Одновременно сообщалось, что арестован подозреваемый в соучастии в похищении студент Лобанов, который долгое время жил в катакомбах. Против него имеются неопровержимые улики. Производится следствие.

Следующее сообщение гласило:

«Кассир мыловаренного завода Хлопов скрылся. Обнаружена значительная растрата. Хлопов вел крупную картежную игру. При обыске на квартире у него найдена записка к жене такого содержания: «Если я исчезну и растрата не будет пополнена, значит, надежда на клад меня обманула и я покончил с собой». Очевидно, эта записка оставлена со специальной целью замести следы и выиграть время, чтобы успеть подальше уехать. Интересно отметить, что один из наших дальновидных рабкоров давно указывал, что у Хлопова не все благополучно, но при ревизии благодаря ловкости Хлопова обнаружить в свое время растрату не удалось».

На другой день в камере следователя Лобанов безнадежно пытался разорвать сеть захлестнувших его улик и все более раздражался.

— Все, что я знаю, я рассказал! — воскликнул он. — Мне надо готовиться к зачету, а у меня отнимают время всякими расспросами! Ни в чем я не повинен! Никакой шкатулки не видал! В жизнь свою не видал никакого Стручкова! Вот и все! Баста!

Когда вывели Лобанова, в комнату вошел Кондов.

— Товарищ следователь! У вас все о Стручкове разговоры — даже в ожидальне слышно. Стручкова хоронить сегодня повезут, а я вам привел его живого!

Следователь рассердился:

— Что вы мне, товарищ, чепуху рассказываете! У меня спешные… — Слова замерли у него на губах: в раскрытую дверь входил живой Стручков. Правда, он больше был похож на мертвеца — бледный, еще более худой, чем раньше, и весь в лохмотьях…

— Как вы его нашли? — спросил следователь Кондова.

— А я с козами заместо собак пошел. С его козами. Отвязал, а они меня и привели в Кобылий овраг, прямехонько под кусточек, где он лежал да размышлял, что ему делать. Он даже обрадовался, меня спросил, что ему делать.

Показания Стручкова были еще более нелепы, чем его появление.

Виновным в похищении клада он себя не признавал, хотя сказал, что половина клада у него.

— Ну, так отдайте, коли вы не похитили, — сказал следователь, — или скажите, где ящик.

— Этого я не скажу. Шкатулку я спрятал. Я так ее запрятал, проклятую, что никто больше не найдет! Ко мне уж больше не вернется!

— Чем же она вам так досадила?

Стручков рассказал удивительную историю о том, как безуспешно спасался от настойчивых преследований клада, пока тот через посредство неизвестного бандита не свалился к нему прямо в руки. Тогда он счел дальнейшее сопротивление бесполезным и принял клад, тем более, что бандит не пришел на назначенное место, чтобы избавить его от тяжелой обузы. Узнав, что дом обрушился, а самого его считают мертвым, Стручков хотел было воспользоваться благоприятным случаем и скрыться подальше с кладом, но не смог себя пересилить: «Не лежало мое сердце к этому беспокойству»…

Следователь, начавший сперва записывать показания Стручкова, скоро бросил это бесплодное занятие.

— Мы вас, гражданин, поместим в больницу; там определят, действительно ли вы так больны или вам это кажется, — сказал он, бросая ручку на стол.

— Я не говорил, что я болен, — ответил Стручков, проводя худым пальцем по острому кончику носа.

— Ну, да это и так видно. Там вы оправитесь, отдохнете, а после поговорим.

— Нет! Там — опять мучиться! Я сколько времени мучился! Особенно под кустом этим! Целых два дня! Спасибо, вот Кондов меня надоумил, сюда привел. Избавьте меня от этого проклятого клада, чтобы он ко мне больше никогда не возвращался! Вот что! — сказал он вдохновенно, — Я вам покажу свой план.

— Какой план? — недовольно спросил следователь:

— Я сделал план места, где спрятан клад.

— Да зачем же план?

— А чтобы мне его больше не видать и о нем не говорить.

И Стручков бросил на стол бумажку.

Его увезли в больницу.

Хотя план был составлен витиевато, с иносказательными надписями, однако, следователь с Кондовым сразу догадались, что оплетенное замысловатыми линиями, по-детски нарисованное деревце изображает пресловутый куст в Кобыльем овраге, под которым размышлял Стручков, а наклеенная под изображением куста аптекарская этикетка с черепом и костями и надписью «яд» означает зарытый клад…

Через полчаса комиссия, выехавшая на место, убедилась в точности составленного Стручковым плана.

Вырытая шкатулка тут же была опечатана.

Когда комиссия, в состав которой входил и археолог, вернулась в камеру следователя, последнему сообщили, что его ожидает гражданин, требующий, чтобы с него немедленно сняли показания по делу Лобанова и Стручкова.

— Какие там еще показания! Дело Лобанова прекращается, а дело Стручкова, очевидно, — лечиться, — проворчал следователь.

— Не придется, товарищ следователь! Надеюсь, больше заявлений по этому делу не будет, — добродушно прошамкал старый актер Залетаев, с плутоватой улыбкой входя в комнату.

— Товарищ следователь, не отсылайте остальных, а особливо товарища Иваницкого. Мое заявление такого рода, что чем больше свидетелей, тем лучше, — сказал он, усевшись поудобнее и приготовившись к повествованию.

— Я буду краток. Шум, поднятый вокруг клада, сперва меня забавлял, а потом начал внушать опасения, когда столько людей оказались запутанными в это дело. Я чувствую, что главный преступник— это я.

— Вы, кажется хотели быть кратким? — намекнул следователь.

— Да, да, голубчик… To-есть, виноват, товарищ следователь! Итак, было бы вам известно, что три года назад, когда Собес еще не наделил меня жилплощадью, я как человек, не утративший еще былой предприимчивости, поселился там на кладбище, где вы обнаружили жилище студента Лобанова. Да-с. Может быть, вы обратили внимание на сложенную там кирпичную печечку, которой, без сомнения, пользовался и студент? Так вот она сложена этими самыми руками. Теперь насчет клада. Этот клад, собственно говоря, принадлежит мне…

— Что-о? — протянул следователь. — Вы хотите оспаривать клад у государства?

— Оспаривать не собираюсь, да и не придется. Оба ящика здесь? Так вот я могу вам перечислить все вещи, в них находящиеся. Все это я спрятал там в подземелье.

— Предположим, что это и так, — сказал следователь, — но в таком случае возникает три вопроса: во-первых, как вы могли подделать план так искусно, что ввели в заблуждение даже археолога, исчислявшего его возраст тремя столетиями, во-вторых, считаете ли вы, что можно признать вашей собственностью такое большое количество драгоценных и музейно-ценных вещей, и, в-третьих, откуда вы могли достать такие ценности?

— Извольте, отвечу. Плана я не составлял, зато рассматривал, когда его извлекли из камина. Он, очевидно, подлинный. Я согласен с товарищем Иваницким, что там о кладе и не упоминается. Только я не согласен с вами, — обратился он к Иваницкому, — в толковании окончания слова «клад»… Скорее всего это было слово «кладбище», а вовсе не «кладка». Документ этот — просто план подземелья под кладбищем… Так я понимаю. На второй и третий вопросы, товарищ следователь, я отвечу, когда вы в присутствии экспертов, — а таковые тут налицо, — вскроете и проверите по моей описи содержимое ларцов.

— В самом деле, не мешало бы это сделать, — заметил Иваницкий.

После вскрытия ларцов составили акт и передали их вместе с вещами Залетаеву…

В обоих ларцах находились бутафорские предметы: посуда из стекла, жести и дерева, и камни для тяжести…

В тот же день в трупе, извлеченном из развалин стручковского дома, по ревматическим узлам на руках опознали кассира Хлопова…

Когда Лобанову сообщили, что дело прекращено, и предложили оставить тюрьму, он отказался уходить.