– Снова белье повесили, – кивнул Веня ей за спину. – Висит, словно разноцветные семафорные флажки, которые передают срочную и важную информацию всем жителям соседних домов: «Мы за гигиену в быту!», «Стирайте чаще!», «Сушите белье на воздухе!», «Ходите в чистом!»

Ма обернулась.

– Смотри! На пятиэтажке ребята на крыше загорают. Вон там, левее перед нами… Который день с утра залезают на крышу с книгами. Видно, к экзаменам готовятся.

– Ира Кричалова замуж выходит.

Веня кивнул. Он знал эти песни.

– Голуби летают! – сказал Веня. Сосед Юрка, с которым он ходил в ясли на балконе держал пару белых голубей и гонял их. – Смотри, как кувыркаются! Это турманы! Вертуны!.. Просто загляденье.

– Я видела. Когда ты у меня женишься?

– Тебе хочется беспокойной, хлопотной жизни, неожиданных огорчений и семейных неурядиц? – спросил он с улыбкой и представил Веру у них дома. Одна такая вся правильная, самостоятельная, а другая ранимая, щепетильная. – Не представляю, как ты с кем-то будешь делить кухню.

– Я ее уступлю.

Веня посмотрел на нее с лукавством сомневающегося человека.

– Зарплата, когда будет? – спросила ма.

– Сходим с Гешей на разгрузку вагонов, и будет зарплата. Спасибо! – сказал он и поднялся из-за стола.

– Сырок, побрейся… – напомнила ма.

– Как ты меня назвала? Сырок?..

– Сынок… Что-то я оговариваться стала, – сказала ма с грустью и вдруг рассмеялась. – Здорово я тебя назвала?

– Здорово! Только я не понял, какой ты сырок имела в виду обычный или в шоколадной глазури? Или ты в этот момент представила меня мальчиком верхом на горшке?

– Ладно. Иди, брейся…

Веня взял из тумбочки электробритву и направился в ванную. Ма пошла за ним следом, старалась идти шаг в шаг за ним, на ходу повторяя:

– Я твоя тень… Я твоя тень…

– Немного поработаю над диссертацией, – сказал Веня после бритья.

Он сел за стол в комнате, разложил перед собой книги и тетрадь с черновыми записями для кандидатской диссертации. Хотелось получить двухкомнатную квартиру и повышение зарплаты. Но теперь, когда перспективы на работу становились туманными, а зарплату вообще не платили, защита диссертации теряла всякий смысл и не шла. Он подумал о том, что ему пора менять жизнь и гражданский статус. Но с ма ему было хорошо. Она угадывала его мысли и желания, что создавало комфорт, и лишала изрядных хлопот. Захочешь салат «Оливье» или картошку пюре, а она уже все сделала и в квартире убралась и за квартплату заплатила.

      Так и не начав работать, Веня пролистал тетрадь с научными записями в конец и освежил в памяти юмористические заметки, надеясь потешить друзей, после чего начал собираться в гости.

– Надень костюм, – попросила ма с излишним беспокойством. – Ты в гости идешь.

– К друзьям, – поправил он ее.

– Все равно…

Веня надел костюм и обул приготовленные, помытые и начищенные, ботинки.

– Плащ надень…

– Ну, это нет, – категорично сказал он. – Тепло…

Наступило время поцелуя. Веня повернулся к двери, ма потянулась к нему, прижалась мягкой полноватой грудью и поцеловала в щеку. Он любил ма, но ее ласки его смущали. Ему хотелось иных безумств. Однажды он попытался прекратить эти поцелуи, и ма, словно нечем стало жить. Она изменилась в лице, и тогда он вернул все обратно. Он любил ма, и корень его чувства сидел в нем глубоко и имел хорошо развитую и тонко организованную корневую систему.

– Только не поздно…

– Ладно, – ответил он.

Веня вышел из дома, набрал в грудь свежего воздуха и замер от радостного волнения. Робкая прозрачная зелень проглянувших листьев легким туманцем закрыла стволы деревьев, дома, машины, палисадники. Все словно занавесилось тончайшей тюлью весны. Земля ожила и задышала по-новому. Трава от любопытства потянулась вверх и встала на цыпочки, желая обогнать себя в росте. На лице невольно появилась улыбка. Глаза засияли. Душа радостно запела гимны молодости, солнцу, ранней зелени и обновлению жизни. Вене захотелось сделать что-нибудь невозможное. Захотелось скорее увидеть друзей, поделиться новыми чувствами и настроением. Он посмотрел вверх и, прощаясь, помахал ма. Прошел скверик у дома, взявшего кустарником и деревьями в каре детскую площадку с песочницей, перешел на другую сторону улицы и снова обернулся. Ма вышла на балкон. Он всегда ей махал с противоположной стороны улицы. Она обижалась, если он забывал это сделать. Мешали деревья. «Скоро они совсем вырастут и не дадут нам видеть друг друга», – подумал он, снова помахал рукой и направился в магазин на первом этаже кирпичной девятиэтажке, на крыше которой сушили белье.

Хотелось всех сделать счастливыми. В магазин он зашел с улыбкой первого космонавта на лице. Продавщица в винном отделе посмотрела ему прямо в глаза и в них что-то растаяло. У нее была симпатичная женственная грудь и неплохая фигура. Веня мысленно принялся было раздевать молодую женщину, как делал это обычно, но мысли о покупки вина занимали его больше. Раньше водка и вино плескалось по магазинам морем, разлитым по бутылкам. Хорошую книгу купить было невозможно. Потом книги и вино сравнялись. Постперестроечное время ушло куда-то вместе с дефицитом на все и ему на смену пришло новое время, когда всего кругом полно, а денег на это у народа нет.

– Хорошему человеку чего-нибудь порекомендуете, – подмигнул Веня продавщице. – А то этикеток столько новых, что глаза разбегаются.

– Вот, возьмите этот ликер, из Германии сделанный на киви. Очень приятный.

Расплатившись за ликер с карамельной зеленоватой жидкостью внутри и поблагодарив продавщицу, Веня вышел из винного отдела и зашел в магазинчик «Цветы». Цветы оказались несвежие и дорогие. «Негоже, когда молодой человек приносит цветы и выглядит свежее цветов. И денег уже не оставалось. Придется явиться, как будто я сам букет», – подумал он.

К остановке подъезжал 112 автобус. Он двигался по маршруту от метро «Динамо», мимо его дома и дальше к конечной остановке «Химки-Ховрино». Ехать предстояло минут сорок. В автобусе Веня сел на свободное место к окну. Ма по-прежнему стояла на балконе. Ему вспомнился незабываемый эпизод из детства. Однажды днем маленьким мальчиком он проснулся и в щелочки глаз через едва смыкающиеся ресницы увидел красивую женщину. Она обнаженная ходила по комнате с распущенными длинными до бедер волосами. Он же лежал и боялся открыть глаза, чтобы видение не исчезло. Тогда он подумал: «Неужели эта красивая женщина моя мама?» Незаметно для себя он снова заснул, но впечатление к той женщине из сна не мог забыть до сих пор. То чувство, которое он испытал, сливалось с чувством к матери и вело его по жизни. Он вспомнил Натэллу… Прошло два года, но стоило ему подумать о ней, как все как будто снова вернулось, приблизилось и стало волновать с прежней силой. В то лето они с Гешей и Серегой Федотом собрались в Фанские горы Таджикистана. Позади покоренными остались Алтай, Кавказ, Крым. Андрюха-хирург и другие поехать не смогли. Кузнецов приехал провожать их к поезду «Москва-Душанбе», как всегда неожиданно с белобрысым сынишкой, похожим на него до невозможности. Седой или Кузя, как звал его Геша, был обвешан сумками с фотоаппаратурой. На нем висел тяжеловатый кожаный кофр и отдельная сумка с объективами. Он спешил куда-то на съемки. Говорил, что хотел бы с нами поехать, но у него нет ни копейки. Мы смеялись и предлагали ему поехать на правах усыновленного мальчика. Седой улыбался, хотя в глазах его тлела тоска и грусть. Когда поезд тронулся, мы помахали ему на прощание в окно. Нам его было откровенно жалко. Предстояло долгожданное путешествие. Билеты специально брали на поезд, чтобы в поезде следуя на Восток, внимательно посмотреть в лицо родины. Впереди были три дня разговоров о дружбе, жизни и будущем. За окном мелькали поля, леса, реки. Потянулись барханы. В Самарканде в вагон сели люди в халатах, тюбетейках с непривычно бронзовыми, смуглыми лицами. Они садились по три человека на одно свободное место с тюками и баулами. Билетов большинство из них не покупали. Между собой и с проводницами они говорили на своем гортанном отрывистом языке. На нас, как на чужаков, посматривали с недоверием. Вагон заполнил новый кисло-сладкий запах пота смешанный с душистым запахом фруктов. Это был запах людей, которые жили другим укладом и другими ценностями. С новыми пассажирами оставалось ехать меньше суток. Велико же было удивление, когда в Душанбе на перроне снова появилось яркое и знакомо белое пятно головы светлого человека. «Седой!» – вырвалось удивленное у Геши. И действительно на перроне поезд встречал порывистый, деятельный обвешанный фотоаппаратурой Кузнецов. Оказалось, он за два дня заработал денег, купил билет на самолет, прилетел в Душанбе, созвонился с местными корреспондентами, сделал снимки и поспешил нас встречать. Сначала была растерянность, которая скоро сменилась радостью. Теперь нас стало четверо и значит, все обещало быть лучше задуманного. Вместе поехали на турбазу «Варзоб», откуда планировали отправиться в горы. Дешевое сухие вина «Варзоб» и «Душанбе, обилие фруктов делали свое дело. К вечеру на базе перезнакомились с такими же приехавшими туристами. И дальше для Вени наступила восточная сказка. Он познакомился Натэллой и почувствовал, что не принадлежит себе. Тонкие черные брови, мягкий овал лица, счастливо приподнятые щеки, глаза, в которых скрывалась мягкость черного бархата южной ночи, и стройность лани забрали у него сердце. Теперь его глаза хотели видеть ее образ, его уши хотели слышать ее голос, его сердце томилось в ожидании встречи с ней. В первый день похода они отправились в горы от озера Искандеркуль, названного, как говорили, в честь Александра Македонского. Несколько часов затяжного подъема давали о себе знать. Тяжелые рюкзаки давили на спины и тянули вниз. Натэлла понемногу начала отставать. Он забрал у нее рюкзак и пошел с ней рядом. Еще через несколько часов на нем кроме своего висело два рюкзака. Последние три часа до стоянки с ними по горной тропе шли овцы и пастухи. Старшему, ехавшему на осле, понравилась Натэлла. И он предложил ей ехать на его осле. Она отказалась. Вечером старший прислал посыльного к инструктору сказать, что он за нее дает двадцать овец. Затем он предложил двадцать пять и тридцать. Ему отказали. В тот раз Веня понял, что значит женщина на Востоке. Проводник предупредил, что Натэллу могут украсть. И они до утра по очереди сидели у костра и сторожили спящих девушек. Утром снова пошли по тропе, уходившей круто вверх …