Надия называла отца Саида «отцом», а тот называл ее «дочерью». Это началось с первой их встречи, посчитав условность приемлимой для нее и для него, приняв допустимую форму общения между молодым и пожилым, даже и не для родственников, а в их случае Надия, как только взглянула на отца Саида, так сразу он показался ей словно отцом из-за его мягкости, и в ней вызвалось чувство оберечь его, будто своего ребенка или щенка, или прекрасное воспоминание, улетучивающееся с каждым мгновением.

* * *

Надия спала в так называемой комнате Саида, на куче ковров и одеял поверх пола, отказавшись от предложения отца Саида поменяться с его кроватью, а Саид спал на такой же, только потоньше, куче в общей комнате, а отец Саида спал в своей спальне, в комнате, где он спал всю свою жизнь здесь, но никак не смог бы вспомнить свой последний раз одинокого сна, и отчего ему было немного непривычно.

Отец Саида каждый день натыкался на вещи жены, и они уносили его сознание из происходящего, как говорится, настоящего: фотография или сережка, или особая шаль, надеваемая по особым случаям; а Надия натыкалась каждый день на вещи, которые приносили прошлое Саида: книга или музыкальная коллекция, или наклейка внутри ящика комода, и в ней вызывались эмоции ее собственного прошлого, остро напоминая о судьбе родителей и ее сестры, а Саид находился в комнате, в которой он обитал лишь изредка, короткое время, давно, когда приезжали родственники издалека, и, попав сюда опять, в нем отзывалась эхо лучших времен, и, странными путями, эти трое делили эту квартиру, пересекаясь и смешиваясь своими ощущениями и различными течениями времени.

Район Саида заняли повстанцы, и небольшие стычки поблизости прекратились, но огромные бомбы все еще падали с неба и взрывались с силой, сравнимой с мощью самой природы. Саид был благодарен Надии за ее присутствие здесь, за изменение, принесенное ею в молчание, опустившееся на их квартиру, совсем не обязательно заполняя ее словами, а тем, что молчание становилось менее пустым и блеклым. И еще он был благодарен ей за своего отца, чья вежливость, когда он вспоминал о нахождении в одной компании с молодой женщиной, удерживала того от замыкания в бесконечной полудреме, и ему приходилось обращать на нее внимание. Как хотелось бы Саиду, чтобы Надия смогла познакомиться с его матерью — ах, если бы его мать смогла бы.

Иногда, когда отец Саида уходил спать, Саид и Надия сидели вместе в общей комнате, бок о бок — близко и тепло, и, держась руками, обычно, обменивались поцелуем в щеку перед сном, но, чаще всего, они сидели молча, но, еще чаще, они тихо разговаривали о том, как сбежать из города или о бесконечных дверных слухах, или просто ни о чем: как точно назвать цвет холодильника, как худеет щетина зубной щетки Саида, как громко храпит Надия, во время ее простуды.

Однажды вечером, они забрались вместе под одеяло в мерцающем свете парафиновой лампы, поскольку в их части города больше не было электричества, и не было ни газа ни воды, и городские службы не работали, и Саид сказал: «Так просто и привычно, что ты — здесь».

«И для меня — тоже», ответила Надия, кладя голову ему на плечо.

«Конец мира, иногда, может оказаться очень уютным».

Она засмеялась. «Да. Как в пещере». «А ты пахнешь, как пещерный человек», добавила она чуть позже.

«А ты пахнешь костром».

Она посмотрела на него и почувствовала, как напряглось ее тело, но удержала себя от любовного прикосновения.

Когда они узнали о том, что и район Надии перешел к повстанцам, и что дороги между их районами расчищены, Саид и Надия вернулись в ее квартиру, чтобы она смогла собрать кое-какие ее вещи. Дом Надии был поврежден, и часть стены на улицу была разрушена. Магазин аккумуляторных батарей на первом этаже стоял разграбленным, но железные двери на лестницу оставались нетронутыми, и, по большому счету, строение стояло довольно прочно — нуждалось в значительном ремонте, естественно, но далеко от того, чтобы разрушиться.

Пластиковые черные пакеты, закрывающие окна Надии, все еще висели, за исключением одного, который был сорван вместе с окном, и вместо узкой прорези края окна виднелось голубое небо, необычно чистое и прекрасное, за исключением тонкой колонны поднимающегося ввысь далекого дыма. Надия взяла проигрыватель и пластинки, одежду и еду, и засыхающее от жажды, но, возможно, живое лимонное деревце, и также деньги и золотые монеты, спрятанные в земле дерева. Эти вещи она и Саид погрузили на заднее сиденье автомобиля, и верхушка лимонного дерева торчала из опущенного окна. Она не вынула деньги и золото из горшка в случае, если их станут обыскивать на пропускном пункте, а тот находился на их дороге, но остановившие их люди выглядели усталыми и изможденными и быстро согласились принять банки с едой за оплату проезда.

Когда они добрались до дома, отец Саида увидел лимонное дерево и заулыбался, впервые за последнее время. Втроем они быстро унесли растение на балкон из-за громкого шума группы вооруженных людей, похожих на иностранцев, которые начали спорить о чем-то между собой на непонятном языке.

* * *

Надия спрятала свой проигрыватель и пластинки в комнате Саида, из-за того, что, хоть время на оплакивание матери Саида уже прошло, сама музыка попала под запрет повстанцев, и их квартира могла быть обыскана безо всякого ордера, и такое уже случилось однажды, когда повстанцы забарабанили в дверь посреди ночи, да и в любом случае, если бы ей захотелось послушать музыку, электричества все равно не было, даже на зарядку аккумуляторных батарей.

Той ночью, когда пришли вооруженные повстанцы, они разыскивали людей определенной религиозной секты и потребовали предъявить удостоверения личностей, чтобы проверить какие у них были имена, но, к счастью для Саида, Надии и отца Саида, их имена не ассоциировались с общим знаменателем разыскиваемых. Соседям сверху не повезло: мужа уложили на пол и перерезали ему глотку, а жену и дочь увели с собой. Кровь мертвого соседа протекла вниз по трещинам пола, и его кровь вышла пятном в верхнем углу комнаты Саида, и позже Саид и Надия, после всех криков семьи, поднялись наверх, чтобы забрать тело и похоронить его, но, как только они, набравшись духу, поднялись туда, то обнаружили, что тела не было, очевидно, утащенное палачами, а его кровь уже высохла пятном, такой же нарисованной лужицей, как у них в квартире, с неровными линиями по входной лестнице.

Следующей ночью, или, скорее всего, через одну ночь, Саид зашел в комнату к Надии, и они отбросили целомудрие в свой первый раз. Каждый вечер до этого смесь ужаса и желания безостановочно жалила его, несмотря на обещание не делать ничего неуважительного по отношению к родителям, и они лишь обнимались, гладили друг друга и целовались, всегда останавливаясь в полу-шаге от секса, на чем она больше не настаивала, а нынешние обстоятельства дали слишком много поводов обойти его обещание. Его матери больше не было, и его отец, похоже, не утруждал себя обращением внимание на их романтические отношения, и тогда они перешли к делу, и факт, что неженатых любовников, какими они были сейчас, выводили на всеобщее высмеивание и наказывали смертью, придавал их каждому совокуплению ужасную скоротечность и остроту желаний, граничащие со странным видом экстаза.

* * *

Повстанцы постепенно захватывали город, гася последние шумные вспышки сопротивления, и наступило какое-то спокойствие, иногда прерываемое дронами и самолетами, сбрасывающими бомбы с небес — связанные между собой машины, чаще всего невидимые глазу — и публичными и непубличными казнями, продолжавшимися почти безостановочно, с телами, повешенными на фонарях и биллбордах, словно некая форма украшений к наступающим праздникам. Казни происходили волнами, и, как только очищался район, его охватывало атмосфера передышки от случившегося пока кто-то не совершал нечто вроде правонарушения, а правонарушения, чаще всего назначаемые случайным образом, без исключения наказывались беспощадно.