Улица как улица: заросшая нашим местным бурьяном, крапивой да сурепкой, то ли окраинная, то ли не очень, но явно не центральная, дома такие… как там, где мы жили когда-то с родителями - пятиэтажки-«брежневки», качели уже покосившиеся во дворах, лавочки у подъездов. Теперь таких дворов уже нет, их точечная застройка поглотила. А я, ты же знаешь, тогда своих котов рисовала, вот и ловила натуру везде, где можно и нельзя. Причем, ловила в буквальном смысле – то за хвост, то за ухо… то есть не за хвост, конечно, ни в коем случае, а только на колбасу или на блюдечко со сметаной.
Забрела, в общем, я в этот двор, чувствую – ноги гудят. Села у подъезда; в подвале, смотрю, окошечко есть, рядом рыбья кость валяется, значит, бродит где-то моя натура, то ли Барсик, то ли Мурзик, но в любом случае вольный бандит с глубоко интеллектуальной физиономией. Ты никогда не замечала, какие умные у бродячих котов морды? Да им предложи кандидатскую писать по философии – они тебе докторскую напишут. У них философия простая и вечная, как весь наш мир, как эти дворы, заросшие одуванчиками, завешенные бельем, там дети гоняют мяч и снисходит на тебя благодать вселенская, лучше, чем «Тору» читать. Честно тебе говорю.
Так вот, сижу я на скамейке и на солнышко жмурюсь. Тихо, никто не кричит «мама, хочу играть», никому не нужны чистые носки – благодать!
И слышу я рядом басовитое такое «мяу», уверенное и снисходительное. Поворачиваюсь – точно, он. Одноухий красавец кот черно-белой масти, морда в шрамах, хвост в полтора раза толще него самого - худой, поджарый такой, не комнатный ленивец, а серьезный бродячий кот. Держит его на руках девчонка… лет, по-моему, 10-11, я на нее и внимания не обратила толком, мне главное – кот! Я от восхищения аж дар речи потеряла.
А девочка села рядом со мной на скамейку, кота выпустила… я только было хотела сказать: удерет ведь, а он, паразит, с девчонкой рядом лег и морду ей на ногу положил. Что за чудо, думаю, неужели это его хозяйка? Кот-то явно уличный, вон морда какая независимая.
- Теть, - спросила меня девочка, - вам кот не нужен?
Ага, похоже, классическая история: дите хочет кота, а мама кота не хочет, а чего хочет кот, непонятно, но явно не против детки, но зато против мамы – орет и царапается. Кот подобран неделю назад с обещанием хорошего поведения, за ор и царапание выдворен по месту предыдущей прописки. И теперь девочка ходит и ищет ему хозяина. Плавали, знаем. Сама вот так же в 11 лет приволокла домой подъездного Мурзика и долго потом ревела, сидя на ступеньках лестницы с котом в обнимку. Мама, как ты понимаешь, сказала классическое: или я, или кот.
Разговорились мы с девочкой – точно, все так и есть. Кроме одной детали: девчонка эта – детдомовская. Поэтому «или я, или кот» даже не звучало – и так ясно, что нести нового жильца некуда. Неделю дети его прятали в подвале, потом обнаружила уборщица, потом нагоняй был всем.
Упс. Пригляделась я к девчонке внимательнее - и аж вздрогнула от отвращения. Типичное дитя из детдома: одежда линялая, не по размеру, нелепая – ярко-красные спортивные штаны, лиловая зачуханная куртка, резиновые сапоги какие-то грязнючие, хотя и сухо уже, и похоже, что на босу ногу. Волосы темные, короткие и как будто пылью припорошены или грязные, что ли. И лицо… какое-то… такое. Взгляд исподлобья, настороженный, диковатый, и кажется даже, что рот приоткрыт, как у тех, кого называют умственно неполноценными. Одна вот такая особа – точь-в-точь – в три года моего Пашку хрястнула со всей дури куском асфальта по голове. С тех пор я таких детей стараюсь обходить десятой дорогой. Но что-то странно знакомое в этом взгляде, словно где-то уже я его видела, или, может, похожа девчонка на кого-то, с кем были мы знакомы раньше. Странно, откуда бы…
Но кот - все-таки кот, разболтались мы, и как-то оказалось вдруг, что девочка вроде бы нормальная, по крайней мере, соображает. И рисовать любит, особенно котов, потому и носится с этим Грифоном (и ведь имя какое придумала, а?), прячет его, а сама рисует, уже пятьдесят листов изрисовала, а бумагу ворует из секретарской в интернате. И видно было, что говорит деточка со знанием дела, что не пыль в глаза пускает, а ей правда интересно… как мне когда-то. Если б не художественная школа, которая надолго отбила у меня охоту к карандашам, я бы, может быть… впрочем, какая разница. А ей, конечно, никакая художественная школа не попалась – кому оно надо в интернате-то?
И как-то за разговором я спохватилась, что времени уже – начало пятого, а мне в пять Пашку забирать из сада, он просил сегодня пораньше, первый день после болезни. Засобиралась и зачем-то спросила ее:
- А зовут тебя как?
Девчонка опять насупилась, пробормотала что-то невнятное. Я различила только не то Леся, не то Олеся.
- Олеся? – уточнила.
А она хмыкнула как-то очень по-взрослому:
- Ну, пусть Олеся. Меня как только не называют. – И помолчав, спросила: - А вас?
- Александра, - ответила я. – Можно Саша и на «ты».
Уже вроде бы взрослая, я никак не могла понять, что я взрослая, и вздрагивала, если слышала обращение на «вы» или по имени-отчеству. Впрочем, по имени-отчеству меня не звал практически никто, да и полным именем – только заказчики. Остальные – Саша, и никак иначе. Были в детстве и другие варианты имени, но о них я вспоминать не хотела…
Девчонка помялась, потерла пальцем болячку над переносицей и спросила вдруг:
- А ты еще придешь?
Черт дернул меня ответить «да». Я ж не собиралась больше в эти районы, за ежа со мной рассчитались полностью, следующая вышивка «живет» совсем в другом конце города, да и что мне эта девчонка? Но вот поди ж ты…
В общем, выкинула я, конечно, эту замарашку из головы.
А через несколько дней поехала в центр к Инге и на обратном пути решила дорогу к трамваю срезать, пошла дворами. И заблудилась.
Нет, я не испугалась, конечно, примерно-то направление знаю, обрадовалась даже. Я люблю гулять вот так по незнакомым улицам. Но дело шло к вечеру, мне нужно было торопиться, Пашку пора купать и укладывать, он же без моей песенки на ночь не засыпает никак. Иду, головой верчу по сторонам. И вдруг голос знакомый:
- Саша, ты не меня ищешь?
Оборачиваюсь: Олеся. Я еще удивилась: сюда-то ее как занесло, это ж далеко от того двора, где мы первый раз встретились. Но Олеся объяснила, что летом у них в интернате вольница, детей по головам считают только перед отбоем, а если кто-то не придет на обед или ужин, то сам себе страус, другим лишняя порция достанется. Видно было, что нравы у них – ого-го, про интернат она говорила скупо и неохотно. Зато про котов, Индию и книжки – сколько угодно. А гуляет она где придется, вернее, где нравится, а нравится ей в заброшенных дворах, парках и скверах, там народу меньше, а любит она мороженое, индийские узоры и рисовать, а еще хочет, когда вырастет, стать художником – ну как тут не зацепиться языками на общие темы? Я хоть и вышивальщица, а не художник, но тоже… в какой-то мере…
…Вот так оно и получилось. Я никогда ее не искала, она всегда находилась сама – попадалась навстречу или ждала меня где-нибудь, всегда молчаливая, без улыбки, настороженная, точно зверек, не знающий еще, погладят его или пнут. Встречались мы, конечно, не каждый день, а как придется, но раз в неделю – точно. После садика – я забирала Пашку обычно часов в пять-шесть – мы с сыном гуляли не в нашем дворе, как обычно, а в скверике неподалеку, мой мелкий катался на трехколесном велосипеде, а мы с Олесей или бегали за ним, или сидели на скамейке и разговаривали. Несколько раз Олеся появлялась с Грифоном, тем котом, на которого я так любовалась в первую нашу встречу. Грифон вежливо здоровался со мной, с достоинством принимал кусок колбасы, или хлеба, или булочку – что найдется у меня после захода с сыном в магазин по пути, то и ладно, - а потом отправлялся по своим кошачьим делам. Олеся утверждала, что он граф, и признаться, я этому верила – такая полная одновременно снисходительности и гордости была у кота морда, так благородно держал он трубу хвоста, что меньше чем в графское происхождение его ну никак не верилось, на худой конец – барон.
