Глава 21

Проснулась я от донельзя наглого солнечного зайчика, попеременно лезшего то в один глаз, то в другой. Небесное светило поднялось уже довольно высоко, что не слишком удивило.

И не потому, что не привыкла просыпаться рано, напротив, всегда причисляла себя к жаворонкам, но не в этот раз.

Дело в том, что всю ночь холод не давал толком расслабиться. Не то, чтобы он был слишком жестокий. Скорее — просто прохлада. Но именно это и плохо — в противном случае, скорее всего, смогла бы найти в себе силы проснуться, и, например, завернуться в парашют. В воспоминаниях о прошедшей ночи не осталось места ничему, кроме попыток свернуться так, чтобы стало потеплее.

Неудивительно, что с восходом солнца вместо побудки свернулась под его теплыми лучами в клубочек и полностью провалилась в сон. И никакой тарарам, поднятый птичьей братией в честь завершения ночи, не смог в этом помешать.

Самое удивительное, что я чувствовала себя отдохнувшей и бодрой, хоть и ужасно не хотелось приступать к делам нового дня.

Лес был пронизан солнечными лучами и наполнен птичьим щебетом. Все ужасы ночи, казалось, исчезли безвозвратно — при виде разлитого вокруг умиротворения совершенно не верилось в то, что в этом сияющем мире где-то может таиться опасность. Настроение после пробуждения сделалось под стать пейзажу — умиротворенным и солнечным. Его не смогли поколебать ни заливистая рулада желудка, тонко намекавшего, что вторые сутки в него ничего съедобного не попадало, ни устроившаяся в развилке “моего” дерева кошечка…

Обычно в приключенческой литературе в такие моменты пишут про ‘ушедшее в пятки сердце’, или захватившее все существо героя желание жить… Но я только смотрела ей в глаза — на расстоянии каких-то пяти метров все подробности были хорошо различимы — и думала о том, как прекрасно начинается сегодняшнее утро. Возможно, причиной такого спокойствия послужил взгляд зверя — в нем не было даже настороженности, а лишь всеохватывающее любопытство и желание играть и радоваться каждой секунде сегодняшнего утра.

Поэтому, даже когда котенок — а едва он встал, стало понятно, что голова с задорно торчащими ушками составляет почти треть длины тела — стремительно пробежал вперед, про оружие я даже не вспомнила. Хотя весила зверюшка килограмм пятнадцать, если не двадцать, и ощутимо качнула ветку. Моя доверчивость была вознаграждена сторицей — мокрый нос ткнулся в раскрытую ладонь, а шершавый язычок чиркнул по запястью. Так домашняя кошка обычно будит хозяйку, дескать — ‘вставай соня, все интересное проспишь’.

От руки протянувшейся погладить загривок — от удивления я совершенно забыла, где нахожусь и вообще выпала из реальности — зверь легко уклонился и, напоследок наградив меня снисходительным взглядом и насмешливым фырканьем, спрыгнул на переплетение веток метра на три ниже, а оттуда на землю.

Перед глазами мелькнула не слишком представительная коричневая шкурка с желтоватыми пятнами, длинный и слишком тонкий хвост — утренний визитер не был эпически красив. Зато другими достоинствами, вроде великодушия и приязни обладал с избытком. Под деревом проскользнула еще одна аналогичная тень — раза в четыре побольше, и оба стремительных силуэта пропали в подлеске. Заставив гадать напоследок — привиделось ли, что перед тем как пропасть они на миг обернулись, как бы прощаясь, или все было сном, приснившимся перед пробуждением от птичьего щебета…

И только гораздо позднее мое странное спокойствие во время этой встречи получило еще одно объяснение. Дело в том, что мегакотики были наверно единственными из крупных хищников Прерии, кто не рассматривал человека как еду. Не было ни одного зафиксированного случая нападения их на людей, страшные истории, конечно, ходили, но… теперь я в них никогда не поверю. Жаль только, что они, следуя заветам Киплинговской кошки, гуляют сами по себе.

Я прислушивалась к себе, с удивлением понимая, что на хорошее и даже радостное настроение очень мало влияет даже такая убийственная мысль, что программа не выйдет вовремя и с карьерой журналистки можно будет распрощаться. Ну, может и логично — ведь летя от грозы, я не могла подумать, что выживу, но тем не менее жива. И этот безумный прыжок со скалы… Да, можно конечно погоревать — ведь, если меня не найдут, не спасут, то добираться до людей придется не одну неделю. И выжить столь долгое время вряд ли возможно в одиночку. Но пока я жива, здорова и полна сил, а значит все можно исправить!

И действительно, тут же вспомнила о подарке Сержа — маленькой камере-хамелеоне. Судорожно открыла сумочку на поясе, порылась в ней и даже громко вскрикнула от радости, спугнув присевшую на ветке соседнего дерева любопытную птаху.

Вытащив камеру, без особого труда прикрепила её на открытом участке кожи выше выреза рубахи. Активировала сразу и скоро ощутила, что он присосался достаточно крепко, и в то же время не доставляет никакого дискомфорта.

Ура! Я даже еле смогла сдержаться, чтобы весело не рассмеяться. Беда бедой, а ведь мне, похоже, предоставляется не просто шанс выжить, а сделать самую замечательную передачу за всю свою жизнь. Просто буду снимать все, что делаю. Главное ведь, какие бы ужасы не окружали, повлиять на них я не смогу никак. А значит, остается одно — смириться и просто жить. Жить столько, сколько отпущено судьбой. А камера лишь дополнительный стимул не унывать.

Теперь, даже если случится что-то внезапное, не надо думать, что не успеешь снять. Камера может работать круглосуточно, питаясь только от солнечной энергии и тепла тела, как объяснял мне когда-то итальянец.

Организм требовал срочного освобождения от жидкости, и после я даже хихикнула от мысли, что не подумала отключить камеру, хотя знала, как хорошо на нее записывается звук. Ну и ладно, вырежу. И даже если попрошу сделать это Сержа, ну и что? Не маленький, переживет! А вот если буду осторожничать, то однажды забуду включить снова, и тогда останется только локти кусать. Об одном жалела, спускаясь с дерева, что ожидаемо оказалось совсем не простым делом — почему я не подумала о камере, когда полетела на параплане. Какие великолепные кадры пропали: гроза, приземление на площадку высоко над землей, черная пантера… Да что там, даже мегакотика не сняла. А надо ли? Пусть это все останется только в моем сердце.

Мне даже не пришлось напоминать себе, что настрой — едва ли не самое важное в деле выживания. А он у меня явно позитивный, несмотря на голод и прочие неприятности. Ага, как то же звери питаются здесь, и лето на дворе. Уж с голода помереть не так и просто. Когда-то читала, что без еды вообще можно провести сорок дней. А без воды только двенадцать. И неужто за двенадцать дней не найду речку или озерцо? Ах да, видела же ручей сверху…

Так что, приземлившись на мягкий настил из иголок под деревом, я глубоко вздохнула, потягиваясь, и выискивая глазами место для неотложных требований организма, уже представляя, как сразу искупаюсь в первом же водоеме.

Тревога, что кого-то встречу из зубастых и когтистых почему-то вообще притупилась. Странно, может всю боязнь я истратила на вчерашний день? И, тем не менее, внутри по-прежнему было так светло, как и снаружи.

Выбравшись из чащи, в которой оказалась, я сразу направилась в сторону ручья, который видела сверху еще со скалы. Очень уж заманчивыми оказались картины купания. Порадовалась, как все удачно складывается — ведь путь к ручью лежал на восток, а мне как раз нужно в ту сторону. Очередной повод для оптимизма, однако!

Жажда пока не сильно мучила, как ни странно. Желудок тоже терпеливо помалкивал — толи привык уже к отсутствию пищи, толи еще не проснулся.

Всматриваясь под ноги и по сторонам, чтобы случайно не пропустить что-то съедобное, я вышла на открытое место и остановилась пораженная. Целая поляна спелой земляники! Безусловно, эти ягодки — совсем не то, что способно утолить голод, однако очень даже оценила их размер, да и замечательный вкус. Вот когда порадовалась, что на Прерии все несколько крупнее. Многие земляничинки достигали размера обычной малины, что делало их сбор не таким уж кропотливым.