Напарник мне и говорит: «Лукич, надень-ка на неё нагрудник, посмотрим, как выполнит задание». Как же на неё овчарочий нагрудник надеть, если наша Жучка любой овчарке по колено. Решили мы пошить для неё специальный нагрудник, по её убогому размеру. Подумали, пусть божья животина развлекается.
Никогда не забуду, сколько было визгу и лая, когда мы надели на нашу Жучку её личный нагрудник. Она скакала и лаяла так, что собаки во всех вольерах всполошились и подняли такой лай, что мы их насилу угомонили. Тут мой напарник снова пристаёт: Лукич, говорит, давай проверим, как справится с заданием Жучка. Недалеко от нашего подразделения, на опушке, стоял подбитый немецкий танк. Давай, говорит, отправим Регдая и Жучку: кто первый подложит мину, тот и победил. Регдай – это был наш самый лучший пёс из племенных немецких овчарок. Команды выполнял безупречно. Мы его всё придерживали, не отправляли на задание. Жалко было, хороший собака. Потехи ради решили: пусть мужики позабавятся. Война кругом, радости какой мало. Снарядили наших воинов… – неожиданно рассказчик умолк и долго смотрел вдаль, словно желая заглянуть в прошлое. – Вот что важно: чтобы пробраться к тому танку, надо было речушку переплыть. Она в низинке протекала, мы туда за водой ходили. Для человека незначительная, по пояс, а для собаки – преграда. Думаю, утонет наша Жучка в этой самой речке. Нагрудник утянет на дно. Мы же всё решили сделать по-настоящему, как положено: по весу мины закрепили мешки с песком, – ветеран с любовью посмотрел на фотографию и воскликнул: – Ох ты, моя дорогая! В общем, дали команду. Собаки приготовились. Смотрю на Жучку, а она с меня своих выпученных глаз не сводит. Подумал, поняло животное, что на глупую смерть посылаем, сказать не может, бессловесная тварь, так корит взглядом. Отвернулся от стыда и крикнул: вперёд! Рванули с места наши собаки. Регдай голову пригнул, к земле прижался и рысью напрямик к танку. Жучка же, ушами по ветру размахивая, куда-то в сторону как дала стрекоча. В траве утонула, только след виден – так стремительно неслась. Летит пулей, но не к танку, а вбок. Всем подразделением потешаемся, а я про себя думаю: и слава богу, жива останется скотина. Регдай уже скрылся из виду, значит, спустился к речке, глядим, и Жучкин след простыл. Ребята наши выглядывают, на той стороне ищут Регдая, про Жучку даже не думают. Все болеют за лучшего кобеля. Мне за Жучку обидно стало, махнул рукой и отвернулся, чтобы не быть свидетелем её позора. И тут крик: Лукич, гляди, гляди! Смотрю, а на той стороне, с левого боку летит пулей к танку наша Жучка, а Регдая не видать. Это божье безобразие уже заползла под танк, а Регдай только появился, но с другого боку и тяжело так взбегает в горку. Холка клином вздымается. Он ещё издали заметил под танком Жучку, а та его встречает – хвостом виляет. Они обнюхались и сели ждать нас. Мы ничего не понимаем, как такое могло получиться? Все с мест сорвались и бросились бежать, но не к танку, а в сторону, куда рванула Жучка, – и какое было наше удивление, переросшее в восторг, когда для нас открылось – почему Жучка побежала туда. Там через речку лежало дерево. Пока Регдай переплывал речку и его относило течением, наша Жучка быстренько переправилась по дереву. Мужики стали подтрунивать над Регдаем, а он голову пригибает, стыдится, понимает, значит. Неделю спустя погиб Регдай. Подорвал «тигр» немецкий, – ветеран даже пилотку снял, отдавая честь. – Зато Жучка выглядела победительницей: голова высоко поднята, уши на ветру развеваются, губа верхняя вздёрнута, вроде улыбается.
– Много собак было? – поинтересовался я, пока ветеран собирался с мыслями.
– Много, – Панкрат Лукич снова покачал головой. – Когда война закончилась, я так обрадовался за наших собак. Мне говорят: за людей радуйся, а не за тварей земных. Как же?! Вот ты писатель, так и скажи: прав я или нет? Люди сами себе войну придумывают, а животные бессловесные, спасая человеческие жизни, гибнут. Думаешь, под танк кинуться не страшно? – старик замолчал, пристально изучая моё лицо, но мне нечего было ответить.
– Ещё был случай, – неожиданно ветеран приободрился. – Отправились мы в разведку. Посмотреть надо было на местности, где танки противника пойдут. Жучка за нами увязалась. Я её гоню обратно – она отбежит, а потом глядим: между кустов потихоньку крадётся следом. Что ты с ней ни делай, а малоуставная собака была. В общем, нервничаем: демаскирует нас собака. Тут ещё на нашу погибель дозор фашистский идёт. Откуда взялся, ума не приложим. Заблудился, что ли? Мы двое, с винтовками, налегке, а те до зубов вооружены и с автоматами. Ну, думаем, конец настал. Дворняга проклятая залает и нас выдаст. Залегли, я полный рот травой набил, чтобы от отчаяния не закричать, с жизнью прощаюсь. Жучку всем сердцем проклинаю: из-за паскудной собачонки погибнем. Ругаю себя: зачем оставил на базе, надо было давно пристрелить, тем более по уставу не положено – боевых собак дезорганизует. В общем, чего только я не передумал. Вдруг в кустах возня и лай Жучки на всю округу. Немцы оживились, затворы автоматов передёргивают, затопотали, побежали, значит. Ну, думаю, всё, обнаружили нас, конец пришёл. Прислушиваюсь, а топот отдаляется, и где-то поодаль короткими очередями из «шмайсеров» начали палить. Мы ноги в руки – и ходу. Несусь без оглядки, а слышу меж выстрелов, лай Жучки и гогот солдатни фашистской. Бегу, а сам думаю: хана собаке. Это же надо, тварь убогая, а спасла нам жизни. Получается, отвлекла врагов и за собой увела подальше от хозяев.
Возвращаемся к своим, я сам не свой, места не нахожу. Все с расспросами, что да как? Молчим, на душе муторно. Мне вдвойне: почём зря хулил собаку, а она вот какая геройская оказалась – ценой жизни своей нас спасла. Стыдно стало, хоть иди за вольеры и стреляйся.
Мне командир говорит: а мы, мол, думали вас обнаружили – Жучка сама в лагерь вернулась. Меня как ошпаренного подкинуло. Побежал, кричу: Жучка, Жучка – еле отыскал. Сидит себе за вольерами, спряталась, глаз долу, даже хвостом от радости не машет. Подхожу к родимой, слёзы на глазах: Жучка, Жучка, ты моя милая, дорогая собака! На колени падаю, обнимаю её, а про себя прощения прошу. Про себя, потому что вслух стыдно признаться, что собаку проклинал, а она вот, значит, какая оказалась, – Панкрат Лукич замолчал, задыхаясь от комка, подступившего к горлу. Я тоже не находил слов потрясённый откровенными признаниями. Не вспомню, долго ли так сидели, каждый думая о своём, но ветеран всё-таки продолжил:
– Однажды сам командующий фронтом приехал к нам. Долго в штабе совещались. Вызывают меня. Жучка бежит рядом. Она всегда со мной везде ходила. Привязалась. Я в штабе два часа пробыл, выхожу, а она сидит у двери, ровно на часах, и ждёт. Встала и поплелась следом, будто и не было двух часов. А приглашали новое задание поставить. Мол, так и так, надо партизан, в тех краях воевавших, выручить, ответственная задача перед вашими питомцами поставлена. Нужна собака, которая под машину какого-то важного немецкого генерала мину подложит. Зверь тот генерал, много партизан извёл и готовил новую операцию против них, – умолк ветеран и надолго задумался, поглаживая культю. Тяжело вздохнув, продолжил: – Мой командир говорит: только твоя Жучка сможет такую задачу выполнить. У меня сердце и остановилось. Я за это время прикипел душой к этому собачьему безобразию, души в ней не чаял, она как семья моя была – и тут на смерть. Много же собак хороших. Вон наш Рекс, был такой матёрый, если не получится мину подложить, так он зубами там, в машине, всех порвёт. Уговариваю командира, стараюсь переубедить, но тот ни в какую. Жучка идёт на задание – и всё тут, стоит на своём командир. Чуть под трибунал не угодил. Настал назначенный день. Снарядили мою родную. Всем подразделением прощаемся с ней. Она, бестолковая тварь, радуется, пялит свою пучеглазую морду, хвостом виляет, места себе не находит от радости, носится по всему двору. Думаю, дура ты, дура. Вечером пришли за нами провожатые – партизаны, и небольшим отрядом выдвинулись мы за линию фронта. Притаились в леску, в укромном месте, у большой деревни, – его нам партизаны заблаговременно приготовили – залегли и ждём – в бинокль за деревней наблюдаем. Туда, значит, должен генерал приехать. Над сельсоветом флаг немецкий развивается, штаб у них там. Немчура снуёт туда-сюда, по всему видно – ждут начальство. Подходит назначенный час, – немцы – люди пунктуальные – мы с Жучкой выдвигаемся к околице, и как только автомобиль с хромированной решёткой въезжает на площадь перед сельсоветом, даю команду Жучке: вперёд. Она, как пуля, влетела в густую траву и исчезла, только слышно, как шуршит её тело, удаляясь. Сам во все глаза гляжу: только бы успела! Понимаешь, взрыв – это сигнал к всеобщей атаке. Партизаны окружили деревню и ждут на изготовке. Автомобиль застыл, и никто не выходит. Думаю, может, нет там никакого генерала? Зря собака погибнет. А это они адъютанта ждали, который должен дверцу открыть. Не знаю, что на меня нашло, только вдруг меня подкинуло, мысль прострелила: погибну вместе с собакой и генерала с собой заберём. Не будет у меня спокойной жизни после её смерти. Через плетень прыгаю – и к машине. Немцы пока сообразили, а Жучка в это время нырь под машину, и взрыв. Помню только огонь, и меня как шибануло, и промелькнуло в голове: хоть на мгновение увидеть мёртвого генерала и можно спокойно умереть, – ветеран снова прервал свой рассказ. От долгого разговора он стал уставать и нуждался в отдыхе. Передохнув продолжил:
