Нулевое. Долбаный инкубатор. Миссию выполнила и теперь могу быть свободна.

И понимаю, что не хочу я быть там. Или же наоборот… Хочу. Отчаянно. Словно это жизненно важно.

Что? Отправляемся в гребаный путь на одни и те же грабли? Да легко.

Похоже, влипла. Снова. А может, нет? Просто крыша едет… И навалилось всякое…

Но почему же тогда так сильно под ребрами щемит?

========== 8. ==========

— Пап, а маму дядя Кирилл обижал.

Занавес. Леша как сидел на корточках, расшнуровывая ботинки, так и сидит, только глаза от лица ребенка ко мне перемещаются. Медленно так, будто слоумо эффект кто-то наложил на мою жизнь или начал раскадровку делать.

— Как? — спрашивает, подталкивая Илью выдать еще больше информации. А я делаю вид, что обои — очень увлекательное зрелище, как и натяжной потолок с тремя лампочками, слепящими глаза. Господи, ну когда уже закончится этот маразм изо дня в день?

— Они ругались на кухне, мама кричала.

Боковым зрением все еще вижу Лешин прилипший намертво взгляд. Злится. Не нужно быть Вангой, чтобы знать и чувствовать его чертову ярость, которая плещется в темных глазах. Интересно, а во что все выльется по итогу?

— А потом мама выгнала дядю Кирилла из квартиры. Она была очень злая. Я даже не стал просить шоколадку. — Наивный милейший ребенок. Ну, вот зачем он это говорит? Я же так его люблю, а он взял и спалил меня. Сдал с поличным.

— А когда это было, родной? — тихий, заискивающий голос. Но я с легкостью улавливаю в нем вибрации. Его распирает на хрен всего, но при сыне держит себя в руках.

— Вчера. А почему ты не говорил, что дядя Кирилл твой брат? А почему дядя Кирилл всегда был с нами, даже когда я был совсем маленький, а ты нет? Если дядя Кирилл твой брат, почему он не сказал тебе, что есть я? — Почемучка пяти лет отроду не закрывает рот. Смотрит своими огромными глазами, с таким чистым искренним любопытством… На них я и сосредотачиваюсь. Потому что шея затекла пялиться на потолок и лампочки и прочее.

Молчу. Можно, конечно, встрять и начать осаждать излишний интерес ребенка. Аккуратно и плавно, но… Эти вопросы должны были всплыть рано или поздно. Почему не сейчас?..

— Потому что я не знал, что мама общается с моим братом, заяц. И он не говорил мне ничего. — Почему ощущение, что меня сейчас четвертуют мысленно?

— Мама, я хочу еще пирог, можно мне еще пирог? — Моргаю, смотрю как сущий дебил на ребенка, только спустя полминуты поняв, о чем он просит.

— Да, сейчас подогрею, милый, иди пока погуляй в комнате, хорошо?

Сбегаю. Трусливо так, едва ли не на цыпочках, дрожащими руками отрезаю кусок мясного пирога и ставлю тарелку в микроволновку. Трижды блять, он стопроцентно сейчас придет, и будет бум. Будет капец какой бум. Господи. А можно мне сейчас молнию в темечко или инфаркт? Пожалуйста, я так редко тебя прошу.

— Какого хрена, Лина? — яростный шепот у уха и две руки, что с силой сжимают край стола по обе стороны от моего тела. Лопатками чувствую, как его грудь вздымается. Как сердце лупит прямо мне в спину. Мать моя женщина, я разбудила дракона.

Даже не возмущаюсь от того, что меня зажимают. Мысли явно не около эротические в данный момент. И поворачиваться, откровенно говоря, даже страшновато.

— Почему ты общаешься с моим родным братом все эти годы, а я узнаю это совершенно случайно?! Я вообще обо всем узнаю, мать вашу, случайно! Зашел перекусить — узнал, что у меня подрастает сын. Пришел к сыну в гости — узнал, что моя жена общается с МОИМ, черт тебя дери, братом, который, сволочь, все эти годы молчал как рыба. Это что за пиздец, а? — Вжимается в меня еще сильнее. А я начинаю дрожать. Не страшно, вроде. Не хочу его сейчас, опять-таки вроде. Но отчего-то дрожу как осиновый лист. Передоз эмоций, наверное.

— Тебя что бесит больше: то, что он был рядом, когда я была беременна, и так и остался со мной в отношениях или то, что тебя не поставили в известность? Это ревность или обида, а, Леш? — контратака. Кривоватая, необдуманная. Глупая. Но… контратака.

— Я в шоке от вас обоих. Ладно ты, обиженную разыграла. А он? Родная кровь. Ноль без палочки, походу, в наше время.

— Обиженную? — шиплю сквозь зубы. Зарядив ему локтем в ребра. Чтобы перестал вжиматься так сильно, мешая сосредоточиться и достойно отбиться. — Ты ударил меня!

— Я извинился. А ты сбежала как трусиха при первой же проблеме. Нашла предлог и, собрав вещички, уползла подальше, корча из себя жертву. О чем я еще не знаю? М-м? — и настолько противным голосом это прозвучало, что я не удержалась от последующей мерзости.

— Может, еще спросишь: не Кирилла ли сын Ильюша? А почему нет-то, если унижать, так по полной. Вы ведь с братцем похожи.

Разворачивает в своих руках. Секундное действие. Чувствую себя просто куклой, которой он вертит на его усмотрение. И это жестоко и разочаровывающе. Что, похоже, отпечатывается в моих глазах. Давным-давно пересеченная черта. Стертая грань. Точка невозврата, когда этот мужчина выказал неуважение. Да, я тогда была провокатором. Орала и царапалась. Ревела, обвиняла. И он сорвался. Да, там была моя вина.

Как и сейчас, если смотреть здраво. Утаила я многое. Повязала грузом тайны постороннего человека. Что же, теперь время разгребать то, что наворотила. Пусть и с наилучшими побуждениями. Кого ебет чужое горечко? Кого колышет, что я там хотела? Главное ведь уязвленная мужская гордость. Ему не сказали, теперь страдайте.

Молчим. Я все еще в кольце рук, зажата в этой тесной ловушке. Стою, задраив глаза, как два люка в подводной лодке, и умоляю всевышнего не дать мне расплакаться от жалости к себе. Ведь как бы там ни было, что старшему, что младшему срать с высокой колокольни на то, что у меня творится внутри. Один обижен, что от него спрятали сына. Второй маниакально преследует цель натянуть меня на собственный член. И потому отирается рядом из года в год, провоцируя и выслуживаясь. Будто я после отплачу телом.

Утопаю в собственных чувствах. Горьких, как полынь, эмоциях. И вот теплые руки по моим щекам, оказывается, слезы стирают. Дала-таки плотина трещину. Предел моего терпения достигнут. Слишком много всего навалилось. Слишком тяжело со всем справляться. Когда одна только давка со всех сторон. А поддержки вполовину меньше. Неравноценность происходящего попросту вышибает из колеи. И как в нее вернуться — я не знаю.

— Конечно, он мой сын. Я даже мысли не допускал. Лин, я перегнул. Но и ты не права, — так тихо, почти шепот. Так глухо. Не одну меня все это кромсает изнутри и рвет на клочья. Знаю. Чувствую. Но что поделать, если кому-то сверху вдруг стало скучно, и он решил разбавить, по его мнению, пресные будни захватывающим экшеном. Возможно, со стороны или на экране это было бы интересно наблюдать. Но жить, словно в драматическом сериале? Это чертовски сложно в первую очередь морально.

— Я знаю, ребенок ждет пирог, — механически, будто выключена мгновенно функция проявлять эмоции. Поднимаю глаза, равнодушно мазнув по его лицу, отталкиваю.

Наблюдаю, как Илья уплетает за обе щеки, смотрит мультик и постоянно дергает отца за руку. Игнорирую зудящие на коже взгляды бывшего мужа. С задумчивым видом… сижу в абсолютной апатии, не думая вообще ни о чем. Вакуум. Так пусто в голове, что мне кажется, я слышу тихий гул.

И мне так нужна передышка. Побыстрее… Просто побыть в тишине и покое. Вдали от всего навалившегося и привычного. Порыться в себе, перебрать каждую струнку души. Настроить на нужный лад. Иначе я скоро в такой дисбаланс впаду, что пиши пропало, и уже точно не смогу себя собрать. А быть в раздрае — непозволительная роскошь, слишком многое от меня зависит.

— Пап, а ты меня любишь? — звучит сбоку.

— Конечно люблю.

Чем-то попахивает. Внимательно смотрю на сына, который хмурится все больше. И вот с чего вдруг?

— А Элю любишь? — продолжает выпытывать ребенок.

— И Элю люблю.

— А тетю Олю?

— И тетю Олю, — кивает, выглядящий ну очень настороженно, Леша. И мне его даже совсем немножко жаль.