Той ночью отключилось электричество, отрезанное властями, и Кенсингтон и Челси погрузились в темноту. После этого возникло острое ощущение страха, и замолчал зов к молитве, часто доносящийся издалека из парка. Они решили, что приставка караоке, которой пользовался зовущий, не работала на батарейках.
Часть восьмая
Электрическая сеть Лондона была такой сложно сконструированной, из-за чего в окрестностях дома Надии и Саида оставались несколько точек ночного свечения поближе к краям — у баррикад и проверочных пунктов, охраняемых вооруженными силами правительства — в разбросанных местах, которые по непонятным причинами были трудно отделяемы от общей сети, и какие-то одиночные здания то тут то там, где находчивые мигранты могли присоединиться ко все-еще-работающей высоковольтной линии, рискуя иногда попасть под напряжение и сгореть. В большинстве же, все вокруг Саида и Надии оставалось темным.
Миконос не был залит электросветом, но электричество доходило до каждого, где висели провода. В их покинутом городе, когда пропало электричество, оно пропало насовсем. А в Лондоне части города все так же оставались яркими — ярче, чем Саид и Надия когда-либо видели, расцвечивая небо и отражаясь вниз от облаков — и, по контрасту, темная часть города казалась еще более темной, более значимой, как темнота океана означает не незначительность света сверху, а внезапный срез в глубину падения.
В темном Лондоне Саид и Надия пытались представить, как должно быть сейчас в светлом Лондоне, где, представлялось им, люди ужинали в элегантных ресторанах и ездили в блестящих черных авто, или шли на работу в офисы и магазины и свободно ходили куда им вздумается. В темном Лондоне накапливался мусор, и станции метро были заколочены. Поезда продолжали ездить, пропуская станции рядом с Надией и Саидом, и ощущались колебанием под их ногами и слышались тихим, мощным звуком, почти сверхзвуковым, как гром или взрыв огромной бомбы вдали.
По ночам, во мраке, когда дроны, вертолеты и воздушные шары наружного наблюдения постоянно кружились над головами, иногда вспыхивали драки, и тогда происходили убийства, изнасилования и нападения. Часть людей в темном Лондоне обвиняли в этих инцидентах провокаторов из нативистов. Другие обвиняли других мигрантов и начинали переезжать, словно размешивалась колода карт во время игры, рассредоточиваясь по мастям и достоинствам — свои к своим — или, скорее, что снаружи к такому же наружному — все червы вместе, все пики вместе, все суданцы, все гондурасцы.
Саид и Надия никуда не перемещались, но их дом все равно начал меняться. Нигерийцы с начала были самой многочисленной группой среди многого числа мигрантов, но мало-помалу не-нигерийские семьи стали съезжать из дома, и их место почти тут же почти всегда занималось еще нигерийцами, и их здание стало известно всем, как Нигерийский дом, как и два здания рядом по бокам. Старейшие нигерийцы этих трех домов начали встречаться в саду дома справа, и эти встречи они стали называть Советом. Приходили и женщины и мужчины, но единственной явной не-нигерийкой была лишь Надия.
В первый раз, когда пришла Надия, все удивились ей, не из-за ее этнической принадлежности, а из-за ее молодого возраста. Мгновенно наступило молчание, но пожилая женщина с тюрбаном, которая жила со своей дочерью и внуками в спальне над Саидом и Надией, и которой Надия не раз помогала подняться по лестнице — величественная женщина была большой по всем размерам — эта пожилая женщина махнула рукой Надии, призвав ее встать рядом с ней, встать у ее садовного стула, на котором она восседала. Это успокоило всех, и ни у кого не возникло никаких вопросов к Надии.
Сначала Надия с трудом понимала, что говорилось — что-то тут и что-то там — но через какое-то время она стала понимать все больше и больше, и до нее дошло также то, что нигерийцы были не все нигерийцами, часть — полу-нигерийцами или с граничащих с Нигерией районов, от семей, живущих по обе стороны границы, и даже вдалеке от всякой Нигерии, или не имеющих ничего общего с Нигерией, и даже разные нигерийцы говорили на разных языках среди своих и исповедовали различные религии. Вместе во всей этой группе людей они разговаривали на языке, вышедшем, в основном, из английского, но не совсем английский, и часть людей были более знакомы с английским языком, чем другие. К тому же они разговаривали на различных вариациях английского, и, когда Надия высказывала свое мнение или свою идею, то она не боялась, что будет непонята, потому что ее английский был совсем такой же, как один среди многих подобных.
Совет занимался обычными земными делами, вынося решения по спорным комнатам, заявлениям о воровстве или непорядочном поведении, а также отвечал за связи с другими домам на улице. Дебаты часто были долгими и изнуряющими, поэтому подобные собрания не были особенно популярными. А Надии очень нравились эти встречи. Они для нее представляли нечто новое, рождение нечто нового, и она обнаружила, что эти люди, похожие и непохожие на людей ее города, знакомые и незнакомые, стали интересными для нее, и она обнаружила, что принятие ее равной, или, по крайней мере, их терпимость к ней, стали для ее некоей наградой или достижением.
Среди молодых нигерийцев Надия получила специальный статус, возможно из-за того, что видели ее со старейшинами, или, возможно, из-за ее черной робы, и молодые нигерийские мужчины и женщины и подростки, у которых не задерживаются никакие слова на губах, редко говорили с ней, о ней, по крайней мере, в ее присутствии. Она спокойно, не задеваемая никем, приходила и проходила сквозь многолюдные комнаты и коридоры, незадеваемая никем, кроме одной быстроговорящей нигерийской женщины ее возраста, женщины в кожаной куртке с отколотым зубом, которая стояла ковбоем, расставив ноги и держа руки на ослабленном ремне, и никого не пропускала мимо без своих словесных кнутов, ее комментариев, прилипающих и следующих за тобой, даже когда она осталась позади.
Саид же оставался менее спокойным. Он был молодым мужчиной, и поэтому другие молодые люди время от времени примерялись, сравниваясь, к нему, как обычно делают молодые мужчины, и Саид посчитал это необнадеживающим явлением. Не из-за того, что он не встречался с подобным в своей стране — у него был опыт — а потому, что он был единственным мужчиной из своей страны, а все остальные мужчины были из другой страны, и тех было очень много, а он был совсем один. Нечто первобытное, нечто на племенном уровне, отчего возникало напряжение и что-то отдаленно похожее на страх. Он никогда не знал, когда он мог бы просто спокойно вести себя, если такое было бы возможно, и поэтому за пределами его спальни и внутри здания он редко ощущал себя не в напряжении.
Однажды, он шел один домой, пока Надия была на Совете, и женщина в кожаной куртке стояла в холле, закрывая ему проход своим узким изогнутым телом, прислонившись спиной к одной стене и упершись ногой в другую. Саид ни за что не признался бы никому, но она пугала его своей напряженностью, быстротой и непредсказуемостью слов, которых он часто не мог понять, но эти слова смешили всех остальных. Он встал там же и ждал, когда она сдвинется, уступив ему место для прохода. А она не двигалась, и тогда он попросил ее, извиняясь, а она заявила, почему должна его извинять, и она сказала больше того, но он смог распознать только эту фразу. Саид разозлился из-за ее игры с ним, но, удержав себя в руках, решил повернуться и прийти попозже. В этот момент он увидел мужчину позади себя — мускулистого нигерийца. Саид слышал, что у того был пистолет, хотя никогда не видел у него, но у многих мигрантов в темном Лондоне были ножи и другое оружие, потому что они находились вроде как в осаде, и правительственные силы могли атаковать их в любой момент, или потому, что, принимая во внимание откуда они родом, они были привычно вооружены, и Саид подозревал, что этот человек был из таких.
Саид захотел убежать, но не было возможности, и он попытался спрятать панику на своем лице поглубже, и тогда женщина в кожаной куртке отвела свою ногу, и там образовалось место для прохода Саида, и он протиснулся сквозь — его телом по ее телу — ощущая себя совсем незначительным и слабым, а когда он попал в их с Надией комнату, он сел на кровать, и его сердце рвалось из груди, и ему захотелось закричать, уткнувшись в угол, но он сдержал себя.
