— Ее нужно осмотреть, — проговаривает мастер, а я взрываюсь, подлетаю к нему, в упор смотря, готовый наброситься на него мгновенно, если он скажет что-то не так.

— Ее пальцем не тронули, — рычу, как дикий зверь, а Велиар отводит взгляд в сторону, не в силах смотреть на меня, что злит неимоверно.

— Ты знаешь, что это не так, — произносит размеренно, но я уже на грани.

— Закрой пасть, — цежу сквозь зубы, а наемник понимающе качает головой.

— У моих людей есть запасная одежда. Тебе впору будет Осо, а вот девочке дадим Василиска. Правда там подкатать нужно будет, впрочем, можно обрезать, — словно я не сказал ему ничего, за что между нами уже должна была разразиться борьба, проговорил Велиар, а я кивнул головой. — Ты не оставлял бы ее одну. Мало ли, — напоследок бросил, а меня словно молотом ударило по голове.

Я сорвался мгновенно. Полетел по направлению к злосчастной ванной. И едва не выломал дверь, как вломился внутрь, заставая Риту, нещадно трущую свою кожу до красноты огрызком мыла и какой-то тряпки. Зажал ее. Вырвал из ее рук тряпку и снова погряз в ее истерике. Но в этот раз она не отстранялась. Прижалась. И рыдала навзрыд, пока в ней не осталось больше слез, пока голос не охрип и из ее глотки не стали вырываться какие-то непонятные звуки.

Я вынес ее и уложил на постель. Мгновенно заменив постельное белье на предложенное Велиаром, что оставили его люди вместе с одеждой на стуле. Я знал, что он прав. Что ее нужно осмотреть и Василиск бы с этим справился, но я не мог доверить ее другому. Не мог гарантировать, что она снова не слетит, как только к ней прикоснется незнакомый мужчина, и я решил, что так будет лучше. Что ей так будет лучше, пока она сама не пожалуется мне на боль. Пока мы не встретим наших. Пока ситуация не станет критичной.

Уже была ночь, когда я укладывал ее, когда она не отпустила меня, заставила лечь с собой, и я поддался, не рискнув оставить ее одну. Была ночь, когда она прижалась ко мне, и аккуратно, едва ощутимо поцеловала в грудь. Была ночь, когда я всматривался в потолок, пытаясь собраться с мыслями. Была ночь, когда она сама потянулась ко мне. К губам. И я не затормозил ее.

Волнительно. Так волнительно и прекрасно. Легко. Она нежно прикоснулась губами к моим губам, всматриваясь своими мельтешащими глазами в мои. Ожидая моего вердикта. И я его вынес. Не тот, что она ожидала. Совсем не тот. Почему-то я был уверен в этом. Но мне кажется, что она именно этого втайне ждала. Втайне наделялась, и я дал ей это.

Медленно. Осторожно. Раздвигая языком ее губы и проникая внутрь. Туда где жар. Где сладость. Задевая белоснежный ряд зубов, небо, находя ее язык, начиная ласкать его, втягивать, посасывать, едва не заставляя стонать ее в мой рот. Это пытка для меня. Так держаться. Быть таким покладистым и нежным. Нежным? Становится тошно от себя, не от нее, так трепетно прижимающейся ко мне.

— Пожалуйста, — шепчет в мой рот, а я хмурю брови. — Пожалуйста, я все еще чувствую их, — едва не хнычет, а у меня застревает ком в горле.

Чувствует. Она все еще чувствует их. И я. Я все еще вижу, как Тим вколачивается в ее тело, как Лор сует ей в рот свой грязный орган. И как Руна пристраивается третьим. Кулаки сжимаются инстинктивно. Зверь во мне просыпается. Встряхивает шерстью и обнажает клыки. Я чувствую эту ярость на своем языке.

— Ты повреждена, — цежу я, прерываю поцелуй. — Я сделаю тебе больно.

И откуда во мне взялась эта жалость? Почему я жалею ее? Где мое отвращение? Не хочется верить, что она была права. Что я наслаждаюсь этим. Что мне нравится подбирать тех, кто избит жизнью. Что меня возбуждает это. Отвратительно. Но ведь Роза была такой. Арчи искалечил ее душу, изуродовал тело, и я любил ее. Безумно любил ее благодаря ему.

Я злюсь, и она это видит. Боится. И мне приходится вернуть ее. Прижать, грубо целуя ее рот. Поглощая. Упиваясь. И она сдается. Целует в ответ. Обнимает. Вновь жмется ко мне.

— Тебе будет больно, — рвано целуя ее лицо, шепчу, срывая хриплые стоны.

— К черту, — доносится в ответ, и горячие ладони снуют по моей спине.

Рывком. Несдержанно. Я переворачиваю ее на спину, нависаю сверху, удерживая свой вес на локтях. Поцелуями ласкаю ее шею. Прикусываю. Зализываю наиболее пострадавшие участки, а Рита плавится в моих руках.

Ладонью я провожу от центра ключицы вниз к пупку, заставляя девушку прогнуться в пояснице, пылко отвечая на мою ласку. Возвращаюсь и накрываю налитую грудь, бережно зажимая сосок меж большим и указательным пальцами. Тру, чувствуя, как горошина твердеет, и ухмыляюсь, языком вылизывая проступающую ключу, с упоением принимая ласку.

Ее рука сжимает мои волосы, а я кусаю ее за сосок и тут же губами всасываю его, и Риту едва ли не ломает. Чувственная. Взмокшая. Распахнутая. Истерзанная. Униженная. И моя. Вновь вся моя.

Бусинки пота проступают на ее теле, и я слизываю их, перекатывая этот солоноватый вкус на языке. Накрываю ладонью ее промежность, ощущая ее жар, влагу. Обвожу круговыми движениями клитор, и размазываю ее смазку по половым губам, заглушая ртом ее стоны.

— Пожалуйста, — снова шепчет, а в ее глазах я читаю панику на грани с отчаянием.

Я погружаю в нее палец, и она морщится от боли, сжимается. И я не могу. Отступаю. Целую. А она плачет. Так искренне. Тихо. Всхлипывает. Слезы скатываются по ее щекам, шее, и я ловлю их языком. Прижимаюсь к ней, отвечая на ее просьбу, но не могу заставить себя войти в нее. Не могу. А она ломает. Просит. И шепчет, шепчет, шепчет.

— Я не могу этого сделать, — проговариваю куда-то в ее шею, склонив голову, ощущая, как ее трясет.

Она пытается сбросить меня с себя. Пытается вырываться. Пытается драться. Но я стискиваю ее кисти и поднимаю над ее головой. Сжимаю несильно горло, заставляя смотреть в свои пылающие глаза.

— Ты повреждена, Рита, — цежу сквозь зубы. — Я порву тебя сейчас. И Дока рядом нет, чтобы он тебя вылечил, а ты не сдохла от потери крови. Ведь мы оба знаем, как хреново сворачивается твоя кровь.

— Ты ни черта не знаешь, — шипит девушка, и огонь хлещет в ее глазах. — Ни черта! Я не смогу жить с этим!

Ее слова эхом ударились о стены комнаты. Разошлись. Вбились осколками в мой мозг. Отрезали все пути к отступлению. Заставили отвернуться. Проглотить ком яростного гнева, что собрался где-то в глотке. Сильнее сжав ее руки, заставив поморщиться и судорожно сглотнуть.

— Больше всего я ненавижу, когда мне лгут, — зло проговорил я, сжимая трепещущее тело в своих руках. — Ты сильная, уверенная моя. Ты даже не представляешь, насколько ты сильная, — мои пальцы вновь, осторожно погрузились в нее, и в этот раз она приняла их, не подав и виду, что ей больно, будучи полностью сосредоточенной на нашей зрительной борьбе. — Ты скорее вгрызешься в глотку своим обидчикам и встретишь смерть, нежели попытаешься оставить их безнаказанными, — нажимая большим пальцем на клитор, продолжая трахать ее двумя пальцами, проговорил я, всматриваясь в широко распахнутые глаза подрагивающей от наслаждения и боли девушки. — Не смей даже заикаться, что что-то не переживешь. Я распоряжаюсь твоей жизнью. Только я! — с этими словами я заменил свои пальцы на самого себя, заставив Риту вскрикнуть от боли, но тут же поглотил ее крик ртом, чувствуя, как туго она охватила стенками мой член, заставив от ощущений втянуть воздух сквозь зубы, растягивая удовольствие.

Я двигался в ней медленно. Дьявольски осторожно и она прекрасно это понимала, постанывая от боли и наслаждения, упиваясь теми эмоциями, что я даровал нам. И было в этом что-то правильно-неправильное. То ли я, то ли она. Мы словно сошли с наших дистанций. Взяли передышку. Паузу. Доверили друг другу то, что не имели права доверять. Открылись…

И чем-то, до глухой боли в груди мне напоминало это тот день, когда Роза впервые пришла ко мне. Когда она доверилась мне. Когда позволила себе открыться для моих объятий. Когда попросила у меня защиту. Когда попросила забрать ее у Арчи. Хоть я и работал над этим уже несколько недель. Кропотливо и тщательно, но как показала практика недостаточно быстро. И она стала моим лучшим стимулом.