– Её нельзя пристрелить. Ты что не помнишь – твой покойный муж стрелял в эту тварь, а на ней не оставалось даже царапин…

– При чем здесь тварь?!. Господи, как же я ненавижу их! Всю жизнь ненавидела и боялась!.. Но я не про тварь, я про неё. Она же охотится там, неужели ты не понимаешь? Охотится – прямо в городе! Не как мы – где нам положено, а на улицах, в переулках, или… Словом, в человеческом ареале.

– С чего ты взяла? – удивился я. – Ты понимаешь, кто… Или что в ней сидит? Почему ты решила, что она – как мы?

– Я знаю! – с силой сказала Рыжая. – И ты – знаешь. Это она помогла тебе там, на даче… Просто сейчас она – одна, совсем одна, и не понимает, что нужно уходить, как мы уходим – в свою зону… Не понимает, или не может уйти – одна…

– Ты хочешь сказать, что у нее нет мужика, и поэтому?..

– У нее нет партнера!

– Какой партнер может быть у такой… твари! – я разозлился. – И кто, скажи, на всем нашем ебаном свете может убить такое? Это она убьет – кого угодно и нас с тобой, как котят! Ладно, пускай в ней есть… то же, что в нас, но представь, реально представь, что еще в ней есть?

– Это – не в ней, – прошептала Рыжая. – Это… Это как-то связано с ней, привязано, но… Это – чужое, чужеродное. Оно каким-то образом нашло… Нашло способ приходить через нее, и я…

– Ну что? Что – ты? – с тоской спросил я.

– Я виновата, – каким-то тусклым голосом произнесла Рыжая. – Она… Это существо, тварь, как ты говоришь… Она вырвалась через меня, а вернее… Из меня…Я никогда тебе не рассказывала, что было перед тем… Ну, перед той неделей, когда мы с тобой… Когда я затащила тебя к себе. Но теперь – расскажу…

И она рассказала.

Рассказала про жуткий, кошмарный сон…

Резкая боль рвет меня т а м изнутри, из распахнутых ног на красный песок выплескивается густая струйка темно-красной крови и моментально уходит в этот песок, сливается с ним, всасывается в него, становясь этим самым песком, а вслед за ней из выворачивающегося от боли наизнанку влагалища

(…я инстинктивно работаю мышцами живота, как меня давным-давно, тыщу лет назад, в какой-то другой жизни учили перед родами…)

каким-то винтообразным движением выныривает… Вырывается… Вылетает…

Черная скользкая тварь в четверть метра длиной и сантиметров десяти в диаметре,

(Господи!.. Как она могла там поместиться!.. Она же порвала мне там все, и я сейчас сдохну!..)

похожая на какую-то отвратительную рыбину… Нет! На тупорылую п и я в к у!

"Пиявка" стремительно скользит к застывшим в шоке Хорьку и Плоскомордому. До них самое больше метров пять, и "пиявка" одолевает это расстояние очень быстро,

(она не извивается, двигаясь вперед, словно у нее там внизу какие-то… плавники или… Лапки!..)

только еще быстрее, н а м н о г о быстрее она…

РАСТЕТ!!.

И когда поседевший за несколько секунд Хорек раскрывает рот в беззвучном крике, свое тупое рыло к нему задирает огромная, в человеческий охват, черная гадина, чей другой конец

(хвост?.. Или что там бывает у т а к и х…)

шевелится всего в нескольких сантиметрах от моих раскинутых ног.

Гадина распахивает свою па… Нет, это не пасть, просто ее удлиненное тупое рыло распахивается в обе стороны, как створки шкафа…

А потом рассказала, как этот сон, вернее, последствия того сна материализовались на ..цатом километре подмосковного шоссе…

(…иду, видя перед собой лишь широкую спину своего мужа, обтянутую дорогой лайковой курткой… Спина застывает, отодвигается в сторону, и я натыкаюсь взглядом на… Что это? Какие-то куклы, два каких-то манекена валяются в странных позах на огромной, зловонной куче мусора… О, Господи, это не куклы, это же…

Прямо передо мной валялись два трупа – один со смятой грудной клеткой,

(…Это видно… По ней словно трактор проехал…)

а другой…

Остроносые мокасины…Тугие джинсы обтягивают мускулистые ляжки… Мой взгляд инстинктивно ползет вверх по лежащему телу, отмечает рельефно выпирающие под джинсами мужские достоинства,

(…Он обожал так затягиваться… У него было, ч т о обтягивать…)

кожаная крутка, джинсовая рубаха, и… Ничего. Ничего, кроме какой-то бурой… Какого-то бурого пятна в раскрытом вороте рубахи, потому что… Потому что труп без головы!..)

А потом попросила, вернее, взмолилась, обхватив меня руками и ногами:

– Трахни меня, пожалуйста, трахни так, чтобы я забыла хоть на время обо всем этом! Я боюсь этого и… Я боюсь засыпать…

За дверью спальни раздался удивленно-требовательный мяв – нашим маленьким зверям явно не нравилась закрытая дверь, и они желали знать, почему мы отгородились от них, почему не уходим все вместе, куда нам положено, где нам так хорошо и правильно, но…

Я не обратил на это никакого внимания, я почти не слышал, все мое сознание залила жуткая злоба на Рыжую, на всех её Хорьков, на всю её семейку, и… Не знаю, что бы случилось, если бы я в последний момент последним кусочком рассудка, еще не залитым этой злобой, сумел направить её на…

На то, что просила Рыжая.

И моя злоба перетекла в нее, обволокла нас обоих и вылилась в резкое, яростное, грубое (без всяких ласк) спаривание двух человеческих особей – у самой черты, но не заходя за неё, балансируя где-то на краю, у края, за которым…

(нет, не н а ш дивный мир, а… Пустота. Мертвая черная пустота…)

не было ничего и быть не могло, разве что

(черная скользящая тварь с распахнутой в обе стороны пастью… без зубов, с двумя какими-то изогнутыми пластинами вместо них…)

только жуткая, неотвратимая, словно издевающаяся своей разверзнутой пастью…

Смерть.

– Что мы ей скажем? – спросил я под утро Рыжую. – У тебя вообще есть какой-то план, или?..

– Мы ничего ей не скажем. Просто приехали развеяться… Поживем в отеле, или в городской квартире – она наверняка живет в загородном доме, но… Охотится в городе, где-то рядом, и… там наверняка уже есть следы…

– Ты хочешь сказать, тела? В этом районе? Но откуда ты знаешь?

– Знаю, – она сладко потянулась. – Чувствую. Мы… должны будем найти того, кто занимается этим… Какой-нибудь cop…Ну, в смысле, мент, который ведет эти дела, и… Её надо выманить, но так, чтобы не сделать ей ничего плохого, а потом через нее выманить это…

– Ты хочешь рассказать всё какому-то… Хочешь посвятить в наше – чужака? Ты спятила!.. Кто нам поверит?..

– Мы можем не рассказать, а показать, – перебила она меня. – Нам все равно понадобиться чья-то помощь. Помощь тех, у кого есть оружие и кто умеет им пользоваться… Мы сами с ней не справимся – никакие мы, даже большие, у нас же есть предел, а эта… тварь… Она – вообще не отсюда, и для нас она неуязвима, только…

– Да менты же порешат нас всех! Это же конец! Да первый же мент, которому ты покажешься… или я… Который увидит тех нас, разрядит в нас всю обойму! Ты только представь себе эту картинку в натуре!..

– А ты вспомни другую картинку! Вспомни, кто убил такую тварь!

– Ты хочешь сказать… – медленно начал я.

– Да, – побледнев, кивнула она, – вспомни, как от нее отлетали пули… Только Он может… Но Он появился… Возник, или… пришел, когда в песок хлынула кровь! Когда тварь перекусила охранника, помнишь? Он не пришел помогать нам, не пришел отплатить за ту, ну, твою… как ты подумал сначала. Он пришел играть, в свою игру, потому что… Почуял кровь! В конце концов, Он – зверь. Как это говорят: если существо выглядит, как кошка, ведет себя, как кошка, мяукает, как кошка, значит – это кошка. Он должен быть такой же как мы, только больше, а значит… Он чует кровь!