К концу зимы, а если быть точнее, то 1 марта, когда солнце светило особенно ярко, я взглянула на себя в зеркало и мне показалось, что прошло 20 лет. Когда я успела так состариться? Единственное, что меня связывало с собой прежней — это черная шляпа, к которой я пришила резинку, тем самым окончательно закрепив её на своей голове. Волосы я либо убирала под шляпу, либо завязывала в хвост, черное не носила, одеваясь в основном в белое в горошек платье горничной, которое мне было до середины голени. Кожа была не смуглой, а скорее сероватой. Волосы свалялись и запутались. Лица давно не касалась косметика, оно обветрилось и осунулось.

Я убежала из гостиницы, будучи не в силах вынести это. Услышала, как горничная кому-то говорит:

— Ладно, не ворчи, старый. Не видишь, молоденькой плохо?

О, да. Я была молоденькой. Только 18 лет. Когда у меня было день рождения? Я забыла. Кажется, в январе. Или оно будет?

Мимо меня прошла девочка. Джинсовая юбка, кожанная куртка, кудри, собранные в хвост и золотые серьги. Я спросила:

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать… — пролепетала она.

Я прыснула в кулак. Девочка поспешила уйти.

Ровесница. А по виду не скажешь! Мне смешно и грустно одновременно.

Бреду по пустынному пляжу, оставляя следы. Опять никого нет, да и кому в голову взбредет идти на пляж в такую рань? Разве что мне.

На фоне лилового неба восходит солнце, освещая оранжевым спокойные воды. Ветер дует мне в лицо. Соль, водоросли, рыба. Вдали кричат чайки. Холодный песок и пёстрые ракушки. Равномерный плеск волн и белая пена. Вспомнилась сказка Андерсена про русалочку, из-за любви к принцу ставшую морской пеной. Не так уж это и плохо. Очень даже красиво и романтично. Но если выбирать, то я бы предпочла быть дельфином.

Чьи-то тёплые руки, обнимающие мой стан. Горячее дыхание и касание мягких волос. Запах острых приправ. Мягкое тело и учащенное биение сердца. Дежавю.

— Я пытался тебе сказать, но не мог. И не уверен, что сейчас смогу, — услышала я голос Дейла, — Хоть и хочу. Ты бы знала, как.

— А ты спой, — посоветовала я.

Ну здравствуй, девица со шляпой. Ты меня не забыла?

Палата, где жила ты, всё пустует уныло.

А я что? А я ещё помню, я твой преданный друг.

Только лишь друг? Скажут: "забудь", ну а вдруг?

Стучи — и я открою, заберу твою боль и раны обмою.

Зови — и я, словно шавка, побегу за тобою.

Не веришь? Ты думаешь, брошу, убегу, хлопнув дверцей?

Я за тебя разобью хоть чашку, хоть тарелку, хоть сердце.

— Дурак, — сказала я, — Я не приму такую жертву. Жить с мыслью о том, что я уцелела только благодаря смерти другого? Да и зачем тебе? Ты молодой… Веселись.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Глупый, — прошептала я, — У тебя ещё тысячи таких будет. Зачем тебе некрасивая и больная уборщица?

— Ты была первой, кто не пытался составить мой психологический портрет, — сказал он, — Так глупо, да? Так помешиваться на людях… Сначала отец, теперь ты. Но, в отличии от отца, ты не назвала меня ошибкой природы.

Я вырвалась из его объятий и побежала вдоль пляжа. Он бросился за мной.

— Ты действительно думаешь, что я тебя брошу в таком виде?! Думаешь, я не вижу, как ты страдаешь?! — кричал он.

Повалил меня на песок, перевернул и поцеловал. Я не стала отбиваться. Спустя несколько секунд он оторвался.

— Не слишком-то вежливо целовать меня против моей воли, — сказала я, — Ты что, романтических фильмов пересмотрел?

Внезапно я поняла, что мы больше не на пляже. Мы в болоте, увязаем в черной жиже. Грязь залепила глаза и я ничего не вижу. Черная кровь жжётся, пылает. Скоро я скроюсь в ней и тёмные воды сомкнутся над моей головой. И самое страшное в том, что я этого даже не увижу.

Меня рвет на части, рвёт на зефир и борей, на сон и явь. Но я не различаю ни того, ни другого. Ещё бы: всё тело пылает.

Это всё?

Воспоминания мелькают, как в калейдоскопе, перемешиваясь между собой. Терзают кошмары, впиваются своими гнилыми зубами. Тысяча превращений в секунду — где это видано? Я дракон и золотой змей, я космический зверь и старый, покрытый паразитами кит, я засохший цветок и сгоревшее дерево, я подстреленная птица и сломанная кукла. Меня кидает по тоннелям и катакомбам, я и Тесей без Ариадны, давшей ему клубок, я Орфей, взглянувший в глаза мёртвой тени Эвридики. Я гений ужастиков, зовущий через романы на помощь, но получающий лишь премии и овации. Я тот, кто провалился темной ночью в яму в пустыре, но не разбившийся. Всё же моё тело не нашли. Перед тем, как потерять созднание, я смотрела в чьи-то погасшие глаза, не имея ни малейшей возможности пошевелиться.

Тысячи жизней и тысячи кошмаров. Они не тянулись долго, как у Отступницы, но перекрикивали друг друга, накладывались, выворачивались наизнанку и извращая собственную суть, и всё это совершалось с огромной скоростью. За фальшивыми жизнями потерялись мои воспоминания. Я пыталась вспомнить моё имя, но в голове возникали лишь имена тех, чьи кошмары я видела. Да и кто это — я? Не было ли это очередным кошмаром?

Царапины на руке заболели. Вырисовывали имя. Странно, разве они не зажили?

Клэр.

Точно. Я Клэр. Я всё вспоминаю и из последних сил сражаюсь с кошмарами.

И тут Дейл хватает меня и рывком вытаскивает. Это было так легко? Смехотворно легко. Я смеюсь. Напомнило случай из детства, когда я чуть не утонула в пруде. Тогда глубина мне казалась немыслимой, но потом, когда меня вытащили, я увидела, что то было мелководье.

Он прыгает со мной, прижимая меня к себе. А я не понимаю, летим мы вверх или вниз. Уже ничего не вижу и не слышу, и только тепло его тела служит моей путеводной звездой.

Рука нестерпимо горела, а телу было ещё хуже. Я брызгалась кровью, терзаемая на частью утекающей тьмой. Ярость сменялась сожаленьем, уныние ненавистью. Шляпа вспыхнула на мне и разлетелась на части пеплом.

— Скоро всё закончится, — шептал Дейл, не отпуская меня ни на секунду, — Скоро всё будет хорошо. Кошмары закончатся.

Меня словно раздирают гвозди, рвут кожу, снимают мясо с костей. Из ран вытекает черная кровь, дымится, шипит и пенится.

Последний сеанс агонии. Я вспыхиваю и сгораю. Точнее, сгорает та часть меня, что пропитана тьмой. Я твержу про себя своё имя, отгоняю назойливые кошмары. Это моя последняя битва, и если я её проиграю, то жертва Дейла будет напрасной.

Это перерождение? Если так, то оно ужасно болезненное. Будто я одновременно и яйцо, и цыпленок, и каждый удар клюва причиняет мне дикие страдания. Я разлетаюсь на части и пугаюсь: что, это всё? Я исчезну? Что во мне, кроме чёрной крови?

— Радость, — говорит Дейл, — И осень.

Точно. Я — это золотое пламя и красные бусинки ягод, я — иней, припорошивший пожухлую траву, и багрянец на листе клёна. Я — это запах смолы и хвои, отражение пятнистого неба в луже, я тёплый дождь и запах после него, мост-радуга, ведущий за пределы облаков, вспыхнувших малиновым.

Черная кровь вытекает, облако пепла развеивается. Теперь по моим сосудам течет красная кровь.

— У тебя получилось! — вскрикивает Дейл, — Ты победила тьму.

— Если бы ты меня не вытащил, то я бы осталась там, — скромно отвечаю я.

Я чувствую, что его время истекает. Ему больно, но он улыбается. Вымученная улыбка, рвущая меня на части.

— Я не жалею, — прежде, чем я успела что-либо предпринять, говорит Дейл.

Хватает меня за руки. Целует. Это был поцелуй со вкусом соли. Со вкусом слёз. Долгий, протяжный, печальный. Наши дыхания и волосы смешались, а он слабеет и ускользает из моих рук, превращаясь в последнее наваждение.

А это больно, звучит в наших головах. В груди горит, дыхание сбивается. Мы достигли единства, у нас одно сознание на двоих. Одно сердце на двоих.

Я не приму такую жертву.

Я повторяю это про себя. И мне кажется, что эта фраза будет звучать из моих ут, пока мы оба не исчезнем. Либо мы оба, либо никто. Мне предпочтительнее вторй вариант. Даже если придется отдать ему половину моей жизни.