Когда мне встречается в людях дурное,

То долгое время я верить стараюсь,

Что это скорее всего напускное,

Что это случайность. И я ошибаюсь.

И, мыслям подобным ища подтвержденья,

Стремлюсь я поверить, забыв про укор,

Что лжец, может, просто большой фантазёр,

А хам, он, наверно, такой от смущенья.

…………………………………………………..

Я вовсе не прячусь от бед под крыло.

Иными тут мерками следует мерить.

Ужасно не хочется верить во зло,

И в подлость ужасно не хочется верить!

Поэтому, встретив нечестных и злых,

Нередко стараешься волей-неволей

В душе своей словно бы выправить их

И попросту «отредактировать», что ли!

Но факты и время отнюдь не пустяк.

И сколько порой ни насилуешь душу,

А гниль всё равно невозможно никак

Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.

…………………………………………………….

Пусть циники жалко бормочут, как дети,

Что, дескать, непрочная штука — сердца…

Не верю! Живут, существуют на свете

И дружба навек, и любовь до конца!

И сердце твердит мне: ищи же и действуй.

Но только одно не забудь наперёд:

Ты сам своей мерке большой соответствуй,

И всё остальное, увидишь, — придёт!

Только сказав слово «придёт!», я ощутила головокружение, и как быстро начали пульсировать виски. Вокруг всё зашумело, а голос учительницы верещал для меня так, словно эту женщину режут. Всё в моей голове смешалось, а глаза округлились. Я ступила назад, и вдруг почувствовала, как весь этот мир потемнел и как меня начало клонить в сторону, а веки потяжелели, будто я не спала трое суток и только что легла на кровать. Хотела что-то сказать, но не могу, не получилось, мой рот точно парализовало.

Я открыла глаза через… через сколько? Я даже не знала, через сколько минут или, может, суток я очнулась. И вообще, я точно очнулась? Точно: белые стены, какая-то неудобная кровать подо мной, жёсткая подушка и голос:

— Проснулась уже?

Голос был нашего школьного медика. Старушка лет шестидесяти пяти, которая ничего, кроме прививок нам и не делала. Если кому-то было плохо, она просто всовывала эту бесполезную таблетку и отправляла обратно на уроки. «Пока скорую не вызовут, — говорила она, — будешь сидеть в школе».

— Что происходит? — мне почему-то захотелось задать этот вопрос, хотя я прекрасно понимала, что происходит.

— Всё нормально. Вот, это таблетка от головы.

— А где все? Который час?

— Всё уже закончилось, тебя за дверью ждёт твоя мама. Я сказала, что впущу её, когда ты очнёшься, но ничего, ты уже к ней сама выйдешь, а то не хочу, чтобы она тут своими грязными ботинками ходила.

— Знаете, что? Грязными ботинками? Она моя мать, и то, что вы её не пустили ко мне, это… Это… Да это против всех законов! — только мне стоило повысить голос, как голова опять заболела, и я застонала от боли.

— Ну, тише тебе, тише. Пей свою таблетку и выметайся.

— Я буду жаловаться на вас директору, — ответила я, встав с кушетки и положив на язык таблетку, после чего запив её водой из маленького пластикового стаканчика.

— Да хоть министру образования, мне то, что. Я свою работу сделала, и я не учитель, чтобы разговаривать с вами, как должен разговаривать он. Выпила? Ступай.

Я вышла из медпункта, не забыв хорошо хлопнуть дверью от кабинета, но этот громкий звук хорошо повлиял на боль в голове: она стала сильнее.

Я подбежала к маме, хотела её обнять, но она вскочила со стула и испуганно глянула на меня.

— Так, завтра мы идём в больницу, поняла?

— Нет, мама, зачем?

— Затем. Я спрашиваю, ты меня поняла?

— Да. Только ты приходила, и даже учительница не пришла? — спросила я с глупой надеждой в голосе, услышать то, что мне так хочется.

— Ещё Паша этот приходил, но я его прогнала.

— Зачем, мама? Зачем? Зачем ты сделала это?

— Что? Ты будешь на меня ещё кричать? Я ради тебя стараюсь! Ещё пару дней назад ты не хотела видеть его на пороге нашей квартиры, а тут… Ну, знаешь ли, дочка, — она быстрыми шагами направилась вперёд, а я побежала догонять её.

Тогда я была в растерянности и жуткой путанице: нужно ли мне говорить со Смирновым и выяснять отношения или оставить всё так, как есть, и пустить на самотёк. А что, если с помощью этого разговора, мы могли бы найти примирение, но беседа не состоялась?

Во время моего выступления, я только и пыталась отвести взгляд от Паши, но его глаза сами находили мои и уже не могли оторваться. Я точно читала только ему этот стих, а не всем тем, кто сидел в зале.

Василиса, видя, то, что происходит, скривила лицо и смотрела то на меня, то на Смирнова, изучая то, как наши взгляды сталкиваются друг с другом. Тогда в моей голове промелькнула мысль, что эта особа могла бы подумать, что между нами что-то есть и потом рассказать об этом всем. Мне-то было на это всё равно, так как ей никто не поверит, даже сама Эмилия Николаевна, директриса, а вот Паша слухов точно не любил.

Даже страшно было подумать, что будет на следующий день. Когда мы пришли домой, мама сказала, что завтра я не иду в школы, а иду в больницу вместе с ней проверять голову.

Перед сном я думала о том, как прошла та самая встреча Смирнова с моей матерью. В моей голове она вырисовывалась смутно, но всё же вырисовывалась. Мне казалось, что он могли даже подраться, потому что Паша безумно вспыльчивый парень, а моя мама ещё вспыльчивее. Они — два быка, которые не отступят в бою, несмотря ни на что и будут бороться, пока один не свалит другого. Интересно, кто же одержал победу? Судя по тому, что мама сидела в коридоре одна, когда я вышла, победила она. А я даже была и рада такому исходу, не хочу подпускать Пашу близко к себе, потому что по дороге домой я решила, что никакой серьёзный разговор не спасёт наши отношения.

========== Часть 3. Глава 1 ==========

Комментарий к Часть 3. Глава 1

Дорогие читатели, прошу вас указывать на ошибки в публичной бете, я буду за это очень признательна.

Я сидела у кабинета, как мне сказали, там делают томографию головного мозга. Мама расположилась напротив меня на стуле, и я заметила, как она кусает губы и дёргает ногами. Она нервничала. Я не знала, как её успокоить, да и не могла, потому что нервничала не меньше её, но умело это скрывала. Я говорила, что я здорова, что чувствую себя отлично, но нет же. У меня всё время болела голова, я ощущала слабость, хотелось прилечь, уснуть. Я всего этого ей не рассказывала. Не хотела тревожить и загружать своими проблемами, у неё явно их много, помимо меня.

Мама сегодня не пошла на работу, она главный бухгалтер в водоканале, а пошла со мной в больницу. Мы час просидели в очереди, хоть и у нас был талон. Я заметила, как уже и сама начинаю показывать, что нервничаю. Не потому, что было страшно, хотя это тоже, а потому что не люблю долго сидеть в очередях. Мама же изводилась на этом стуле по совсем другой причине.

Дверь открылась, и из неё показался белый халат, а вскоре и послышался бас:

— Входите, следующий.

Я взглянула на маму, а она на меня. Зайдя в кабинет, я ужаснулась поначалу от того, какое оборудование стояло передо мной, а потом удивилась от того, что внутри он кажется гораздо больше, чем я думала. Я хотела пойти за доктором и за мамой, но седой и полноватый мужчина остановил меня и показал пальцем на какую-то странную кушетку, если можно это так назвать, и приказал идти именно туда.

Белые стены. Доктора, наверное, думали, что это скорее успокаивало их пациента, но меня же наоборот — выводило из себя. Как в психбольнице. Я ещё удивилась и сама про себя засмеялась, что они зелёным стены не покрасили или каким-нибудь голубым.

Только я села, как вдруг напугалась неожиданным голосом доктора: