Нужно ли говорить, что, как только Жюстин сообщила СМИ о нашем возвращении, каждый журналист, находившийся в тот момент в Прайя-да-Луш, похоже, попытался купить билет на наш рейс, и многие небезуспешно. Но когда мы заняли свои места и пристегнули ремни, мне уже было все равно. Почти все они отнеслись с уважением к нашему желанию ни с кем не общаться. Лишь один или два не смогли противиться искушению задать нам все тот же бессмысленный вопрос: «Как вы себя чувствуете?»

И в самом деле, как же мы себя чувствовали? Ощущение облегчения, вины, боли и гнетущей тоски слились воедино. Тоска, чувство вины и боль преобладали. Мы возвращались домой без Мадлен. Я оставила ее. Я — ее мать, и я оставила ее. Мое сердце разрывалось, отдаляясь от места, которое еще как-то связывало меня с моей девочкой.

Когда мы приземлились в «Мидландс», я уже не могла сдерживать слезы, хоть и видела, с каким страхом взирала на меня Амели. И вот мы вернулись домой. Вернулись без Мадлен. Скоро мы войдем в дом, где всегда жили с Мадлен. Внутри у меня все сжалось, к горлу подступил комок, голова закружилась. Джерри обнял меня. Я посмотрела на него и увидела, как напряжено его лицо, увидела покрасневшие глаза, полные слез. Он казался таким сильным, но я знала, что внутри он умирал.

Медленно, с мрачными лицами мы вышли на трап. Шон спал у Джерри на руках, а уставшая Амели шла рядом со мной. Что будущее уготовило для нашей семьи?

Спустившись на землю, Джерри обратился к встречавшим нас журналистам. Он был на грани срыва, голос его дрожал, он едва сдерживал рвущийся из груди крик.

«Наше возвращение в Великобританию не означает, что мы прекращаем поиск Мадлен. Как родители, мы не можем сдаться, пока не узнаем, что случилось на самом деле. Мы будем продолжать делать все, что в наших силах, чтобы найти ее.

Мы с Кейт хотим еще раз поблагодарить всех, кто поддерживал нас в последние дни и все эти недели и месяцы. Но теперь, когда мы вернулись домой, мы просим уважать наше право на личную жизнь.

Наше возвращение было санкционировано португальскими властями и полицией. Законы Португалии не дают нам права комментировать ход следствия.

Нам о многом хотелось бы рассказать, но мы не можем этого сделать. Единственное, что я могу сказать: мы непричастны к исчезновению нашей любимой дочери, нашей Мадлен».

Офицер из Отдела специальных расследований повез нас в Ротли. По мере того как мы приближались к деревне, меня начали переполнять воспоминания о прошлой счастливой жизни, прерываемые мыслями о страшной реальности нашего нынешнего существования. Наконец мы въехали в наш тупик. Тут же засуетились поджидавшие нас журналисты. Нашего дома я не видела с того дня, когда мы уехали отдыхать. Как мы все радовались в то апрельское утро! Мы с Джерри достали спящих детей из машины, несколько раз глубоко вздохнули и направились к двери. Дядя Брайан, тетя Дженет и моя подруга Аманда поджидали нас внутри. Я бросилась к ним — мне было нужно, чтобы меня крепко обняли. Слезы потекли ручьем.

Спустя какое-то время я пошла наверх и открыла дверь в комнату Мадлен. Мне нужно было это сделать. Мне нужно было почувствовать ее присутствие. Я не вошла внутрь. Просто обвела взглядом комнату — розовые стены, звезды на потолке, плюшевых медведей, кукол, а потом ее кровать и подушку. Еще чуть-чуть, и я бы увидела ее там, свернувшуюся калачиком. Голова ее лежит на подушке, обрамленная рассыпавшимися светлыми волосами. «Полежи со мной, мама».

Шон и Амели вели себя так, будто и не уезжали вовсе. Едва переступив порог, они бросились в свою комнату, стали играть в чаепитие, катать кукол в игрушечной коляске, а потом побежали во двор спускаться с горки. Мы же сразу занялись делами. Днем приехали Майкл Каплан и Ангес Макбрайд. Мы во всех подробностях обсудили наше положение. Будущее представлялось туманным, и нам была нужна помощь. Когда через три с половиной часа они уехали, мы почувствовали себя увереннее, полагая, что нашли людей, которые укажут нам верный путь.

Вечером телефон не умолкал, и мы приняли нескольких посетителей, в основном это были родственники.

Возвращение домой оказалось не таким страшным и даже не таким грустным, как я предполагала. Вообще-то мне даже было приятно. Наверное, то, что мы оказались в родных стенах, в окружении привычных вещей, помогло нам забыться. Хотя, возможно, имело значение и то, что мы видели, как обрадовались возвращению домой Шон и Амели, а может быть, то, что все в доме напоминало нам о Мадлен. Думаю, на нас подействовало все это одновременно. Как бы то ни было, в нашей жизни вдруг, кроме черной, появились и другие краски. У нас оставалась надежда.

Рано еще было ставить точку.

18

ОТПОР

В понедельник утром, едва проснувшись, мы стали думать о стоящей перед нами неотложной задаче. На нас был повешен ярлык arguidos, в прессе нас так и называли — подозреваемые, из-за чего у многих сложилось впечатление, что мы действительно в чем-то виноваты, поэтому, прежде чем продолжать искать Мадлен, нам нужно было как можно скорее обелить наши имена. Пока власти и простые люди будут подозревать нас в том, что мы причастны к исчезновению нашей дочери, кто станет искать ее? Нас очень угнетало то, что нам придется тратить свое время, физические и душевные силы еще и на это, когда о Мадлен по-прежнему не было никаких вестей.

Внимание СМИ к нам было громадным. Подстегивала его необычность ситуации: родители, организовавшие международную кампанию по поиску пропавшего ребенка, обвиняются в сокрытии тела этого ребенка. Это было отвратительно, потому что основанием для этих домыслов стала ложь. Мы прекрасно понимали, как все это происходило: португальские газеты публиковали информацию, полученную по своим каналам в полиции, а остальные газеты ее подхватывали и тиражировали. Тот факт, что нам присвоили статус arguidos, должно быть, служил оправданием для тех, кто этот делал. Вред это причиняло огромный. Мы чувствовали себя так, словно вообще не имели права голоса. Мы как будто снова переживали 3 и 4 мая.

Мы, как и Роберт Мюрат, будем оставаться arguidos до тех пор, пока кому-то не предъявят обвинение или дело не будет закрыто. Согласно новому уголовному кодексу, следствие не могло продолжаться дольше восьми месяцев, но полиция или прокурор могли потребовать продления срока, если считали это необходимым. Это означало, что жить с этим нам придется еще долго.

Несколько следующих недель мы только то и делали, что разговаривали по телефону, рассылали письма, ездили на встречи. Все это перемежалось часами, проведенными в кабинете перед монитором компьютера за сбором информации. Мы работали по шестнадцать часов в сутки и часто ложились — даже не ложились, а падали на кровать от изнеможения — часа в два ночи. Мы редко выходили из дома, разве что для того, чтобы с кем-нибудь встретиться или погулять с детьми в парке. Еще нам удавалось втискивать в наш напряженный график короткие, освежающие голову пробежки и посещение местной церкви. Нас отвлекало и то, что пора было приучать Шона и Амели пользоваться горшком, что оказалось нелегким делом.

Нам предстояло принять много непростых решений, и это усиливало наши боль и тревогу. Любое предпринятое нами действие было необходимо предварительно как следует обдумывать. Поймут ли люди, почему мы так поступаем? Поддержат ли нас? Или же в нашем поведении СМИ опять найдут злой умысел, что снова увеличит количество клеветников?

Главными и самыми неотложными задачами для нас были обеспечение безопасности наших детей и других членов семьи, подготовка защиты с адвокатами и попытки заставить прессу прекратить публиковать лживую информацию.

Начали мы с того, что позвонили нашему семейному врачу. Мы хотели связаться с социальными службами, предваряя тот интерес, который они могли проявить к нам. В свете газетных публикаций и нашего статуса arguido, мы понимали, что власти под давлением общественности могут озаботиться благополучием близнецов. Все это было несправедливо и казалось каким-то безумным сном, но у нас не было выбора: мы вынуждены были противостоять натиску. Доктор пришел к нам в понедельник, и мы обговорили с ним сложившуюся ситуацию.