, сколько я ему говорю. Все так же вцепившийся в меня клещом. Илье необходим сейчас тесный контакт. И ближе меня никого нет и никогда не будет.

Не скрываю облегчения, когда слышу щелчок входной двери. Вернулся. Слава богу. Спустя пару минут чувствую, как ребенок тянется в сторону, а там Леша, который перехватывает эстафету.

— У мамы спина сильно болит, а я тяжелый, — жмется к отцу. Немного успокоившись и перестав хотя бы плакать. Уже радует. Только вот мои разбросанные чувства в кучку не собираются. Я потерянной тенью передвигаюсь по кухне. Слушаю, как они разговаривают. Что-то обо мне. О том, что не нужно меня расстраивать. И как мне сложно. И много всего, но не вслушиваюсь. Потому что больно и грустно. Потому что сжимается все внутри, скручивается, как пружина.

— Держи — Сев на корточки возле них, протягиваю кружку с горячим напитком. — Аккуратненько, как я учила, малюсенькими глоточками. Какао очень горячее. Хорошо?

— Угу, — бормочет, вмиг став счастливым ребенок. Как мало ему нужно… И как много мне теперь надо наскрести внутренних ресурсов, чтобы залатать трещины, которых возникает все больше.

— Я пойду, расстелю вам диван, и будете спать, договорились?

— Да, с папой.

— С папой, — киваю. Замечаю, что Леша уже предусмотрительно притащил с собой мягкие спортивные штаны и борцовку. Умно. И как-то паршиво одновременно. Это именно то, о чем я говорила. Жизнь на две семьи.

Готовлю им постель. Руки немного непослушные, а голова начинает нещадно болеть. А как же хочется курить… Легкие буквально зудят от желания быть пропитанными горьким дымом. Что я и делаю, едва они располагаются в комнате.

Курю до головокружения, сдерживаю слезы, пытающиеся вырваться. С каждым днем все усложняется в разы. Какими-то огромными шагами. Тотальными. Непоправимыми. Все так жутко и непонятно. Никакого постоянства. Никакой стабильности.

Ровно в таком же состоянии ложусь на излюбленный пол на кухне. Вытягиваюсь во весь рост до хруста костей в поджатых пальцах ног. Легкое расслабление проходится по телу. Откровенная радость, что все поутихло и есть пара часов сна, отключки измученного мозга. Пауза. Пусть и слишком короткая, но… Что есть, то есть.

И так тихо в квартире. Темно и умиротворенно. Начинаю засыпать, медленно втягиваясь в окутывающую дрему. На грани сознания слышу тихие шаги. И не понимаю, то ли снится, то ли взаправду. Приоткрываю глаза, совсем немного, маленькую щелочку. А там Леша стягивает майку и наклоняется. Видимо, боясь разбудить, осторожно приподнимает край пледа и проскальзывает ко мне на импровизированное ложе. И чего вот на мягком диване не спится, а?

Оглаживает живот, пусть и через ткань… но даже это обмурашивает мое тело.

— Леш, — тихо зову, дав понять, что я не вырубилась окончательно.

— Спи, — в ответ так близко, потоком воздуха. Поворачивает меня на бок. Прижимает спиной к своей груди. Крепко-крепко. Ровно так же мы когда-то всегда спали. Как две ложки, влипнув друг в друга телами. Правда, голыми. Правда, куда более расслабленными.

Полосует изнутри такое привычное и далекое действие. И вероятно, не только я расшатана вся и в остаточном шоке. Потому как поведение Леши в крайней степени неуместно сейчас. Но он будто себя успокаивает. Эгоистично и именно так, как ему нужно. Забирается рукой под мою майку. Не прекращая легкие касания к животу. Трогает шрам, поднимается выше. Описывает круги вокруг пупка. Еле ощутимо. Вроде.

— Ты ледяная, заболеть хочешь? — вскользь губами за ухом. Кончиком носа по мочке и в основание шеи комком дыхания изо рта. Вторая рука пролезает мне под шеей и прижимает к себе еще сильнее. Такой горячий на контрасте. И вроде все довольно целомудренно… Пока он не ныряет к груди и не сжимает ее. Кожа к коже. А меня словно клеймят, мне так невыносимо жарко становится. Горячие пальцы на животе и по ключицам, будто расплавленный металл размазывают по телу.

— Перестань. — Выдержка почти на нуле. Я слишком устала отталкивать и бороться. Успокаивать себя, одергивать и проклинать. Вымоталась капитально. На пределе, почти за чертой. Хватаю его руку, что на груди устроилась и бесцеремонно дразнит сосок, зажимая тот между большим пальцем и указательным. — Леш, остановись, — диаметрально противоположные мыслям слова слетают с губ.

Игнорирует. Впрочем, ничего нового. Только целует жадно шею и плечо, оттянув ворот майки, которая уже задралась едва ли не до груди. И я жалею, что снова в стрингах… или не жалею. Спорно. И мне так нравится эта твердость, упирающаяся мне в ягодицы, и не нравится. Наверное. Это все так нужно мне сейчас, чтобы забыться, и в тоже время вопиюще неправильно. Он женат. И сейчас лежит со мной, когда где-то в паре кварталов в постели его ждет законная супруга. Он не имеет право так поступать с нами обеими. Но у меня нет никаких сил бороться.

Укладывает на спину. Не спешит что-либо предпринимать, просто устраивается в колыбели моих ног. Медленно вжимаясь пахом, ничего не скрывая. Нависает сверху, прожигая взглядом. В полумраке освещенной лишь уличным фонарем и циферблатом в комнате кажется настоящим чертовым демоном из тайных фантазий.