– Ты готов это сделать, но не одобряешь. Для себя ты ничего такого не припас.

Я молча кивнул. И сказал:

– Верно.

– Почему?

– Я кое-что случайно услышал много лет назад. В юности мне это казалось почти бессмыслицей, но чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю. Это сказал Регал в разговоре с Верити.

– И ты придаешь значение словам Регала? Регал хотел, чтобы ты умер. Хотел с той самой минуты, как узнал о твоем существовании.

– Верно. Но он привел тогда слова короля Шрюда, возможно, те, что услышал от него, когда заявил, что самым простым выходом было бы убить меня. Мой дед ответил ему: «Прежде чем сделать что-то, всегда сначала подумай о том, чего ты после этого уже сделать не сможешь».

На его лице медленно расцвела улыбка, полная любви.

– Ах… Да, мой король мог сказать такое. – Шут улыбнулся еще шире, и я почувствовал, что за этим скрывается какая-то тайна, которой он не намерен делиться со мной.

– Убив себя, я уничтожу все другие возможные исходы. А в моей жизни не раз бывало так, что мне казалось, будто смерть – единственный выход или она неизбежна, а потом выходило, что я ошибался. И каждый раз, через какое бы пекло мне ни приходилось пройти, я находил нечто хорошее в жизни, ожидавшей меня после этого.

– Даже сейчас? Когда Молли и Би мертвы?

Это прозвучало как предательство, но я все равно сказал:

– Даже сейчас. Даже когда мне кажется, что я уже большей частью мертв, жизни время от времени удается достучаться до меня. Еда оказывается вкусной. Или Пер заставляет меня смеяться. Или, замерзший и промокший, я беру в руки чашу горячего чая. Я думал о том, чтобы покончить с собой, Шут. Признаю. Но тело, как бы тяжело ему ни приходилось, хочет жить дальше. И если ему это удается, продолжает жить и разум. И сколько бы я ни пытался это отрицать, в моей жизни даже теперь бывают светлые мгновения. Разговоры со старым другом. Вещи, обладание которыми меня до сих пор радует.

Шут слепо потянулся ко мне рукой в перчатке, я протянул свою навстречу. Он схватил ее за запястье, и наши ладони соединились в воинском пожатии.

– Со мной то же самое. И ты прав. Я ни за что бы не признал этого даже про себя. – Отпустив мою руку и отстранившись, он добавил: – Но я бы все же хотел иметь твое последнее средство, если бы ты согласился приготовить его для меня. Потому что, если они все-таки схватят меня, я не смогу… – Его голос задрожал.

– Я приготовлю для тебя что-нибудь такое, что можно вшить в манжету рубашки.

– Было бы хорошо. Спасибо.

Вот так, за веселыми дружескими беседами, протекали мои вечера.

Я и не понимал, что мы сплавлялись по притоку, пока не вышли из него в стремительную реку Дождевых чащоб. Теперь вода вокруг нас была серая от ила, едкая и закручивалась водоворотами. Ее больше нельзя было использовать для питья и прочих нужд, и мы перешли на запасы, хранившиеся на борту в бочках. Беллин предупредила Персивиранса: «Упадешь за борт – может статься, мы только косточки твои и выловим!» Его пыла это ничуть не охладило. Он бегал по палубе, невзирая на дождь и ветер, и матросы относились к нему со снисходительным добродушием. Спарк предпочитала пережидать плохую погоду в тепле, но порой они с Лантом забирались на крышу палубной надстройки и, укрывшись куском парусины, любовались пролетающими мимо видами, пока течение стремительно несло нас через чащобы.

Я не понимал, что они находят в этом занятии, ведь по берегам было все время одно и то же. Сплошные деревья. Причем порой такие огромные, что я и вообразить не мог, со стволами толщиной в башню. Деревья со множеством длинных и тонких стволов. Склонившиеся над топким берегом и отрастившие от веток стволы поменьше, укоренившиеся в болотистой почве. Оплетенные вьющимися растениями; деревья, с которых свисали целые занавеси лоз. Никогда прежде я не видел таких густых и непроходимых лесов или листвы, способной не сгнить в такой сырости. Другой берег реки был так далеко, что едва виднелся в дымке. Днем мы слышали голоса незнакомых птиц, а один раз видели группу кричащих обезьян: странное и удивительное было зрелище.

Все это так отличалось от привычной мне природы Бакка… И хотя эти земли завораживали меня и мне хотелось узнать их получше, больше всего я мечтал очутиться дома. Мои мысли все чаще возвращались к Неттл. Она сейчас вынашивает своего первого ребенка. Я бросил ее, когда Неттл сама была еще в животе у Молли, ушел на зов моего короля. А теперь, по воле Шута, оставил ее одну с моим внуком. Как-то там Чейд? Подточили ли его окончательно старость и рассеянность? Иногда мне казалось, что я напрасно бросил живых ради мести за мертвую дочь.

Я ни с кем не делился своими соображениями. Мне по-прежнему было страшно открыться Силе. Она уже не так давила на меня, как в Кельсингре, но я постоянно ощущал под ногами гул присутствия живого корабля. «Уже скоро», – обещал я себе. Даже короткий разговор в Силе способен передать больше, чем крохотное послание, привязанное к лапке голубя. Скоро.

Однажды, после того как мы пришвартовались на ночь, Скелли поднялась из-за стола на камбузе, взяла лук и колчан со стрелами из кубрика и бесшумно вышла на палубу. Все замерли. А потом раздался ее крик:

– Я подстрелила речную свинью! Свежее мясо!

По палубе затопали торопливые шаги, послышались звуки возни: тушу животного подняли на борт. Потом ее разделали на узкой полоске прибрежного песка.

В тот вечер мы пировали. Матросы разложили костер, подбросили туда свежих веток и зажарили полоски мяса, подкоптив его в дыму. Поев, все развеселились, и Пер радовался, что ему достаются дружеские подначки, как равному. После еды костер оставили гореть, чтобы отгонял тьму и кусачих насекомых. Лант ушел за дровами и принес охапку плюща, покрытого ранними хрупкими цветами. Спарк нарвала бутонов в протянутые руки Янтарь и сплела себе венок. Хеннесси запел непристойную песенку, и матросы подхватили. Я улыбался и пытался сделать вид, будто я не обученный убийца и не скорбящий отец. Но разделить простодушное веселье этих людей казалось предательством по отношению к Би и неуважением к тому, как окончилась ее крошечная жизнь.

Когда Янтарь сказала, что устала, я уговорил Спарк остаться на берегу с Лантом и Пером и веселиться дальше, а сам подвел Янтарь по топкой земле к веревочной лестнице, свисающей с борта Смоляного. Ей стоило труда вскарабкаться по лестнице в длинных юбках.

– Может, было бы проще перестать притворяться Янтарь?

Она выбралась на палубу и одернула юбки:

– А кем же мне тогда притворяться?

Как всегда, услышав нечто подобное, я ощутил болезненный укол в сердце. Неужели Шут – просто еще одна маска, воображаемый друг, которого он сочинил для меня?

Словно подслушав мои мысли, он сказал:

– Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, Фитц. Я открыл тебе столько правды о своем истинном «я», сколько осмелился.

– Идем, – сказал я и дал ему опереться на мою руку, пока мы оба сбрасывали перепачканную в грязи обувь.

Капитан Лефтрин настоятельно требовал поддерживать на палубе чистоту и был в этом прав. Отряхнув грязь с подошв за борт, я взял наши башмаки и проводил Шута в каюту. С берега донесся взрыв смеха. Клуб искр взлетел в ночь, когда кто-то подбросил в костер большое бревно.

– Хорошо, что им выпал случай немного повеселиться.

– Хорошо, – согласился я.

И Спарк, и Перу пришлось слишком рано повзрослеть. Да и Ланту пойдет на пользу ненадолго вынырнуть из вечных тоскливых раздумий.

Я отправился на камбуз за маленьким фонарем. Когда вернулся, Шут уже сбросил роскошное платье Янтарь и переоделся в простой наряд. Он стер тряпицей краску, а с ней и маску Янтарь с лица и повернулся ко мне со своей обычной улыбкой. Но в тусклом свете фонаря следы пыток все еще виднелись на его лице и руках, словно серебряные нити на светлой коже. Ногти отросли заново, но были толстыми и корявыми. Мои попытки исцеления и драконья кровь помогли его телу восстановиться гораздо лучше, чем я смел надеяться, и все же он уже никогда не будет прежним.