Лежа в ванне, я пыталась представить себе работы из коллекции Ермолова. Единственное, по чему я скучала после увольнения из «Британских картин», были сами картины. Пока что мне удавалось не иметь дела с искусством, вызывавшим у меня отвращение, однако я не пыталась обманывать себя и убеждать в том, что картины, выставлявшиеся на продажу в галерее «Джентилески», представляют собой нечто большее, чем более или менее правдоподобный отстой. Я скучала не только по непосредственному острому переживанию прекрасного, но и по уникальной возможности проводить время рядом с шедеврами, по почти эротическому ощущению предвкушения того, как они медленно открываются зрителю, по ощущению погружения в картины, на которые можно было смотреть снова и снова и всякий раз испытывать глубокие чувства от восхищения до отвращения. Никогда не забуду первое посещение Национальной галереи, куда мы поехали с классом. С тех пор я доверяла только картинам. Лишь они никогда не предавали меня. Ну и сигареты, наверное.

Раздумывая о планах на осень, я поняла, что предложение Ермолова было не только крайне лестным, но и идеально подходило по времени. Выручка с показа балканских художников на некоторое время покроет расходы на галерею, а вот на квартиру и ее перепланировку мне пришлось потратить чуть больше половины всех моих сбережений. Богатство – ужасно дорогая привычка… Когда я приехала в Венецию девять месяцев назад, то вполне могла бы просто снять квартиру, но так изголодалась по своему месту, по собственному дому – по дому, который наконец-то безусловно можно назвать своим, что ни о какой экономии не могло быть и речи. Квартира была оформлена на «Джентилески», оплачена наличными с панамского счета галереи. Со временем я надеялась перейти на вторичный рынок и заняться продажей картин с провенансом, но на данный момент денежных потоков было недостаточно для занятий чем-то, кроме «молодых художников», не дороже ста тысяч за работу. Однако новодел, ценность которого сводилась исключительно к денежному эквиваленту, мог оказаться довольно выгодным делом, если правильно уловить последние модные тенденции. Надо было срочно отыскать сенсацию для нового сезона – новое имя, которое я смогла бы дешево купить и дорого продать следующей весной. Пока меня заинтересовала одна девушка из Дании, я видела онлайн-трансляцию ее выпускного показа в Центральном колледже искусства и дизайна имени святого Мартина в Лондоне, и там была серия простых графических полотен, изображавших обладавшие непонятной притягательностью золотистые шары на мрачноватом фоне. Мне казалось, что эти работы будут очень неплохо смотреться в тягучем сумеречном свете лагуны. Возможно, частный показ на закате, если удастся заполучить правильных клиентов… Затем надо было срочно подучить русский, который оказался крайне нужным языком в сфере моей деятельности, потому что так много русских стали скупать искусство на Западе. Я давно подумывала об этом, но, судя по последним событиям, русский понадобится мне куда раньше, чем я предполагала. Разумеется, я совершенно не рассчитывала бегло говорить с Ермоловым на его родном языке (если мы с ним вообще встретимся лично), но я совсем потеряла навык и понимала, что нужно подтянуть произношение, чтобы быть в состоянии поддержать разговор на самые простые темы.

Не откладывая дело в долгий ящик, я нашла репетитора – бывшую оперную певицу Машу, которая жила в настоящей мансарде за театром «Ла Фениче». Родилась моя преподавательница в Венеции, в семье русских оперных певцов, которые, по ее словам, сбежали из Советского Союза во время турне по Италии сразу после Второй мировой войны, однако по-итальянски она все равно говорила с сильным акцентом, а тускло освещенная студия, до которой надо было подняться на шестой этаж по очень узкой лестнице, напоминала декорации к любительской постановке какой-нибудь пьесы Чехова. Все свободные стены, не завешенные тяжелыми шалями с бахромой, занимали иконы. В квартире был настоящий самовар, целые стеллажи русской поэзии и едва уловимый запах топленого свиного жира. Маше было около восьмидесяти, она ни разу не была в России, но всегда считала себя настоящей белой эмигранткой и много рассказывала о жизни родителей в Петербурге, хотя на самом деле все знания она почерпнула из русских романов и презрительно поправляла дикторов на русских радиостанциях, которые включала во время занятий. «-офф, – с отвращением в голосе шипела она, закатывая глаза под густой челкой крашенных в черный цвет волос, – а не -ов! Трагедия, трагедия!» – повторяла она, как будто неправильное произношение отчества было преступлением пострашнее, чем все злодеяния сталинизма. В целом можно сказать, что она была великолепной старой мошенницей. Наверное, поэтому я так полюбила ее.

Как выяснилось, времени на дополнительные занятия у меня оставалось предостаточно, поскольку приготовления к оценке коллекции Ермолова заняли чуть больше месяца. Для богатых людей время скалярно – так говорил мой друг Стив, успешный игрок на бирже, на чьей яхте «Мандарин» я нашла не только временное убежище, но и стартовую площадку для моей галереи. Богатые люди вообще не воспринимают всерьез то, что им говорят нижестоящие, а календарь всегда можно изменить и адаптировать к их потребностям. Доктор Казбич дал мне номер некой мадам Пулазан, личной ассистентки Ермолова, которая разговаривала со мной довольно сурово, назначила встречу, а потом перенесла ее на другой день, и так несколько раз в течение последовавших недель. Я с облегчением узнала от нее, что в моем распоряжении будет частный самолет, но дважды съездила в аэропорт на водном такси напрасно – оба раза Ермолов отменил встречу. Он был то в Сан-Паолу, то в Нью-Йорке, то на срочной встрече в Лондоне, то просто занят.

Постоянные отсрочки дали мне время оценить потенциальную коллекцию, записать последние данные о продажах картин, предположительно принадлежавших Ермолову, сравнить цены по «Артпрайс индекс» и добавить к этому информацию о перемещении картин, появившихся на рынке за последние десять лет. Когда наконец настал час икс, я чувствовала, что сделала все возможное для подготовки к встрече. В процессе своих изысканий я узнала, что Ермолову принадлежат четыре самолета, а его «Дассо» был уникальным даже по меркам аэропорта Марко Поло, и вовсе не благодаря приятному, неяркому синему цвету, а потому что у трапа меня встречали четверо членов экипажа, как будто я прибыла с официальным визитом на государственном уровне. Две стюардессы все время поправляли свои изящные пилотки, которые норовил сорвать ветер.

На взлете я отказалась от водки, шампанского, блинов с икрой, капустного сока холодного отжима и, слегка поморщившись, приняла бутылку воды «Армани». Пока мы поднимались над облаками, я наблюдала за розовыми скалами Доломитов, разглядывая покрытые первым снегом вершины, а потом вернулась к просмотру записей касательно босса неутомимых стюардесс. Ермолова знали все, но мне удалось узнать лишь то, что на самом деле никто не знал о нем ничего конкретного. Он был типичным олигархом новой школы: сначала подготовка в органах, ранее известных как КГБ, обширные интересы в сфере полезных ископаемых и промышленной агрономии, хорошие связи в правительстве, официально гражданин Российской Федерации, но имеет недвижимость во Франции, Лондоне, Ангилье и Швейцарии. В одной из статей журнала «Архитектурный дайджест», посвященной дизайнеру Таис Бин, была фотография люстры, которую она создала для альпийского домика Ермолова. Я с удивлением узнала, что, помимо всего прочего, он занимался политикой и являлся губернатором одной из кавказских республик, откуда и сам был родом, однако, немного почитав о других губернаторах, я поняла, что все это общепринятый способ демонстрации преданности старушке России. Из журналов «Форбс», «Спирс», «Файненшиал таймс» ничего интересного мне узнать не удалось. Я попробовала почитать номера «Российской газеты» и русского финансового журнала «Ведомости», но, несмотря на все старания Маши, моего русского для этих задач было недостаточно. Ермолов, как ему и полагалось по статусу, посещал благотворительные вечера с участием разных популярных умников, светился в Давосе и на Йерба-Буэна, разумеется, фотографировался с Элтоном Джоном и Боно, но по сравнению с его предшественниками из последнего поколения постсоветских ковбоев не был особо колоритной фигурой. Его состояние было достойно уважения и сомнений не вызывало. Коллекция, конечно, оставалась загадкой, но, поскольку Ермолов не посещал крупных биеннале и не был замечен папарацци на междусобойчике в «Гараже» в Москве, мне пришлось прийти к выводу, что, возможно, он и правда любит искусство.