И Дюваль, сам не зная зачем, приложил свою руку к ее, как это делают дети. Рука Кристины была большая – только чуть-чуть меньше, чем у него – и, наверное, мягкая и теплая, но этого Дюваль не почувствовал.

Кристин резко повернулась и побежала к палатке. Дюваль услышал за спиной шум подъезжающих машин. Обернувшись, он увидел, как с нескольких огромных самосвалов выгружают кюветы с раствором и плиты ракушечника.

– Зачем это? – прокричал он водителю, перебивая шум и грохот.

– Будем ставить стену. Раз туда нельзя попасть. нечего, чтобы такие, как ты, ходули и глазели.

– Как нельзя попасть?

– А никак. Ни с дороги, ни с моря, ни с воздуха.

– А со стороны скал?

– Так они же неприступные.

А тем временем рядом палаткой Валуа откуда-то появился Мортань, и Дюваль вздохнул с облегчением, увидев его. Визжащие буры уже вспарывали асфальт, и Дюваль сел на мотоцикл. По крайней мере, теперь он знал, что делать.

Теплое спокойствие Вероньеза. завораживало. Неизъяснимого очарования была исполнена сама его камерность – стоя на набережной, достаточно было повернуть голову на право и налево, чтобы увидеть, где он кончается. Эта набережная была вся расцвечена яркими курортными красками, но даже они, кричаще-назойливые в больших приморских городах, здесь казались мягко-сгармонированными.

Дюваль шел по шахматно-пятнистой от древесной тени аллее. С одной стороны между стволами светилось море, а с другой под углом поднимался вверх поросший или засаженный деревьями зеленый склон. Вверху, за ним, тоже был Вероньез, но совсем другой, не курортно-праздничный – просто пыльный провинциальный поселок. Вся жизнь была сосредоточена здесь, внизу.

Дюваль всегда жалел людей, вынужденных круглый год жить в таких вот провинциальных курортных городишках. Сам он утверждал, что не может существовать без Парижа, хотя и чаше других видел Париж с изнанки. Но сейчас…

Медленные, тяжелые шаги Дюваля широкими следами отпечатывалась на посыпанной песком дорожке. Теплый ветер слегка шевелил его волосы и уносил в маре все звуки спокойного веселья набережной. «Я сюда никогда не вернусь…»

Он знал, что не вернется ни в Ниццу, сверкавшую в нескольких километрах, ни в Париж, ни в весь населенны людьми мир. Но сейчас этот мир сосредоточился в маленьком карманном городке Вероньезе, и не жалко было отдать полцарства и полжизни, чтобы только остаться здесь навсегда.

Поддаваться таким мыслям было недостойно полицейского, мужчины, человека. Дюваль ускорил шаги и решительно вышел на главную улицу.

В городках, подобных Вероньезу, можно было купить вое, что угодно – дешевле, чем в Ницце, хотя и намного дороже, чем в Париже и других больших городах, Дюваль приобрел полное альпинистское снаряжение и большой брезентовый рюкзак. В соседнем, продуктовом магазине он доверху набил его сухими продуктами и консервами.

После покупки тысячи мелочей, необходимых, как он знал из краткого курса в академии, отшельнику, в бумажнике Дюваля осталось несколько монет. Он съел мороженое в летнем кафе – медленно, смакуя каждую ложечку. А потом, подбрасывая в ладони последние десять су, медленно пошел по набережной, в ту сторону, где чернели на горизонте Неприступные скалы.

Проходя мимо лотка сувениров, он остановился и истратил последнюю монетку на керамический медальон с изображением моря, скал и притулившегося к ним Вероньеза. Пусть эта девушка, Кристин, получит последнюю весточку из мила людей.

…Когда над ухом что-то свистнуло на неуловимо-высокой ноте, у Дюваля не успело мелькнуть ни одной мысли, ни одного зрительного или звукового впечатления. Только мигом позже, молниеносно метнувшись в аллею и дальше, под прикрытие деревьев склона, он услышал слишком тихие для пронзительных вскрики толпы и увидел вибрирующий ствол искусственной пальмы фотографа, надвое расщепленный пулей.

«Полицейский всегда имеет при себе револьвер.» Такое было только в кино, и единственным – исключением в жизни являлся Дюваль. Черный браунинг до сих пор оставался с ним – и только потому, что Дюваль начисто забыл о нем.

Волоча за собой в левой руке рюкзак и снаряжение, правой он осторожно достал пистолет из заднего кармана легких шортов и бесшумно взвел курок.

По-видимому, нападавший уже лишился первоначального преимущества – видеть, оставаясь невидимым. Теперь, если не считать рюкзака, шансы были равны. Дюваль перебирал в памяти возможные имена – их было слишком много. Он поморщился. Все-таки, выследить его здесь, в этом спокойном, мирном Вероньезе, где никогда ничего не случалось, и уж конечно, не случалось ничего плохого, было недостойно самого низменного бандита.

Прозвучал выстрел – далеко мимо – неуверенный, пробный. Дюваль не ответил. Следующий выстрел был настойчивее и нетерпеливее, и мгновенно соединив две точки одной линией, Дюваль выстрелил в ее продолжение. Он тоже не попал, но это уже была дуэль.

Она продолжалась до тех пор пока у того, другого, не кончились патроны. Дюваль, сэкономивши два выстрела, пользоватъся ими не собирался, и потянулись минуты выжидания, мучительно-долго концентрируясь в часы.

Уже смеркалось, когда. он, не таясь и не оглядываясь, вышел на набережную. Она так и не наполнилась народом – слишком большим потрясением для Вероньеза были эти полуденные выстрелы. Дюваль поудобнее устроил на плечах ремни тяжелого рюкзака и решительно двинулся ко рвущим алый фон острыми вершинами скалам.

Они были действительно неприступны – хаотичное нагромождение угловатых глыб, особенно страшное своей зыбкой неустойчивостью. От первого же движения Дюваля со скалы над его головой сорвался камешек, и он подхватил его в воздухе, боясь глупого, нелепого, книжного обвала.

Горное снаряжение слушалось Дюваля кар опытного альпиниста, ноги сами находили невидимые выемки в отвесных стенах Уже почти совсем стемнело, и только где-то впереди маячил неестественно-розовый свет, бросая редкие отблески на море.

А если и здесь за какой-то из глыб встанет невидимая, но по-настоящему неприступная стена? Такие мысли приходили в голову еще тогда, на шоссе, но Дюваль решительно отгонял их. Если наивный самодеятельный ученый Мишель Мортань был врав, этого не случится. А уж теперь-то он должен был, черт возьми, быть прав!

Но стена встала. Дюваль выставил вперед ладони, убеждаясь в ее реальности. Действительно, если бы ее не было, здесь могли бы пролететь вертолеты… Дюваль в изнеможении прислонился к наклонной скале – и вдруг дико, истерически расхохотался, Все хорошо! Совесть чиста, как стекло – мир людей сам отказывается отпустить его! Так что вперед то есть назад – туда, где полицейского Дюваля ждут с распростертыми объятиями и раскрытыми дулами пистолетов.

Раскаты смеха всколыхнули зыбкую каменную массу. Ах да – ведь в горах можно только шептать. Дюваль наподдал ногой качающийся на краю обрыва камень – и вдруг замолчал.

Медленно, как в кино или во сне, обломки скал падали в море – совершенно бесшумно, без всплеска, не оставляя даже кругов на воде. Они выпадали из общего нагромождения, не повинуясь никаким законам тяготения, совершая в воздухе дуги и пируэты. Дюваль уже видел свет на другом конце образовывающегося тоннеля, и этот свет был ярко-розовый…

Рюкзак и снаряжение пришлось оставить – в проем могло проникнуть только тело, проползая под нависающей немыслимой тяжестью каменной громадой.

Узкий ручеек соединял с морем вырытый в песке круглый бассейн. Над ним склонился Мортань, и лучше было не подходить туда и не видеть… Эта жуткая, отвратительная, инфернальная флора и фауна могла вызвать интерес и не вызывать ужаса только у человека, отрешившегося во имя науки от нормальных человеческих эмоций.

Дюваль сидел на песке, вычерчивая на нем длинной тростинкой причудливые фигуры. Невидимое, но никогда не заходящее солнце бросало вглубь бороздок густые розовые тени. А застывший колеблющийся водный вал уже не отбрасывал тени. Его белый пенный гребень изящно изгибался, повторяя очертания фигуры полулежащей внизу на песке Кристин.