Словно в ответ на мои мысли, раздался звук рога. Все посмотрели в ту сторону и тут же снова вернулись к своим делам. Следующий сигнал раздался ближе. Люди снова оглянулись на звук, стали толкать друг друга локтями, и наконец мы увидели четырех белых лошадей в роскошной черно-оранжевой сбруе. На них ехали стражники, тоже разряженные в пух и прах, на их шлемах красовались такие же плюмажи, как на головах коней. Они ехали в нашу сторону, и покупатели жались к прилавкам, чтобы дать им дорогу. Когда всадники снова поднесли к губам рога, я решила: пора действовать. Пока все смотрели на стражников, я бросилась к прилавку, схватила золотистый каравай и побежала назад, туда, откуда приехали всадники.

Сосредоточившись на том, чтобы украсть хлеб, я не заметила, что улица позади всадников оставалась свободной. Люди, посторонившиеся, чтобы пропустить их, стояли теперь на коленях. Я выскочила на пустое пространство и спешно остановилась. Раздался крик торговца хлебом. А когда я метнулась обратно, в надежде затеряться в толпе, люди стали кричать и схватили меня. За всадниками показались пешие стражники. Они маршировали по шестеро в ряд, за первой шеренгой шли еще две, а за ними ехала женщина на черной лошади в золотой сбруе.

Люди на коленях стояли плотно, как стена. Я попыталась протолкаться сквозь эту преграду, но какой-то человек схватил меня грубыми руками, толкнул в грязь и что-то прорычал. Я попыталась вскочить, и тогда он отвесил мне подзатыльник. Из глаз у меня полетели искры, навалилась слабость. Через мгновение я поняла, что все люди вокруг меня замерли. Может, он велел мне не шевелиться? Я лежала ничком там же, куда упала, прижимая к груди украденный хлеб. От запаха еды шла кругом голова. Не раздумывая, я открыла рот и откусила. Лежа в пыли на животе, я грызла каравай, словно мышь, а мимо шли стражники, ехала женщина на черной лошади, потом еще четыре шеренги стражи. Никто из прохожих не двинулся с места, пока не проехал второй отряд всадников, замыкавший шествие. Время от времени стражники останавливались и гудели в медные трубы. И только когда вся процессия миновала нас, покупатели и торговцы вокруг меня ожили.

Я выжидала, старательно пережевывая хлеб, и, когда снова запели трубы, вскочила и попыталась сбежать. Но все тот же человек, что повалил меня на землю, схватился за мою рубашку и волосы. Он тряхнул меня и крикнул что-то. Подоспел и торговец, выхватил каравай у меня из рук и завопил, увидев, что он весь в пыли и надкусан. Я съежилась, испугавшись, что продавец ударит меня, но он вместо этого стал выкрикивать какое-то слово, одно и то же, снова и снова. Хлеб сердито бросил на землю. Я хотела подобрать его, но тот человек продолжал крепко держать меня.

Стражников, вот кого звал торговец. Двое из них вскоре прибежали на крик. Один усмехнулся и посмотрел на меня почти добродушно, словно не в силах поверить, что его позвали из-за такого крохотного воришки. Но второй деловито вздернул меня на ноги и стал задавать вопросы. Торговец принялся громко жаловаться им. Я покачала головой и показала на свой рот, пытаясь дать понять, что немая. И вроде бы у меня получилось, но тут второй стражник наклонился ко мне и ущипнул так сильно, что я вскрикнула.

Все было кончено. Меня трясли, потом тот, что держал меня, занес руку для оплеухи, и я выпалила на всеобщем языке:

– Мне хотелось есть, пришлось красть! Что еще мне было делать? Так есть хочется!

И тогда, к стыду своему, я расплакалась, показала на хлеб на земле и протянула к нему руки. Человек, который поймал меня, подобрал обгрызенный каравай и сунул мне в руки. Торговец хотел выбить его из моих пальцев, но стражник дернул меня в сторону, так чтобы тот не мог дотянуться. А потом подхватил меня, усадил себе на бедро, словно маленького ребенка, и понес прочь с рынка.

Я сжимала хлеб обеими руками. Слезы по-прежнему неудержимо лились из глаз; я всхлипывала, но быстро откусывала и жевала. У меня не было представления, что будет со мной дальше, но появилась твердая решимость набить живот хлебом, который обошелся мне так дорого.

В руке еще оставалась последняя краюха, когда стражник вместе со мной поднялся по ступеням, ведущим в неприметное каменное здание. Толкнув дверь, он вошел и ссадил меня на пол. Его товарищ вошел следом.

Там был стол, а за ним сидел человек постарше в форме более нарядной, чем у стражников. Он поднял на нас глаза. Перед ним стояла еда, и он явно был раздосадован, что его оторвали от обеда. Они стали обсуждать меня поверх моей головы. Я тем временем разглядывала помещение. У одной стены, лишенной всяких украшений, стояла скамья. На ней сидела женщина. Ноги ее были скованы цепью. На другом конце скамьи сутулился мужчина, пряча лицо в ладонях. Когда он взглянул на меня, я увидела, что рот у него разбит в кровь, а один глаз заплыл так, что вообще не открывается. Потом избитый снова закрыл лицо руками.

Стражник, который принес меня, схватился за мое плечо и тряхнул. Я подняла взгляд на него. Он что-то сказал мне. Я покачала головой. Человек за столом тоже что-то сказал. Я повторила то же.

Тогда он спросил меня на всеобщем языке:

– Кто ты? Где твой дом?

Услышав этот простой вопрос, я разрыдалась. У человека за столом сделался слегка встревоженный вид. Он замахал руками стражникам, и они послушно ушли. Один из них на пороге обернулся и посмотрел на меня так, будто немного волновался за меня.

А их главный снова заговорил:

– Скажи, как тебя зовут. Твои родители заплатят за украденное и заберут тебя домой.

Разве такое возможно? Я набрала побольше воздуха:

– Мое имя – Би Видящая. Я из Шести Герцогств. Меня похитили оттуда, и мне надо домой. – Я перевела дыхание и в отчаянии пообещала: – Мой отец заплатит тому, кто вернет меня.

– Ничуть не сомневаюсь. – Человек поставил локоть на стол, рядом с маленькой головкой желтого сыра. Я уставилась на него как завороженная. Он кашлянул. – Как ты оказалась на улицах Калсиды, Бивидящая?

Человек произнес мое имя в одно слово. Я не стала его поправлять. Это не важно. Если он выслушает меня и напишет моему отцу, тот наверняка вышлет денег, чтобы вернуть меня. Или это сделает Неттл. Да, она точно сможет. И я поведала этому человеку свою историю, старательно обходя те места, в которые он бы не поверил. Не стала объяснять, как попала в Калсиду, сказала только, что сбежала от Керфа и его спутников, потому что они плохо со мной обращались и били меня. И вот я тут, и если господин напишет моему отцу, то кто-нибудь совершенно точно приедет, привезет денег и заберет меня.

Состряпанная мной история явно слегка озадачила его, но, когда я умолкла, он с серьезным видом кивнул:

– Так. Теперь мне все ясно. Возможно, даже яснее, чем тебе.

Он позвонил в колокольчик, стоявший на краю стола, и в комнату вошел заспанный стражник. Он был очень юный и выглядел так, будто ему все надоело.

– Беглая рабыня. Собственность некоего Керфа. Отведи в дальнюю камеру. Если никто не заявит на нее права в течение трех дней, продай с торгов. Стоимость каравая испорченного хлеба причитается Серчину Пекарю. Запомни, либо Керф должен ее выплатить, либо надо будет вычесть из вырученного за рабыню на торгах.

– Я не рабыня! Я не принадлежу Керфу! Он просто помог похитить меня из моего дома.

Человек за столом терпеливо посмотрел на меня:

– Военный трофей. Добыча ратника. Ты принадлежишь ему, как бы он тебя ни называл. Он вправе поступить как пожелает: оставить тебя себе в качестве рабыни или взять за тебя выкуп. Решать Керфу, если, конечно, он придет за тобой.

Человек откинулся на спинку стула и основательно отпил из чашки.

Из глаз у меня снова хлынули слезы – глупые, бесполезные. Скучающий стражник посмотрел на меня сверху вниз.

– Иди за мной, – сказал он на всеобщем языке без акцента.

А когда я метнулась к выходу, он шагнул вперед, поймал меня и рассмеялся. Закинув меня на спину, словно мешок с мукой, понес меня обратно, откуда появился, не заботясь, что ударил мной о косяк. Пинком затворив за собой дверь, он сгрузил меня на пол и сказал: