– Я неделю не курил дурь, все это время я сижу один в квартире напротив твоей и работаю. Это правда. Просто выпей со мной кофе, и я уеду. Просто поговори со мной о какой-нибудь фигне. Можешь повторить все то же самое, что сказала неделю назад по телефону. Плевать.

Она громко вздыхает в трубку. Сдается.

– Я угощаю, – продолжаю давить.

– Егор, приезжай, но потом не жалуйся, – Вероника по-прежнему говорит резковато, но меня это мало интересует. Я хочу увидеть кого-то, кто верен своим принципам, и снова поверить в людей.

– Я жду адрес смс-кой.

– Может, все же вечером? – немного смягчается.

– Я хочу побыть с кем-то не из моего мира. С тобой. Пожалуйста. Ну что мне сделать, чтобы ты сменила гнев на милость? Это ведь не сложно – сказать мне, где ты, дальше я все сделаю сам. В конце концов, я могу тихо посидеть позади тебя, пока ты трудишься, и с удовольствием полюбоваться твоим восхитительным затылком.

– Ладно, – крепость пала, противник капитулирует. Но заметно, что решение дается ей с трудом. Вероника диктует адрес. – Увидишь вывеску – не пугайся, я внутри здания. Сразу проходи в кабинет, я поставлю тебе табуретку в уголке.

Когда я подъезжаю к нужному дому, осознаю, какой идиот. Это бюро ритуальных услуг! Боже, у нее кто-то умер, а я ей названиваю без остановки и намекаю, что меня ломает. Как не вовремя. Я ведь даже не спросил, как она себя чувствует, что происходит в ее жизни. Понятия не имею, чем она занималась последние дни. Может, у нее горе? Она ведь как-то упоминала, что дядя болеет. Возможно, не только мне единственному хреново живется на этом свете? Принять это непросто.

Некоторое время стою перед зданием, рассматривая надпись «Тихие поляны», переминаюсь с ноги на ногу. Идти туда не хочется. Да и одет я неподобающе, джинсы и черная майка, но скорбной последняя от окраски не становится, так как украшена надписью. Надо было рубашку надеть, собирался в спешке. Я ж не думал… А мог бы спросить. Обычный вопрос «как ты?» – часто спасает от многих неудобных ситуаций.

Окей, захожу. Может, ей поддержка не помешает? Ну там плечо мужское.

А если там толпа ее родственников? Ох бли-и-ин.

Как только оказываюсь в помещении, один из работников сразу замечает меня и перенаправляет в соседнюю комнату, где происходят то ли поминки, то ли прощание… Кто-то вещает за кафедрой. Вероники среди присутствующих нет, поэтому прохожу дальше, ловя на себе несколько любопытных взглядов. Припоминаю: она сказала, что будет в кабинете. Возвращаюсь в коридор, где приходится объяснить… хм, менеджеру, что мне нужна Вероника Михайлова, и что она меня ждет. Тот, наконец, понимающе кивает и указывает на дальнюю дверь.

Три раза стучу, тяну на себя, но кто-то меня опережает и внезапно толкает дверь изнутри, которая распахивается, едва не прилетев мне по лбу. Навстречу вылетает незнакомый мужик, был бы повыше и посильнее – снес бы меня. В итоге мы цепляем друг друга плечами, он что-то вякает, я оглядываюсь, собираясь ответить, но вовремя вспоминаю, что за мероприятие развернулось за стенкой и, вероятно, он на нервах. Прощаю его.

Наконец захожу в просторный кабинет, в котором слева от громоздкого резного стола ручной работы и по правую сторону от нескольких гробов стоит моя Вероника. А на груди у нее бейджик. Внезапно до меня доходит смысл фраз, что она «бывший инструктор по фитнесу и питанию» и «хоронит людей». Мои брови ползут вверх. Веро в строгом черном костюме, прямые, еще более черные, чем одежда, блестящие волосы распущены по плечам, в искусственном освещении ее кожа кажется мраморно-белой. Губы, напротив, яркие, словно искусанные. Соседка выглядит… неживой. Вампирша. Жутковато.

– Ой, бл*ть, – вырывается тихое у меня. Я надеялся, что она не услышит, но девушка слышит, выражение ее лица становятся испуганным, уголки губ опускаются, как у ребенка, которого жестоко и несправедливо обидели, на глаза наворачиваются слезы. В следующую секунду стойкая непоколебимая Вероника начинает рыдать. Навзрыд. Закрыв лицо ладонями. Она опускается на корточки у своего пафосного стола, захлебывается, и я бросаюсь к ней. Поднимаю, обнимаю, помогаю сесть в здоровенное мягкое кожаное кресло, в котором она тонет. При необходимости в него можно усадить двух с половиной Вероник. Теперь девушка кажется еще больше похожей на героиню молодежного готического сериала.

– Веро, ты что? Я тебя опять обидел? Устроила тут ливни-водопады.

– Он, – она плачет, – он меня так же только что назвал. Прости. А потом ты зашел и назвал, и нервы сдали. Я сей-час успо-успо-коюсь, – она заикается. Ее слезы ранят, я всегда таким был, не могу выносить девчачьи рыдания.

– Как назвал? – не понимаю.

– Как ты, – плачет.

– Как я? Ты о чем вообще?

– Ну «бл*дью», – она захлебывается.

– Чего? Я тебя так не называл, это присказка вырвалась. У тебя такая задница классная, я думал, ты с гантельками приседаешь в обтягивающих шортиках, ну знаешь, в которых половина булок видна, а ты тут бледная, как смерть, будто только вылезла, – киваю на гроб у стены, – из ящика.

Она улыбается сквозь слезы. Пункт «А» – привести девушку в чувство – выполнен. Переходим к «Б».

– Мне больше нельзя с гантелями приседать, у меня колено больное. Скоро она обвиснет и не будет даже задницы, – плачет еще сильнее. Ох, ептить.

– Кто тебя назвал этим нехорошим словом? – прищуриваюсь. Заставляю ее поймать мой взгляд. Я на корточках перед ней, смотрю снизу вверх. Она сжимает губы. Меня бросает в пот, очередной отходняк не вовремя. Встряхиваю головой. – Ну?

– Да ничего, я уже поставила его на место, – она начинает вытирать глаза. – Зря ты приехал, теперь ты знаешь мой самый страшный секрет. У многих людей я ассоциируюсь с горем, теперь и у тебя буду. Егор, перестань так смотреть, все нормально. Извини за слабость, иногда случается даже у меня.

– Ага, я вижу, что нормально. Этот хрен, с которым я столкнулся в дверях, что ли, болтает не по поводу?

– Я уже послала его, ага. Такой мудак, Егор, ты даже не представляешь себе. Жену на днях закопали, а ко мне яйца подкатывает. Поцеловал, – она трет губы. – Ублюдок. Пришлось пнуть его, он психанул. Боже, ужас какой. С кем мне приходится иногда работать.

– Он тебя поцеловал, а потом обозвал? Да ладно, – поднимаюсь и иду к выходу, она кидается за мной.

– Озерский, да брось, я правда постояла за себя. Забудь. Эй! Ты что делаешь?!

Но я уже в коридоре, захожу в зал, где люди плачут и прощаются, и быстро нахожу взглядом того, кто мне нужен. Он стоит у портрета молодой женщины, глаза закрыл, будто молится. О*уеть.

Вероника появляется следом и шипит мне на ухо, чтобы успокоился. Не время и не место. Но я не человек-эмоция, склонность к необдуманным поступкам – один из немногих недостатков, которые ко мне не относятся. Все глупости я себе разрешаю сознательно, и последствия мне известны.

Вероника исчезает на пару минут, затем возвращается и накидывает мне на плечи пиджак с чужого плеча, застегивает пуговицы на груди.

– А вы с какой стороны? – подходит ко мне милая старушка.

– Он со стороны персонала, – вежливо отвечает Вероника.

– А, понятно. Жаль, я подумала, возможно… Лидин друг или… больше. Было бы подарком, – вздыхает она, поглядывая на этого ублюдка в нескольких метрах от нас.

– Мои соболезнования вашей утрате, – только и успеваю проговорить, она кивает, а потом крепко обнимает меня, вцепляется в плечи. Ее искреннее горе раззадоривает еще сильнее. К моей соседке минуту назад приставал не кто иной, как муж усопшей. О Господи. Вероника пытается утащить меня обратно в кабинет, но ее вовремя отвлекает менеджер по какому-то важному вопросу, что окончательно развязывает мне руки. С самого утра меня бесит абсолютно все, я курил на балконе, смотрел на пустые окна напротив и думал о том, что, возможно, Веро – единственный человек, которого я бы хотел сейчас видеть. Да, она бы меня не раздражала.