- Смотри, Марлин, - говорил поодаль десятник Осмунд своему сыну лет семи, гладя его светловолосую голову. - Нынче ты за старшего остаешься! Приглядывай за матерью и сестрой!

Мальчик в ответ поднял на него удивленные глаза и заковал головой.

- Ты только поскорей возвращайся! - попросил он отца взамен.

Затем Осмунд молча обнял дочь - девочку года на три старше брата с заплаканными глазами и красивым, но слегка опухшим от слез личиком.

- Идем с нами, папа! - всхлипнула она. - Ну ее, эту войну! Останься!

- Герта, - нежно ответил десятник, - Ты же взрослая девочка, знаешь, то долг мой!

Высвободившись из цепких рук дочери, он нежно поцеловал жену и тоже передал напутствие:

- Береги себя и детишек, Эльза. Я вернусь к вам!

Она лишь смахнула слезу и ответила, прижимая к себе детей:

- Да защитит тебя Небо, любимый!

К певчему Рувору пришли пожилые родители, причем его отец тоже был вооружен и одет в доспехи. Остальные тоже выискивали и находили, с кем перекинуться словом перед битвой. Даже Сила, который, как и Вильтон, жил бобылем, внезапно окрикнула из толпы какая-то женщина. Когда он подошел к ней, она обернулась по сторонам и украдкой, быстро, но страстно поцеловала его в губы, встав для этого на цыпочки. Вильтон с удивлением узнал в ней жену хозяина комнат, где квартировал Сил. Хотя он и не мог слышать, о чем они шептались, не догадаться об этом было сложно.

- Гляжу, ты свою победу уже одержал! - подколол друга Вильтон, отвлекаясь от собственных невеселых мыслей, когда тот вернулся к десятку.

- Без боя она мне досталась. - ответил кузнец, спрятав улыбку в усах.

Но особенно душераздирающей для Вильтона, да и остальных, вышла сцена прощания старика Фелания с женой. Десяток Осмунда удачно встал рядом с улицей, по которой проезжали повозки с переселяемыми жителями. Сапожник долго ждал своей возможности, пристально вглядываясь в лица всех проезжающих мимо. Солнце уже начало клониться к закату, когда он, наконец, воскликнул, взмахнув рукой:

- Элен! Я здесь!

Возница участливо остановил телегу и отъехал чуть в сторону. Вильтон увидел, что на ней было совсем немного человек, все женщины и старухи. Посередине, на соломенной подстилке, лежала, укрытая рогожей, пожилая женщина, которая и поднялась на окрик старика. Вильтон ни на мгновение не усомнился в том, что в молодости она была красавицей. Нынче же, несмотря на румянец, подернувший ее впалые щеки при виде супруга, нездоровый блеск в глазах, осунувшееся лицо и общая бледность красноречиво говорили о том, что она тяжело больна.

- Феланий! - тихо произнесла она упавшим голосом и протянула руки ему навстречу.

Они крепко обнялись, и старик поцеловал ее в лоб, а она взяла Фелания за щеку и посмотрела в глаза. Они больше не произнесли друг другу ни слова, но в их взглядах было больше любви и нежности, чем Вильтон, наверное, испытал за всю жизнь. Ему пришлось отвернуться в сторону, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Когда он вновь повернул голову, телеги на месте уже не было, но Феланий все так же стоял на дороге и глядел уходящим вслед.

Вновь наступило мрачное тяжелое молчание, все были подавлены разлукой с близкими и переживали по этому поводу.

_____________________________________________________________________________

В тот день Реджинальду пообещали вернуть его мечи и даже выдали другое снаряжение по его просьбе из личных запасов наместника - кольчужную рубашку с металлическими пластинами поверх и капюшоном на голову, а также железный шлем-каску без защиты лица. Сотник был ловким бойцом, а потому в сражениях полагался на скорость и подвижность, предпочитая их тяжелой защите. К тому же, владение двумя клинками лучше всего сочеталось с таким стилем. Он был одним из тех редких людей, кто от рождения одинаково владел что правой, что левой рукой, и не преминул воспользоваться этим умением на ратной службе.

Облачаясь в доспехи и готовясь к бою, он вспоминал все, через что ему довелось пройти в этой жизни. Тяжелое детство с отцом-тираном, который, будучи простым мелким служащим в управе города и заядлым выпивохой, вознамерился вырастить из сыновей "настоящих мужиков", кулаком вбивая в них то, чего у самого и в помине не было. Затем был ужасный мор в Лонгдейле, который не смогли укротить ни светличные, ни лекари и ученые мужи из самой столицы. То было не обычной чумой, оспой или холерой - с ними бы справилась магия, поветрие было иной природы. Заболевший исходил кровью и испариной, сотрясаясь в диких судорогах и сгорая в лихорадке за день-два, заражая всех, кто подходил к нему, и ничто было не в силах остановить это. Дело тогда обернулось так плохо, что было принято решение оцепить Лонгдейл и окрестности и наслать на них огненную бурю, спалив там все дотла. Реджинальд, потеряв всех, каким-то чудом сумел проскользнуть через основное оцепление и нарвался на дозор, где его непременно казнили бы на месте, если бы не случайное вмешательство отца Паттона. После была служба у Кендалла, бесконечные сражения, смерти, потери... Он прошел путь от мальчика на побегушках в отряде до командира одной из разведывательных сотен. Все это заставило Реджинальда понять и принять одну простую вещь - в жизни главное, как бы ни смешно это звучало, выжить. Лишь живой человек может исполнить свои мечты и добиться того, что хочет. Власть, золото, любовь, честь - к чему все это, если ты мертв? Именно эта мысль помогала и придавала сил, когда он готов был сдаться. С этой мыслью он шел в отчаянный бой и опасную разведку, с ней принимал на себя ответственность за самовольные решения и с ней же убивал ни в чем не повинного, но представлявшего опасность посыльного генерала Кендалла. Сидя в темнице в ожидании казни, он никак не мог повлиять на свою судьбу и смирился с этим, ибо личным мужеством сотник обделен не был. Сейчас же судьба была в его руках.

И в эту ночь он умирать не собирался. Если его жизнь зависит от исхода грядущей битвы, значит он сделает все от него зависящее и даже больше, чтобы ополченцы стояли насмерть, а ни один мертвец не прошел в ворота Калтонхолла. Когда речь идет о собственной участи, не стоит задумываться о средствах, если ее можно изменить.

С таким настроем он вышел из оружейной к своим неизменным стражам. Норберт и Сетт также облачились для битвы - сменили алебарды на булавы и мечи и оделись в пластинчатые доспехи с латными воротниками и большие шлемы с забралами. Сетт, глядя на легковооруженного разведчика, не смог не поинтересоваться, как ему воюется в таком виде. Отвлекаясь от собственных мыслей, сотник нехотя отвечал на его вопросы.

_____________________________________________________________________________

Солнце уже скрылось за отрогами Калтонского перевала, и равнина перед городом погрузилась в их длинные зловещие тени, когда наблюдатель на сторожевой башне заметил на горизонте, за лесом, огромное пылевое облако. Стражник немедленно бросился к сигнальному колоколу и забил тревогу. Зачарованный особой магией звон проник разом во все уголки Калтонхолла, возвещая, что настал час битвы.

_____________________________________________________________________________

Для томимых ожиданием людей сигнал тревожного колокола все же раздался внезапно. Вильтон вскочил на ноги при первом же звоне, и его сердце екнуло, а руки похолодели. В голове пронеслась мысль, что игры кончились, и сейчас он пойдет в настоящий бой.

На площади стали раздаваться властные голоса десятников и командиров повыше, приказывающие занять позиции и изготовиться к бою. Осмунд из Ручьев наскоро построил свой десяток и бросил его полубегом на свои позиции. Отряду Вильтона выпало защищать участок на западном прясле стен Калтонхолла, прямо перед последней башней по ту сторону ворот. Вильтону стало это известно пару дней назад, и тогда он несказанно обрадовался, что их позиции так далеки от ворот - он не сомневался, что основной удар врага придется именно на них. С другой стороны, соседями их десятка были такие же необученные ополченцы, ибо самые умелые воины остались на обороне надвратных башен.