Хруст пожал плечами и сделал еще один глоток из фужера. Примерно такой же, как первый.

– Ну, ладно, – помолчав, сказал Соленый. – Молчание знак согласия. Я хоть и без короны пока что, но кое-какое положение имею… И ты знаешь, зря пиздеть не буду. Вот ты спросил, в законе тот был, и вроде как обиделся, когда я сказал, что не поймешь. Ладно, отвечу на вопрос. Он был вне закона. Ну, или… как бы за законом. Понял?

– Нет, – подумав секунду, честно ответил Хруст.

– Вот видишь. А ты ведь не глупый, просто… Просто послушай одну байку. Ну, из жизни каких-нибудь… Голубей, что ли. Значит, так, – Соленый задумался на секунду, – бывает, что на зоне, ну, на ихней, голубиной, зоне…

– Кончай тюлю гнать, – поморщился Иван, – говори нормально, или… вообще не говори.

– Ладно, – с заметным облегчением сказал Соленый. – В общем, на зоне бывает так, что кто-то должен помереть. Кто-то очень серьезный. Так надо, понимаешь? Но с другой стороны, он помереть не должен. Так тоже надо, вернее… Не надо. Чтобы он помер. Никому не надо. Ни вашим, ни нашим, ни железным, ни деревянным – никому. И тогда…

– Ну, что тогда? – спросил Иван.

– Тогда… – Соленый вздохнул, – тогда он помирает. Его – помирают. Знаешь, так чисто реально… Как эти сейчас говорят, – он усмехнулся, – чисто конкретно. Но потом… Потом на воле появляется другой. И этот другой – он…

– Это он же?

– Я тебе этого не говорил, – твердо, без всяких колебаний, сказал Соленый. – Я тебе только одно могу сказать: этот другой, он… Он – неприкасаемый. Он, ну как бы – бессмертный. Его убить нельзя, потому что он – уже мертвяк. А как можно замочить мертвяка? Никак. Это – то, чего не может быть. Никогда не может быть, но… Это было. Я тебе про охрану говорил, но такому охрана нужна только от случайностей. От отморозков, там, каких-нибудь, шпаны беспредельной … Но не от наезда. А на него наехали и… Замочили. Вот и получается, что случилось то, чего не может быть. Теперь понял?

– Понял, – кивнул Хруст, медленно переваривая и быстро в уме обрабатывая полученную информацию. – Понял, что это только одна половина того, что ты хотел мне… Давай вторую.

– Ты ушлый парень, Хруст, – помолчав, уважительно сказал Соленый. – Вот тебе вторая. Годика полтора назад имел я толковище с одним… серьезным мужиком. Серьезный-то он был серьезный, но, как говорится, подставился, и… Получилось так, что не только сам подставился, но и других подставил, куда более серьезных. Так что нашему серьезному по всему кранты выходили, и он это понимал. И знал, но… думал, что я еще за него могу словечко замолвить, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Хруст.

– Ну вот… – Соленый собрался с мыслями. – Он, конечно, понимал, что за соломинку хватается, но других соломинок у него просто не было. А когда смерти в глаза смотришь, за что угодно ухватишься, вот он и… – Соленый замолчал, углубившись в какие-то свои раздумья, а может, подбирая какие-то с его точки зрения правильные слова, словно боясь сказать лишнее.

– Ну, так что? – не выдержал Иван.

– Не нукай, не запряг, – огрызнулся Соленый, но огрызнулся не злобно, а чисто рефлекторно. – Значит, он мне так говорит: "Знаю, Витек, – а мы с ним не то, чтоб корешами были, но друг друга прилично знали, так вот, – Знаю, Витек, что если сможешь, ты за меня голос подашь, а не сможешь, так, значит, тому и быть… Но как бы там ни было, хочу тебе один подарок сделать…" – Ну, я говорю, делай, коли желание такое имеешь. Он тогда мне про это вот напомнил, а это тогда ведь свежачком было, и говорит: "Знаю я кое-что, чего окромя меня никто не знает". Ну, мандраж, не мандраж, но честно скажу, мне как-то неуютно стало. Зачем, говорю, нам с тобой в такое лезть, это не твой и не мой уровень… А он: "Я ж тебе не лезть предлагаю, а просто информашку скину, а уж как ты с ней… Мало ли, когда пригодиться". Ну, скидывай, говорю – тут он прав был, мало ли что когда пригодится, хотя… Бывает, лучше не знать, чем знать… В общем, я говорю, давай, мол, скидывай свою информашку, а он достает фотку и говорит: "Не спрашивай, как она ко мне попала, но… тот, кто дал, шепнул, что этот… Ну, который главного стерег, вот этим вот фраерком в последнее время интересовался. Ты, Витек, не сомневайся, про то ни ментура, ни гэбуха, ни братва – никто не знает, потому как все, кто знал, уже на том свете парятся". А тот, кто шепнул тебе, спрашиваю. "И тот – тоже", – говорит.

– Который главного стерег… – задумчиво сказал Иван, глядя в газетный листок. – Тут его называют шефом службы безопасности того… Ну, отставник, значит, гэбэшник бывший…

– Отставни-и-к, – с какой участливой жалостью глядя на Ивана, протянул Соленый и покачал головой. – Ты, видать, не понял ничего, или вид делаешь. Он такой же отставник… был… как ты, Хруст – участковый. Там, – он указал глазами на газетку в руках Ивана, – еще неизвестно, кто кого стерег и кто главный… был.

– Ну, ладно, – пожал Иван плечами, – фотку-то дашь?

Соленый отпил из своего фужера, пожевал губами, полез в карман пиджака, и вытащив слегка помятый прямоугольник черно-белой фотографии, поднес его лицевой стороной к прищуренным глазам Хруста – не очень близко, но так, чтобы Иван мог разглядеть как следует. Хруст потянулся было рукой к фотке, но Соленый, не дергаясь, просто отрицательно покачал головой и спросил:

– Посмотрел?

– Посмотрел, – как следует вглядевшись и запечатлев в памяти лицо мужика, – кивнул Хруст.

(… Мужик, как мужик, ничего примечательного… Лет сорока пяти, может, ближе к полтиннику… прикид приличный, но не более того… Не лох, но и не деловой… фотка была – 10х15, но теперь отрезанная, значит, кто-то рядом был, в паре…)

– С собой не дашь?

Соленый взял со стола зажигалку, щелкнул ей, поднес язычок пламени к фотографии, и когда та занялась, бросил горящий картонный прямоугольничек в пепельницу.

– Чего не дам? – подняв брови, спросил он.

– Вот так, значит… – вздохнув, пробормотал Хруст, а Соленый просто пожал плечами. – А фраерка этого ты щупал?

– Какого фраерка? – опять поднял брови Соленый.

– Ну ладно, – помолчав сказал Иван и допил свой фужер. – Вижу, дальше разговора не будет, так что… пойду. Сколько с меня за пойло?

– Подожди, – буркнул Соленый. – Не гони. Я… – он наморщил лоб, – Ты пойми, если тот корешок мой, царство ему небесное, мне просто пустышку кинул, так, за фуфловую соломинку решил схватиться, то фраерок этот ни при чем, и о чем мне с ним базарить? А если… Если не пустышку, тогда… – Он как-то устало вздохнул. – Тогда это не фраерок, а… вообще хрен знает кто. И тогда я не то что щупать, я к нему на километр не подойду и ребят своих не подпущу. Я если его на улице встречу, на другую сторону перейду. И это, Хруст, – он глянул Ивану в глаза тяжелым, очень тяжелым взглядом, – не очко у меня играет. Я как-никак все ж таки смотрящий, и у меня свои понятия имеются. И по понятиям я найти свою башку в мусорном баке не должен.

– А мою, по понятиям, значит – пожалуйста? – спокойно выдержав его взгляд, с усмешкой осведомился Иван.

– И твою – не хочу, – тоже усмехнувшись, сказал Соленый. – Можешь верить, можешь – нет, но… С тобой, конечно, дружбы не заведешь, но в принципе можно договориться. Ты…

– Правильный мент?

– Ну, что ты, киношек насмотрелся? – поморщился, как от зубной боли, Соленый. – Просто ты самостоятельный. Ты – опер, каких мало, и если тут вообще можно нарыть чего-то, ты нароешь. И не по приказам или указкам, не из чьих-то интересов, моих, там, или начальничков своих, а… сам для себя.

– Без ансамбля, сам-бля, один-бля… – пробормотал Хруст и неожиданно спросил: – А корешка того твоего замочили? Ты же и замочил?