– Ты знаешь, если бы не батя, мы бы в голод умерли. С сорок шестого по сорок седьмой сильный голод был, а батя мой с самого утра в огороде: копает, сажает, сеет. Всё, что могло вырасти, он сажал и сеял. Каждый день обрабатывал землю. По всей округе, по всем полям носился, собирал, где что найдёт. Десять колосков найдёт, да что там десять, один колосок – так он ни одному зёрнышку не даст пропасть. Всё соберёт. Всё в дом, чтобы семью прокормить и не дать погибнуть. Сильные семьи поумерали. Мужики здоровенные не выдерживали и с голоду валились в снег, а мой батя носился с утра до поздней ночи. У нас за домом стояла тачка с навозом. Так он, знаешь что придумал? Зимой работы же нет в огороде, приспособил в погребе эту тачку и выращивал грибы. Нашими грибами вся улица кормилась.
Фёдор Игнатьевич снова замолчал, потрясая уже двумя кулаками, и с силой обрушил их на стол.
– Как это понять? Вся улица кормилась, а они его – Краб!
– Можно инструменты посмотреть? – я поймал себя на ощущении дикой потребности увидеть орудия труда этого человека.
Фёдор Игнатьевич словно ждал этого. Резво подскочил и скрылся в коридоре. Послышалось глухое бряканье кованого железа об паркет. Хозяин внёс на кухню два мешка и стал выкладывать прямо на стол.
– Вот они, все до одного. Я их потом из речки достал, чтобы память о бате осталась. Вычистил. Цыган у нас был кузнец, что надо. Дело своё добре знал. Гляди, какой инструмент! Ты же знаешь, кованое железо ржа не берёт! У меня и батя был такой – настоящий русский мужик – кованный – ржа его не брала!
Жучка
Рассказ
Последние несколько лет Панкрат Лукич девятого мая надевал старенькую выцветшую гимнастёрку, на которую были прицеплены две медали и орден Красной Звезды, и садился на лавочке у своего двора. Затем отстёгивал от левого колена новенький деревянный протез, прятал его за лавкой и только потом надевал пилотку. Из нагрудного кармана доставал пожелтевшую карточку с потрёпанными от времени краями.
Всё это мне предстояло увидеть лично и познакомиться с ветераном, а пока за окнами автомобиля проплывали изумительные пейзажи Молдавии – ехал в обычную творческую командировку.
На юге Молдавии я бываю часто: собираю материалы о нравах и традициях жителей Бессарабии. Встречают всегда доброжелательно. Так было и в этот раз. Председатель сельсовета прикрепил ко мне общительную, (я бы даже сказал чересчур) свою сотрудницу Меланью Дмитриевну. За полдня мы с ней успели посетить несколько семей, где были старики старше девяноста, помнившие много интересного. Выслушав уникальные свидетельства и всё скрупулезно записав, я готов был отправиться в обратную дорогу. Возвращаясь к сельсовету, Меланья Дмитриевна развлекала меня деревенскими сплетнями.
– Желималайка! Доброго дня! – неожиданно выкрикнула моя спутница, когда мы поравнялись со странным стариком, с описания которого я начал рассказ. Тот только помахал в ответ какой-то пожелтевшей бумажкой и по-детски прищурился в улыбке.
– Кто это? – поинтересовался я.
– А-а, наш ветеран, – помахав в ответ рукой, пояснила женщина.
– Что за странное прозвище – Желималайка? – мне что-то подсказывало: нельзя обойти вниманием этого старика, как выяснилось, ветерана Великой Отечественной войны.
– Такая у него фамилия – Желималай, – охотно пояснила женщина. – То ли турецкая, то ли гагаузская, бог его знает. Хотя всё одно и тоже.
– Семья у него есть?
– Была. Вдовый он, – останавливаясь и глядя на старика, отвечала моя провожатая. – Дочка с зятем живут у вас в столице. Все Желималай. И внучка, Оксанка Желималай, работает где-то в банке, кассиром, что ли? Не знаю точно.
– Как же фамилия зятю перешла? – удивился я.
– Попробовал бы не взять, – больше выдав мысли вслух, проговорила женщина, а для меня пояснила: – Дочка у Желималайки баба что надо. Всё у неё в кулаке, в бабку Лукерью, мать Желималайки, пошла характером и нравом, – с гордостью за весь женский род с охотой рассказывала женщина. – Её, старый Желималай, отец Панкрата, откуда-то из Сибири привёз – настоящая была русская баба, – и уже с лукавинкой в глазах тише добавила: – Да у Славки фамилия была не звучная, не совсем мужская – Попа. Лучше уж Желималай.
– А где он воевал? – меня стала занимать судьба старика, сидящего напротив и словно нас не замечающего.
– Да какой он вояка?! – с иронией продолжала женщина. – Две медальки и орден весь ошколупался. Вон у нас ветераны: как покажут по телевизору, вся грудь в медалях и орденах, места свободного не найти. На солнце сияют, как новогодние ёлки, – протараторила Меланья Дмитриевна и тут же прокричала ветерану: – Костыль новый надел?
Тот снова смешно скривившись заулыбался и немо закачал головой, помахивая всё той же бумагой.
– Не только фамилия – и сам странный человек, – с иронией в голосе усмехнулась моя спутница. – Сделал пять лет назад новый костыль и только раз в году, на праздник, надевает, а круглый год ходит в стоптанном, старом.
– Вы пока ступайте, – мне не хотелось больше слушать хоть и забавную, но всё-таки вздорную бабу. – Я дорогу найду.
– Желималайка! Встречай! К тебе гости! – убегая, прокричала женщина. – Писатель из Кишинёва!
– Ступайте! – с лёгким раздражением выпроводил я помощницу.
Известие о том, что к нему идёт писатель, ободрило ветерана: он приосанился и уже не сводил с меня прищуренных глаз.
– Можно? – показал я рукой на свободный край лавочки.
– Будьте любезны, – с достоинством пригласил Панкрат Лукич и, погладив домотканую дорожку, застилавшую скамейку, показал, куда я могу сесть. – Это ещё моя жена покойница ткала.
Ветеран оказался словоохотлив. Рассказывал интересно и красочно. Я едва успевал записывать. Всю беседу меня не оставляла мысль о фотографии, которой размахивал старик, подкрепляя свои слова, и которую по началу я принял за листок бумаги.
– Что это за фотография у вас в руках, – наконец не выдержал я.
– То моя боевая подруга, – с гордостью произнёс Панкрат Лукич и долгим взглядом посмотрел на изображение, а потом постучал фотографией по груди и сказал: – Это её орден! – и задумался.
Я старался не мешать, терпеливо ожидая, когда же старик похвалится своей боевой подругой. С большим интересом разглядывал лицо собеседника. Неожиданно он оживился, словно что-то вспомнив, и повернул ко мне фотокарточку. Не стану скрывать – я пристальнее всмотрелся в глаза старика: всё ли у того с головой в порядке? Со снимка на меня смотрела безобразного вида пучеглазая собака.
– Это моя Жучка, – с гордостью сказал он, оставляя меня на время в недоумении.
– На фронте я был кинологом, – начал Панкрат Лукич, удовлетворившись произведённым эффектом. – Со всей страны к нам свозили собак. В основном овчарок, но и другие породы попадались. Мы их дрессировали под танки мины подкладывать. Такой приказ был, – пояснил рассказчик, словно оправдываясь. – Наших солдатиков берегли. А нам каково? Только к очередному собаке привыкнешь, а тут на смерть его посылать. Каждая радуется перед заданием: скулит, скачет, рвётся исполнить всё, что прикажет инструктор, а не догадывается бестолковое животное – на смерть идёт. Мы же их как тренировали? Надевали пояс на грудь, и собака должен под танк подползти и замереть. Для дрессировки использовали подбитый «тигр», были и самоходки, но в основном «тигры». Выполнила задание – получай лакомство: колбасу или сахар. На боевое задание отправляешь пса, а сам места себе не находишь: он же думает – всё это игрушки: выполнит, что приказано, и прибежит за лакомством, – старик тяжело вздохнул, чтобы перевести дыхание. Было видно – и спустя годы ему тяжело об этом вспоминать.
– Как-то прибилась к нам дворняжка, – продолжил он. – Чтобы коротко описать её, так скажу: когда Бог делал собак, то на ней решил отдохнуть. Коротконогая, пучеглазая, прикуса нет, тело длинное, уши в разные стороны. Тьфу, а не собака! Вот оно, творение божье, – и ветеран снова протянул мне фотографию. Убедившись, что я внимательнее рассмотрел и удостоверился в его словах, продолжил: – Я сразу смекнул: сука. Наши кобели уши навострили и рвутся вроде как в драку, но вижу: настрой у них не забиячный. Думаю, нам ещё приблудной суки не хватало в подразделении, своих о двух ногах мало, – глядя на меня с прищуром, старик хитро заулыбался. – В общем, прижилась она у нас. Стали подкармливать. Собаки наши были на полном армейском довольствии, – важно подняв палец, уточнил Панкрат Ильич. – Нам могли урезать, а собакам полный пансион: и мясо, и каша, и погулять, – старик покачал головой, словно соглашаясь с командованием, и продолжил: – Прозвали мы её Жучка. Жила сама по себе, но каждый раз вместе со всеми выходила на плац. Как-то с моим помощником заметили: наша Жучка всё повторяет за кобелями. Те ползут, и она ползёт. Те подбегают надевать нагрудник, и она подходит и так в сторонке стоит рядом, навроде как, чтобы заметили и ей надели, а потом вместе со всеми кобелями ползёт под танк. Только наши кобели ползут под сам танк, а ей места нет, так она приноровилась и подползает сбоку, ложится у гусеницы и замирает. Делает всё как положено по науке дрессировщицкой. Морду кладёт на лапы и даже глаза закрывает. Вроде как удовольствие получает.
