Отец Саида каждый день посещал дом своего родственника, который был словно старший брат отцу Саида и всем остальным живым родственникам, и там он сидел со пожилыми мужчинами и пожилыми женщинами, пил чай и кофе и обсуждал прошлое, и все они были хорошо знакомы с матерью Саида, и у каждого находился какой-то рассказ, где она выступала в главной роли, и пока отец Саида был с ними, он ощущал не то, что она все еще жива, поскольку важность потери ее поражала его вновь и вновь каждое утро, а, скорее, что он мог разделить с ней хоть какую-то малость общности.
Отец Саида надолго задерживался у ее могилы каждый вечер по дороге домой. Однажды, когда он там стоял, он увидел молодых ребят, игравших в футбол, и обрадовался их виду, и ему вспомнилось, как он сам играл в футбол в их возрасте, но потом он понял, что они были не мальчиками, а подростками, молодыми парнями, и они играли не с мячом, а с бараньей головой, и он подумал: «Какие варвары», но затем до него дошло, что мячом служила не баранья голова, а человеческая, с волосами и бородой, и ему очень захотелось поверить в то, что он ошибся, что свет осветил игру не так, как надо, и его глаза обманули его, и это он сказал себе, стараясь не смотреть в их сторону, но что-то в их поведении оставило мало сомнения в очевидности правды.
Саид и Надия в то же время полностью погрузились в поиски выхода из города, и, поскольку наземные пути были слишком очевидно опасными для попыток, означало только одно: исследовать возможность перехода через двери, и в это верило большинство людей, особенно после заявления повстанцев, что попытки использования и недонесение о двери заслуживали наказания, как всегда и довольно уныло, смертью, и еще потому, что радиостанции на коротких волнах заявляли, что даже самые уважаемые международные медиа подтверждали существование дверей, и что мировые лидери обсуждали их наличие, как важный глобальный кризис.
Следуя совету друга, Саид и Надия вышли на улицу с наступлением темноты. Они были одеты согласно правилам одежды, и у него была борода, согласно правилам бороды, а ее волосы были спрятаны согласно правилам волос, но они старались держаться краев дорог, оставаясь в тени, как можно дольше, стараясь не попасть на глаза никому, стараясь при этом не выглядеть старающимися не попасть на глаза. Они прошли мимо тела, висящего в воздухе, и не унюхали вони, пока на них не начал дуть ветер, и тогда смрад стал почти невыносимым.
Из-за летающих роботов высоко в темнеющем небе, невидимых, но никогда не покидающих сознания людей в те дни, Саид шел, слегка наклонившись вперед, словно от тяжести мысли о бомбе или ракете, готовящейся попасть в него в любой момент. В отличие от него, чтобы не выглядеть виноватой в чем-то, Надия шла выпрямившись, и если бы их остановили и проверили бы их удостоверения личностей, и оказалось бы, что он не вписан ее мужем, то она могла бы привести спрашивающих домой и показала бы фальшивку якобы свадебного сертификата.
Человек, которого они разыскивали, называл себя агентом, хотя было не совсем ясно: из-за его специализации в путешествии или из-за секретности операций, или из-за чего-то еще; и они должны были встретиться с ним в лабиринтной мрачности сгоревшего торгового центра — руины с бесконечными входами и укромными местами, при виде чего Саид пожалел, что не настоял на неприходе Надии, а Надия пожалела, что не принесла с собой факел или, хотя бы, нож. Они стояли, еле различая обстановку вокруг себя, и ждали с нарастающим беспокойством.
Они не услышали, как подошел агент — или, возможно, он находился тут все время — и их напугал его голос, донесшийся из-за их спин. Агент говорил тихо, почти сладким голосом, и его шепот напомнил им то ли поэта, то ли психопата. Он проинструктировал их, чтобы те стояли, не двигаясь, не поворачиваясь. Он сказал Надии, чтобы та открыла голову, а когда она спросила о цели этого, то ответил, что это была не просьба.
У Надии появилось ощущение близости нахождения его, как если бы он собирался коснуться ее шеи, но до нее не доносилось его дыхания. Вдали раздался какой-то звук, и она и Саид поняли, что агент мог быть не один. Саид спросил о том, где могла быть дверь, и куда она могла привести, и агент ответил, что двери были везде, но надо было найти такую, которую еще не обнаружили повстанцы, которую еще не охраняли — вот такой был трюк, и может уйти много времени на поиски. Агент потребовал деньги, и Саид дал их ему, точно не зная: то ли они заплатили залог, то ли их ограбили.
Спеша домой, Саид и Надия шли и смотрели на ночное небо, на всепроникающую мощь звезд и на рябую яркость луны, в отсутствие электрического освещения и очистившегося от почти исчезнувшего автотрафика неба, шли и размышляли о том, куда могла провести дверь, доступ к которой они только что купили: куда-нибудь в горы или на равнину у побережья; и им попался по дороге тощий человек, лежащий на улице, который умер совсем недавно от голода или от болезни, потому что на нем не было ран; и в своей квартире они сказали отцу Саида о возможно хорошей новости, но тот, странным образом, был молчалив, и они подождали какое-то время его ответа, и потом он произнес: «Понадеемся».
* * *
Прошли дни, а Саид и Надия не услышали ничего от агента, и они начали сомневаться: услышат ли они о нем, хоть когда-нибудь; а другие семьи в то же самое время перемещались успешно. Одна семья — мать, отец, дочь, сын — появилась из сплошной темноты служебной двери внутри здания. Они вышли в обширный коридор под белоснежно-стеклянными зданиями, заполненные люксовыми апартаментами и называемые по имени их владельца Джумейра Бич Резиденс. В изображении камеры можно было увидеть, как эта семья моргает и протирает глаза от стерильного искусственного света и оправляется от своего перехода. Каждый из них был худощавого телосложения, с прямой спиной и темной кожей, и, хотя изображение не сопровождалось звуковой записью, программа чтения по губам определила их язык, как тамильский.
После короткой передышки семья двинулась дальше и попала на вторую камеру, перейдя коридор и нажав на горизонтальные полосы аварийного выхода тяжелых двойных пожароустойчивых дверей, и эти двери открыли яркость солнечного света дубайской пустыни, забелив изображение чувствительной настройки камеры, и четыре фигуры, казалось, стали еще тоньше, невесомее, расплывшимися в ауре белизны, но в тот же самый момент они попали на три камеры внешнего наблюдения: крохотные персонажи на широченной пешеходной дороге-променаде вдоль бульвара с односторонним движением машин, по которой медленно катились два дорогущих двухдверных автомобиля — желтый и красный — своим беззвучным ревом напугавшие девочку и мальчика.
Родители держали за руки детей, и, казалось, не знали: в каком направлении идти. Возможно, они были с какого-то прибрежнего селения, а не с города, отчего они направились к морю и подальше от зданий, и они стали видимы с разных углов камер: идущие по обрамленной травой дорожке, проложенной по песку, родители о чем-то шептали друг другу время от времени, а дети пялились на бледных туристов, лежащих на полотенцах и в креслах в почти голом виде, и количество загорающих было меньше обычного для зимнего сезона, но дети об этом не могли знать.
Небольшой четырехмоторный дрон летел над ними на высоте пятидесяти метров, слишком тихий, чтобы быть услышанным, и посылал изображение в центральную станцию наблюдения и также двум разным охранным автомобилям: седан без опознавательных знаков и раскрашенный фургон с решетками на окнах; и из второго автомобиля вышли два, одетых в униформу, человека и направились целенаправленно, но без пугающей туристов спешки, по траектории, которая неминуемо привела бы их к тамильской семье через одну-две минуты.
Во время этой минуты семья также попала на селфи-изображения мобильных телефонов разных туристов, и они выглядели не единой группой людей, а, скорее, как четыре совершенно различных человека, и каждый вел себя по-другому в отличие от остальных: мать постоянно разглядывала глаза-в-глаза встречных женщин, а затем утыкалась взглядом в землю; отец прохлопывал свои карманы и рюкзак, будто проверяя их на дыры или потеки; дочь неотрывно смотрела на скайдайверов, разгоняющихся к ближайшему пирсу и останавливающихся коротким рывком; сын каждым шагом проверял упругое покрытие дорожки; а затем прошла минута, и их взяли и увели — растерянных и потрясенных, все так же держащих за руки, несопротивляющихся и не пытающихся убежать.
